новый план Королёва, обязательным пунктом которого является слёзное «ну, пожалуйста»

Его план заканчивается сегодня. На пару часов позже обеда. Они курят у Лебедева между ног в перерыв, который в три раза больше обычного. Он там был что-то про резонаторы, звук, поляризацию — а сейчас всё равно даже голову отвернуть не может, когда Королёв выдыхает дым вверх, а не вбок. Прости, бетонный физик с арматурным скелетом, у меня тут моя счастная любовь стоит спичками чиркает. Извините, что мешаю охранять вход на факультет, и не кривите, пожалуйста, свои памятниковые губки, зажигалки нет — на практикуме требуют, чтобы всё по старинке, без газа, но с серой. А счастная любовь не хочет от чужой сигареты поджигать — смеяться начинает, когда видит вдыхающее напряжённое лицо. О, об этом уже знают все. Да, Фалеев — его счастная любовь, приятно познакомиться. Без всяких глупых отрицательных приставок. Не потому что там что-то про корабль, плаванье и корреляцию с названием. Потому что сегодня четырнадцатое, а у них межфакультетский обмен валентинками. Финальная часть плана. После обеда. В который они курят между лебедевскими коленями. О которые бьётся снег, но зато счастной любви меньше спину морозит. Жаль, что Майорана ошиблась со своими античастицами и Богом. Королёв бы называл так его — ангелом. Он даже в валентинке это обыграл. Мол, ты случайно не мойорановский фермион? Тогда почему у тебя нет половины? Ну, типо, эта тема про частицы, античастицы и целостность. Это дерьмово, да, но Королёв не физик и не поэт. Или не прозаик — хотя и химик из него так себе с синтезами в три процента выхода. Валентинка будет доставлена через две пары. Королёв презирал все профкомы до организации этой почты. Ради счастной любви, которая опять ему говорит про погрешности-погрешности-погрешности — Королёву иногда кажется, что он сам здесь у этого без пары десятков столетнего здания так, погрешность. Так, снегом намело. План имеет рабочее название «я его почему-то так люблю, что даже говорить об этом тошно, и пытаюсь не промолчать об этом до гроба». Наверное, стоит его немного ещё доработать. Возможно, лучше было бы вручить ему лично. Самому. Здесь и сейчас, пока Фалеев курит опять не взатяг, как учил Королёв, и отбирает у него вторую перчатку, а другую руку предлагает в карманы. Возможно. Только на улице снег, Лебедев будет подсматривать, а внутрь он не пойдёт, потому что их чёртовом факультете вход и выход в разные двери. Его счастная любовь не получила сто двадцать четыре признания в виде сообщения без приветствия и знаков препинания, девяносто восемь «слушай, я, тут, знаешь, вообще-то тебя, это, ну, люблю» и сорок семь промахнувшихся поцелуев на прощание. Так что и валентинку переживет. Просто Фалеев хочет стать кандидатом, а Королёв — чтобы на последнем ряду большой аудитории починили самое ближнее к верхнему входу место. Об этом немного неловко говорить вслух, писать — как-то стыдно, а лезть к нему сразу языком в рот — он точно подумает, что это мерзко. Не про сломанные сиденья, конечно. Валентинка — Королёв даже старался, вырезал, себе строчки расчертил — будет наименее жалким вариантом. Хотя всё, что касается Королёва, и так уже заранее жалко. И история поступления, и почему признаться решил. У Фалеева — повышенная государственная, у Королёва — четыре пересдачи из трёх возможных. — В Свердловске сейчас минус восемь. Фалеев перехватывает фильтр синтетикой, которая ему кожу расплавит, если он ещё раз попробует уронить сигарету, и Королёв уверен, что ему не нравится этот разговор. Он такой же некрасивый, как его обычный почерк и неумение в правильные места двоеточия ставить. Как уже не существующие города. — А тебе какая разница? — Там она. Да, точно. Как будто Лебедев ставит ему подошву на темечко, опирается и говорит, что весь его план — дерьмо. Там она. Как Королёв мог о ней забыть, спасибо, что опять о ней напомнил. Именно сегодня, именно сейчас, когда в профкоме сортируют по факультетам и группам их валентинки. Приятного аппетита тебе, Королёв, с праздником, кушайте — не обляпайтесь. Королев больше не пытается ничего о нёй выяснить. Фалеев всё равно больше города, пола и рубрики интересных фактов, вроде «любит творог по утрам» не скажет. Только будет говорить-говорить-говорить о ней, как о своих любимых погрешностях. Будет подставлять лицо урагану, дождю, пеклу — лишь бы снова сюда под факультет вылезти и её упомянуть. Чтобы даже Лебедев понял, насколько она ему важна. Она таскается с ними на каждый чертов перекур и прибирает к своим свердловским пальчикам его счастную любовь. Если бы Королёву добавляли балл к его рейтингу по неорганике каждый раз, когда речь заходила о ней, то он бы уже давно получил автомат. Нет, десять автоматов. Сегодня Фалеев получит свою валентинку — она даже без подписи. Королёв уверен, что она в своём чёртовом Свердловске, которого нет, как и не должно быть её, даже не узнает об этом. Это даже меньше, чем жалко. Скорее, даже зря. — Иди, тебе на пару пора. Королёв швыряет звезду с неба в слякоть и топчет всей подошвой. Окурок налипает ему куда-то под пятку, и он думает о том, что вряд ли что-то изменится, когда профкомы выполнят свою почтовую работу. В этой светлой голове всё равно будет: она-она-она-какой-то розовый мусор с расчерченными строчками-она-она-она. — Давай в следующий раз у Бутлерова? Я приду. А то только ты ко мне вечно ходишь. — В Свердловск свой приди, — не говорит Королёв. Не язвит. Не любит. Не хочет, чтобы Фалеев перестал вечно упоминать о ней. (Может, от вечных «не» такие, как она, и появляются, но Королёв об этом снова «не».) Наверное, у неё длинные волосы (которые она никогда не собирает в хвост — как легко поджечь), большие голубые глаза (хоть зеленые, хоть косые — одинаково будут в глазнице крошится, когда стекло рядом с лицом лопнет) и тонкие аккуратные пальцы (все жёлтые, в ожогах, потому что не знает, что пробирка горячая и холодная выглядят одинаково). Её единственный минус — Свердловск. Не то что у Королёва. Он и сам от этого, если честно, устал. Фалеев снова что-то говорит про Бутлерова и перерыв завтра, только его слова мешаются с бурым мятым снегом, и Королёв не замечает, как он уже бежит по ступенькам ко входу, который никогда не был выходом. Он смотрит, как большие тяжёлые двери, в четыре раза его старше, пытаются откусить его пальцы по первые фаланги. Наверное, Фелл бы ужасно легко променял его тут на тамошнюю красотку без имени и почти без личности. Променял бы Лебедева, Бутлерова, обеденный перерыв втрое дольше обычных, сигареты Королёва, которые пахнут то ли ванилью, то ли дерьмом, потому что других не было, а другая табачка через две остановки и там вечно паспорт спрашивают, хотя ему уже все восемнадцать, почти девятнадцать, но это надо лезть в задний карман, а у него там несданные лабораторные и листы с коллоквиума, очень ценные, между прочим, а ещё — ангелу, которого он никогда так не будет называть, вообще-то пора на пару. И ему тоже. Он же не из Свердловска в конце концов. Ему не всё в этой жизни позволено. Ему только суют эту глупую отрицательную приставку в очередное четырнадцатое число. Поздравляю с выигрышем, пользуйтесь наздоровье. Надо заканчивать с этим, — решает Королёв, когда доходит до памятника ровно посередине между их факультетами, и придумывает новый план. Пока без названия, только суть. Как разлюбить Фалеева и отдать его этой, как её там, ах, да. Он даёт себе ровно шесть месяцев. Как шестая группа физика Фалеева, его этаж и любимое число.