so cute

      Сначала казалось, что это просто-напросто Бестия, как ураган необузданных эмоций, врывается в полупустую комнату, освещенную панелью в стене. Потом — по прошествии минут пяти — приходит осознание, что главное событие за этот вечер и не она вовсе. А Ханако Арасака, красная, как никогда прежде, закрывающая рот ладонью, но без капли стыда на лице позволяющая поднять подол белого платья вверх, в голове прокручивая каждую секунду сегодняшнего вечера в чертовом баре, в который зашла с целью только лишь убедиться, что какой-то пьяный сброд не способен на террористические акты. И чтобы еще раз (в третий? четвертый?) посмотреть, как некая Амендиарес, отыграв сильнейшее соло на бас-гитаре, бросает взгляды в сторону холодной Ханако и спускается со сцены, чтобы прямо перед чужим носом заказать серию шотов, под пристальным взглядом карих глаз осилить их все и уйти обратно на сцену — в полубреду отыграть последние две композиции, развернуться и покинуть площадку с громкими криками и оскорблениями в сторону Джонни Сильверхенда.       Было в этом что-то до глубины души пугающее. Но завораживающее.       Бестия — это агрессия, злоба, своеволие, надменность и самоуверенность в одном лице, которые вечно перекрывают друг друга и дают понять, что она будет заправлять всем. Даже чужими жизнями. Ханако было интересно.       Интересно, насколько далеко они способны зайти, молчаливо переглядываясь в не самом приятном баре, когда все, чем могла довольствоваться Арасака — химозный по вкусу дайкири и пронзительный темный взгляд. Когда перегруз электрогитары бил по ушам, визг неизвестной вокалистки (которая однажды прославилась, как та, «кто сосала самому Сильверхенду») надоедает до боли в голове и Бестия — ярчайшая звезда Ада — коварно улыбается, приметив ту, которая должна стать ее. Потому что игру с намеками они начали охренеть как давно.       Амендиарес, упираясь ладонями в белоснежную столешницу, берет Ханако за подбородок и слабо ведет пальцами по очерченной линии скул.       — Тебе понравилось, как я играла сегодня?       Ханако отвечает спустя непродолжительное молчание:       — Как всегда. Слишком вызывающе, — и на японском, который с отставанием разбирает переводчик Бестии, проговаривает дополнительное «можно было быть сдержаннее».       — Это — подпольная музыка, Ханна, — женщина медленно снимает резинку с черных волос хозяйки апартаментов.       — Ханако.       — Ханна. — Настаивает Амендиарес. — Я уважаю твои японские корни, но мне так удобнее.       Арасака в раздражении поджимает губы и чувствует, как чужая рука зарывается в волосы на ее затылке. Приятно.       Подол ее платья задирается вверх, обнажая белесые гладкие бедра, обвитые золотыми линиями декоративных имплантов. Бестия с прищуром улыбается.       — Если хочешь, отлижу тебе?       — Что? — резко отзывается Ханако, содрогаясь всем телом, но тотчас же понимая, что похабная фраза как никогда подходит ситуации. — Амендиарес.       — Бестия, — она пристально смотрит в глаза напротив, пытаясь понять, что же на самом деле чувствует неприступная корпоратка. — Ханна, я задала вопрос.       Ханако Арасака. Дочь великого Сабуро Арасаки, основателя крупнейшей мегакорпорации, сестра безнадежного Ёринобу Арасаки, ушедшего от семьи с только ему понятными целями. Сердце семьи, которое должно указать путь, если она погрузится во тьму. Та, кем восхищается Сандаю Ода. Но он, по правде, тоже ее хочет.       И эта самая Ханна сейчас раздвигает ноги перед распущенной наемницей, дающей концерты в затхлом баре и стреляющей в красивых женщин взглядами; перед Бестией Амендиарес, которая подкупила развязностью и злобой, перед той, кто показалась интересной.       — Я была бы не против, — вырывается у нее самопроизвольно и как-то неестественно спокойно. Ну, не привыкать ведь? Есть ли отличие между Сандаю, преданным, покорным и совершенно робким, когда дело доходит до чего-то близкого с его госпожой, и Амендиарес, которая говорит с Ханако, если повезет, раз четвертый?       Четыре — это смерть. Не суеверие, а так, маленький факт. И точка поворотная. Гордость свою она не втоптает, но явно пойдёт против принципов семьи. Против установок отца.       В конце концов, против собственных правил, которым следовала три десятка лет.       Бестия Амендиарес посмеивается, опускаясь много ниже чужого лица и отпуская гладкие пряди почти не запутанных волос.       — Хан-на. — Чеканит она. — Снимешь с себя чертово белье сама?       Арасака поднимает полные скрытой неуверенности глаза и приподнимается, занимая на столе неустойчивое положение, чтобы снять нужный предмет одежды.       Мысли, как это было раньше, не путаются, а только собираются в полную и четкую картину: Арасака, Амендиарес, апартаменты в корпоративном здании, Ода за дверью.       Сейчас она позволит какой-то несносной наемнице зайти несколько дальше обычного.