Стандартное время ссоры – три минуты

Окно было настежь открыто. С улицы тянуло жаром и тяжёлым запахом машин, однако сквозь всю эту городскую летнюю вонь прорывался тонкий аромат каких-то цветущих кустов. Время после ссоры — самое тяжёлое. Воздух в квартире висит плотным облаком, и кажется, будто между юношами прямо сейчас начнут летать шаровые молнии. Итэру нужно время, однако Син Цю будто на это и обижается, совершенно игнорируя своего парня. Итэр выдыхает сигаретный дым в сторону окна. Запах табака мерзок. Но от зависимости тяжело избавиться, особенно когда твой возлюбленный будто забыл про тебя. Итэр уже более чем готов сказать это простое извинение за конфликт, готов вновь смотреть на улыбку Син Цю, который под извинениями за саму ситуацию может понять свою «победу», и улыбаться самостоятельно… Дверь из ванной приоткрывается. Син Цю движется оттуда в сторону ростового зеркала в коридоре. На нем непривычная одежда. Женское нижнее белье. Кружевное. Белое. Даже чулки напялил. Итэр скользит взглядом по своему парню. Он редко когда переодевается во что-то возбуждающее. Что ж за повод сегодня? — Куда собрался? — вопрос звучит грубо, ревниво, будто Син Цю сейчас прямо в таком виде выйдет на улицу и отправится на трассу. Синеволосый молчит в ответ. Итэр вздыхает, и внутреннее отчаяние начинает прожигать его изнутри с новой силой. Наконец парень оборачивается к Итэру со сложным выражением лица, упирает руку в бок и вздыхает: — Прекрати курить. — Откуда у тебя каблуки? — Итэр только что обратил внимание на эту деталь одежды. До этого он не мог понять, что так цокало при шагах. — С курящими целоваться мерзко. — Уже два года живёшь, и нормально, — бурчит Итэр, голос которого будто растерял свою уверенность. Син Цю снова вздыхает, и его неопределенный взгляд разбавляется нежной улыбкой. Вместе с ней, как будто с лучами солнца, расходятся все тучи внутри Итэра: сомнения и угрызения совести. Покамест Итэр тушит сигарету о пепельницу, туда же кидая окурок, Син Цю двигается к нему. Стоит ему подойти, как он берет голову блондина в свои руки, проводит большими пальцами по желтоватым пятнышкам, выступившим летом из-за большого количества времени, проведенного на солнце. Улыбка его все так же нежна; он светится, как будто то самое солнце, из-за которого и проявились веснушки. Довольно метафорично выходит: солнце — пробуждает теплые пятна на коже, Син Цю — солнце, что пробуждает теплые пятна в душе. Пусть на губах Итэра и проявляется улыбка, в глазах все ещё туман тревоги и стыда. — Ты волнуешься? Не переживай из-за этого. Прекрасно знаешь, что тебе нужно время. Я тебя уже простил, — пальцы вновь проходятся по веснушкам, разбросанным по носу и под глазами, как редкие цветы на лугу. — Не волнуйся. Это просто разногласие, приведшее к небольшой ссоре. Такое — вполне себе норма в отношениях, — юноша прикрывает глаза, выдерживая небольшую паузу, как будто вспоминая что-то, однако с его лица не сходит одобряющая улыбка. — Знаешь, я читал в одной книге по психологии, что… — Я понимаю, Син Цю, — прерывает его Итэр, находящийся не в настроении слушать болтовню Син Цю. Он ее обожал и всегда слушал, как тот звенит черти знает о чем. Он любил такое. Он ощущал доверие. Он знал, что пустословие Син Цю дорогого стоит. Ладони отдаляются от лица, и Итэр пользуется моментом, дабы прижаться к животу возлюбленного, обняв его. Тот мимолётно удивляется, однако вскоре снова расплывается в нежной улыбке, касаясь руками светлых волос и начиная с влюблённой мягкостью перебирать неряшливые пряди. Итэр вздыхает полной грудью. Тонкий, лёгкий запах того геля для душа, которым пользуется Син Цю. Очень дополняет его… образ. Странно, кажется, в своих мыслях Итэр даже не заметил шума воды — а ведь его молодой человек очевидно мылся. — Ты приятно пахнешь… — с этими словами Итэр прижимается губами к животу, от Син Цю получая тихое оханье, а затем привычные смешки. Одолеваемый ещё одним порывом нежности, парень скользит дорожкой поцелуев к пупку, затем кладет руки на талию, в очередной раз поражаясь ее изящности, однако отнюдь не женственности: худоба и мягкость, впалый живот и точеность костей — это все ничуть не является женственными чертами. Кожа так мягка и нежна, словно бархат, словно лепестки бутона только распустившегося цветка; наверняка, если бы душу Син Цю можно было бы потрогать, на ощупь она была бы такой же, как его кожа, особенно в таких беззащитных местах, как живот. Итэр обводит языком пупок, с умилением замечая, как живот втягивается, будто при вдохе. Син Цю действительно вздыхает, наблюдая сверху вниз за действиями своего возлюбленного. Руки спускаются с талии; одна из них ложится на выпирающую косточку таза, большим пальцем поглаживая ее, вторая же, огибая рельеф ребер, проскальзывает под кружева лифчика, пальцы ловко задирают его, добираясь до ранее спрятанных, покрытых тканью, как ракушкой, драгоценных жемчужин. Итэр осторожно надавливает на один сосок, на что получает тихое «Итэр!» от Син Цю. Блондин по-доброму усмехается, поднимая взгляд вверх, проводит по розовой коже ещё раз, осторожно катает между пальцами, совсем немного оттягивает и в конце концов получает сбитое, немного смущённое и произнесённое с интригующим придыханием «Итэр…» Это служит сигналом, и, до этого ласкавшие одну из эрогенных зон, то есть, косточек таза, пальцы опускаются вниз, к паху, мягко поглаживают низ живота, оттягивают резинку трусов, однако откладывают до лучших времён идею оставить Син Цю без них и в итоге касаются пениса юноши через ткань. Поглаживая пах, Итэр ловит взгляд раскрасневшегося Син Цю и задаёт наиболее интересующий прямо сейчас вопрос: — Ты хочешь? — Могу обойтись, — уводит глаза Син. Итэр едва ли понимал, почему он так смущается, стоит только такому процессу начаться. Да, их секс — дело не то что бы частое, и отвыкнуть от завязки можно, но такое происходит даже не в третий раз: за два года отношений не пересчитать, не включая, конечно, первые пару месяцев — тогда им даже целоваться было сложно (не обходилось без смущения, извинений, столкновений носами и прочих неловкостей), что уж говорить о касании тел друг друга. — Но хочешь? — блондин вскидывает брови. — Когда ты, как бы оно не звучало, трогаешь меня там, то да, — Син Цю на время замолкает, его парень, ожидающий точного решения, тоже. Любитель книг вздыхает. — Не скажу, что планировал это, однако, зная тебя, предполагал такой исход. — Ты переоделся только для того, чтобы мы помирились? — уточняет Итэр. — Ну, типа того, — порозовевшие губы расходятся в виноватой улыбке. — Так как я не хочу быть снизу как минимум в данный период жизни, — Итэр возвращается к предыдущей теме, — весь выбор полностью лежит на тебе. — Я пока откажусь… Только если в более классическое время для такого, то бишь, поздним вечером. Итэр кивает, убирая руки отовсюду, при этом поправив обратно лифчик, и садится ровно, опираясь на спинку кресла, а ладонью пару раз хлопает по коленям, приглашая сесть. Син Цю карабкается на кресло, размещается на ногах Итэра, который сразу подхватывает его, придерживающе складывая руки на пояснице, и утыкаетя носом в шею. Губы оставляют ленивые поцелуи на изгибе, пока сам Син Цю, найдя конец косы своего парня, начинает ее аккуратно расплетать. Покалывающее ощущение у корней волос, говорящее, что стоит поправить пряди, служит для Итэра некоторым сигналом: он отстраняется, параллельно потряхивая головой, и поднимает взгляд на Син Цю, лицо которого все ещё находилось выше его собственного. Книголюб произоводит свое излюбленное действие — берет щеки Итэра в свои ладони, в, наверное, миллионный раз вглядываясь в жёлтые глаза, темноватые пятнышки на носу и щеках, розовеющие щеки, падающие на переносицу пряди челки. Блондин делает губы уткой, зная, что его возлюбленного это героем рассмешит. Реакция, однако, была совсем другой: Син Цю действительно улыбается, однако пальцы, видимо, ничуть не умышленно, сжимаются на щеках чуть сильнее, сам Цю будто больше льнет к нему, склоняясь ближе, а глаза кажутся куда уже, будто он сейчас заплачет (и общий счастливый вид никуда не девает эту иллюзию). — Итэр, ты не представляешь, как я тебя люблю, — голос звучит предельно слабо, некоторые звуки он, будучи в порыве эмоций, попросту не выговаривает, а сипит, но Итэр все понимает. Руки на пояснице Син Цю сжимаются, а выражение из дурацкого перетекает в не менее счастливое и скорее даже тронутое. — И я тебя очень люблю, — в тон своему любимому, не желая быть громким или слишком равнодушными к столь нежному признанию, отвечает Итэр.