Плечо Персея

— Какое, должно быть, облегчение оказаться здесь после пыльного Арракиса.              Голос молодого человека излишне вкрадчив, словно он разговаривает не с так и не проронившим ни единого слово пленником, а дорогим гостем. Незнакомый юноша одним нетерпеливым шагом спускается в наполненный бассейн, предварительно небрежно скинув на мокрый пол одеяние традиционных харконненских цветов.              Хотя Пол прекрасно понимает, что всё это — спектакль, он не может не восхититься окружающей обстановкой: бассейн с чистейшей благоухающей маслами водой, в котором можно искупать или утопить с десяток человек. Только вооружённые служители в полной униформе отличают его от увеселительного салона.              И хотя они сейчас не на Арракисе, такой объём воды — чистой, что крайне важно — по меркам Гьеди Прайм тоже является вопиющей роскошью. Планета была настолько загрязнена, что перед тем, как вода попадала в дома местной знати, её было необходимо тщательно очистить. А бедняки… для стирки и готовки им приходилось пользоваться сточными водами, загрязнёнными веками тяжёлой промышленности. Ситуация трудная, хотя вполне поправимая. Но зачем Дому Харконненов этим заниматься?              Пол неловко откидывает со лба прилипшие мокрые пряди. Когда его насильно затащили в ванну, похитители держали его голову под водой, чтобы привести в чувства.              — Я родился на Каладане. Там мы частенько плавали в море — так что такой объем воды мне не в новинку.              — Даже не сомневаюсь.              Юноша приближается через прозрачные воды бассейна, отчего по спокойной глади начинают разбегаться волны, захлёстывающие острые колени Пола. Его раздели и буквально с головой окунули в незнакомую стихию — он так давно покинул Каладан, что прикосновение ароматизированной воды к обнажённой коже воспринимается не иначе как сенсорное вторжение. То, что перед аудиенцией с бароном его силой отволокли в купальни, не может не наталкивать на мрачные догадки, но конкретно сейчас Пола больше тревожат не предстоящая встреча, а это лживо-безопасное место, похожее на мраморный склеп.              Он не может разглядеть, что сейчас лежит перед ним — всë затемнено, обычно довольно ясная жизненная тропа погружена в пучину неопределённости, и это действительно ошеломляюще пугающе. Пол видел тысячи своих смертей, но ни в одном из этих вариантов он не тонул или безвольно обмякал посреди опалово-голубого бассейна с ножом в спине или груди.              Нагота отнюдь не равняется безоружности — разве что вызывает вопросы, где изобретательный противник припрятал оружие. Внезапный посетитель, должно быть, немногим старше самого Пола, но выглядит он не в пример внушительнее во многом благодаря рельефным мускулам, явно приобретённых в результате длительных тренировок, гордому развороту плеч и широкой гладкой груди, лишённой каких-либо шрамов и прочих изъянов. Блестящие волосы спадают на плечи в тщательно выверенном беспорядке, а соски поблёскивают серебряным пирсингом.              Возможно, раб из квартала удовольствий или избалованный гладиатор, посланный расправиться с Полом особо изощренным способом.              Он подходит к дальней стене и берет лежащий у бортика ковш, прежде чем весело обратиться к Полу:              — Ну же, дорогой кузен, разве так принято приветствовать своего суженого? Если твоей матери так хотелось порадовать герцога достойным наследником, то ей следовало стараться усерднее.              Слова поражают Пола, как молния — одинокое дерево. Перед ним сейчас стоит ни кто иной, как Фейд-Раус — в прошлом всего лишь мелкая сошка нижних ветвей генеалогического древа, а теперь на-барон Харконнен. И он не может знать, кто отец Джессики — так что гордое «кузен» в его исполнении является банальной вежливостью к другому наследнику.              Сложись всё иначе, они могли бы стать супругами… и частью селективной программы Бене Гессере, с гигантской вероятностью успешно завершившей тысячелетние планы сестринства.              Пол мысленно оценивает свои шансы. Если не брать в рассмотрение общую измождённость, он находится на пике формы — что физической, что и ментальной. Он дезориентирован, но не обездвижен, он потрясён, но не в шоке, так что гипотетически он может оказать достойный отпор — но какой в этом смысл? Расправится с превосходящим его по росту и массе Фейд-Раусом только для того, чтобы угодить в распростёртые объятия отряда вооружённых до зубов охранников?              Несмотря на тёплую воду, кожа покрывается крупными мурашками. Пол опускает руки, замирая на мгновение, чтобы выровнять дыхание. Он вытягивает ноги, возвращая контроль над затёкшими мышцами, но на периферии сознания по-прежнему маячит туман обезболивающего из элакковой смолы, которым его предварительно накачали.              Недовольный отсутствием реакции на подначки, Фейд-Раус предпринимает ещё одну попытку растормошить его. Точь-в-точь овод, продолжающий упрямо жужжать на ухо вместо того, чтобы кусаться.              — Мне казалось, фременский сброд обожает воду. А ты, как погляжу, что-то не спешишь плескаться. Или мне нужно тебя искупать?              И, зачерпнув полный ковш воды, Фейд-Раус демонстративно выливает его на собственную обнажённую грудь; в нехитром действии безошибочно угадывается хвастовство. Он явно рисуется и, учитывая, как выглядит его старший брат — если фремены и преувеличивают уродство Глоссу Раббана, то ненамного, — подобную гордость своим телом можно понять. Хотя, возможно, его привлекательность и не является чем-то исключительным для Харконненов, раз по слухам даже сам барон в молодости был строен и невероятно хорош собой.              Как и его юный племянник сейчас, чья красота если и омрачена, то только печатью высокомерия.              По одежде, жестам и даже длине волос со степенью начищенности ботинок можно составить максимально точный психологический портрет человека. Да, нагота собеседника немного сбивает с толку, но в то же время обнажает уйму мелочей, наталкивающих на определённые выводы. Вся эта излишняя холеность, начиная от блестящих колечек в сосках и заканчивая накрашенными ногтями на необычайно ухоженных ступнях, производит впечатление тщеславия и взбалмошности, а также похотливой жестокости — и манера речи только подчёркивает эти качества. Пол ищет хоть какой-то след общей родословной в на-бароне, чувствуя странный трепет, словно при встрече с давним знакомым, чьи черты практически успели стереться из памяти.              Это самодовольно ухмыляющееся лицо не раз являлось ему во снах и так же быстро развеивалось с первыми лучами солнца. У Фейд-Рауса прищуренные, угрюмые глаза, не вяжущиеся с общей чувственностью образа, а в полноте рта, напротив, прослеживается нечто вульгарное. Он — истинное воплощение своего дома, на протяжении столетий жившего хищническими грабежами: беспечен в обращении с водой, небрежен ко всем богатствам, которыми наслаждается, и за его красотой очевидно кроется фамильная свирепость — иначе вряд ли дядя стал бы его приближать. Его торс и конечности прекрасно развиты, но за это следует благодарить зал для спаррингов, а не преодоление опасностей, которые поджидают любого жителя сиетча на каждом шагу.              Фейд-Раус знает, что его разглядывают, и искренне наслаждается этим, нарочито медленно смывая воображаемую пыль с крепких рук. Все это время он стоит спиной к двери — Пол отмечает неловко вытянувшихся гвардейцев, буквально излучающих физически ощутимое нежелание приближаться. Они не знают, что им предстоит увидеть, но уже начинают нервничать.              — Ну же, кузен, умойся и давай наконец поговорим. Правда ли, что тебя называют кенгуровой мышью?              Пол проводит мокрой рукой по лицу, стирая остатки песчаных крупинок со щёк, но глаза не закрывает. Его нос покрыт коркой крови в том месте, где была прилажена оснастка дистикомба. Он думает о Чани и том, как девушка до последнего боролась за него зубами и ногтями; он думает о погибшем Стилгаре. Его вода никогда не вернётся к его народу, словно дождь, падающий на море. Сколько времени прошло с тех пор, как Пол в последний раз видел ливень или колыхающуюся гладь моря? Откуда-то издалека доносится жутковатый звук струн.              — Ты пришёл забрать меня? — прямо спрашивает Пол.              — Пока только поприветствовать. Ты, конечно, можешь попытаться напасть… Я ещё никогда не убивал человека в купальнях, думаю, это окажется весьма интересным опытом.              — Тебе следовало прийти раньше. Мы могли бы… стать друзьями, — шепчет Пол, с помощью Голоса придавая своим словам намекающие интонации. Если его догадки о на-бароне верны — а они просто обязаны быть таковыми, — то, возможно, у него есть шанс переломить ситуацию в свою пользу.              Фейд-Раус сначала моргает, потом смешливо фыркает.              — Тебя этому научила мать-ведьма? На меня ваши женские штучки не действуют, мышонок Атридов, а охранники — сплошь глухие. Так что мы можем говорить предельно откровенно, без опаски быть услышанными. — Фейд-Раус подходит ещё ближе и опускается на одно колено. Пол не вздрагивает — лишь едва морщится от брызг, вызванных этим нехитрым движением. — Очень жаль, что ты родился мужчиной — сложись всё иначе, я бы не отказался с тобой переспать.              — Неужели тебя останавливают подобные мелочи? — Без убедительности Голоса то, что должно было стать игривым намёком, повисает хриплым усталым вопросом в насыщенном воздухе купален. В жизни каждой сестры Бене Гессере наступает момент беспомощности и невозможности прибегнуть к собственным способностям: даже Джессика не была исключением из этого правила.              А теперь настал черёд и Пола.              Он поворачивает голову и сразу натыкается на почти добродушную улыбку Фейда — по сравнению с неприкрытой жестокостью старших родственников он наверняка считает себя безумно очаровательным, если даже не милосердным.              — Лучше беспокойся о моем дражайшем дядюшке. Его вкусы не отличаются особой нежностью. В отличие от меня, он даже не будет пытаться с тобой осторожничать.              Фейд-Раус кладёт руку на щеку Пола. Угрюмые глаза вспыхивают искренним весельем, как будто он собирается открыть ему какой-то головокружительный мальчишеский секрет.              — Старый ублюдок знает, чего хочет. Разумеется, сперва тебя тщательно обыщут на предмет чего-нибудь интересного. — Палец Фейда задумчиво скользит по подбородку Пола, а затем опускается ещё ниже, чтобы прочертить напрягшиеся сухожилия шеи. — Но в покоях дяди есть чем развлечься — одни отравленные клинки и метательные ножи чего стоят. У него никогда не бывает одного и того же мальчика дважды, и он предпочитает расправляться с ними самостоятельно. Я видел эти его хитроумные устройства и знаю, где они спрятаны. Ты меня понимаешь?              Пол хватает его за предплечье, крепко вцепляясь пальцами в светлую кожу. Он мог бы выпрямиться, превозмогая дрожь в конечностях, чтобы продемонстрировать свою силу, но он этого не делает.              — А что потом? — спрашивает Пол.              — Потом мы вновь вернёмся к исполнению канли, дорогой кузен.