Потерявшийся в своих кошмарах

      1955-й год, октябрь.       Последние одиннадцать часов Саша не находит себе места. Пальцы на руках сильно щиплет, но он игнорирует боль неприятную, жгучую: опять ковырял и без того ободранные заусенцы, а ещё кусал губы постоянно, не в силах успокоиться — действие из той же оперы. Нервозность выдаётся в каждом движении. Так часто бывает в преддверии важной и сильно ожидаемой встречи.       Говорят, что в поезде спится лучше, чем где-либо ещё, но у Саши сердце так колотится всё это время, что он не может сомкнуть глаз. Знал бы прежний Миша об этом, успел бы тысячу раз пошутить про то, что так недалеко и инфаркт словить, но Миша сильно изменился: Саша сейчас с ним практически не общается. У Саши вообще никого не осталось близкого; отношения с бывшими друзьями, наставниками, приятелями стали, мягко говоря, прохладными. Да и война… Он ещё не пришёл в себя, как не пришли в себя и люди, пережившие блокаду.       От одних лишь воспоминаний его начинает трясти.       Всё помнится слишком размыто, оставляя лишь смазанные ощущения, и изредка прерываемое резкими вспышками невыразимо ярких эмоций. Серые-серые дни, пасмурное небо, гул самолётов, трупы на улицах. Некоторые дерюгами покрыты, кто-то просто так лежит, свалившись. Если не голодать, то мёрзнуть, если не мёрзнуть, то голодать. Есть ещё совсем непутёвый вариант: погибать от обстрелов. Одиночество поражало своей безысходностью, слово «отчаяние» перекатывалось на языке всевозможными тональностями, сменившись после на горькое «надежда», застывшее на потрескавшихся губах; просто такое даже шёпотом не произносили, лишь одними губами шевеля не слышно совсем. Война закончилась, уже десять с лишним лет прошло, но ощущения холода и пустоты всё равно остались, поселились в душе. Он думает об этом всё время, в голове прокручивая самые ужасные воспоминания, несмотря на то, что хотел бы забыть всё. А в голове словно пластинка заела.       У него есть охапка писем за четыре военных года, бережно хранимая в ящике письменного стола. Письма от любимого человека: часть дошла после блокады, вторая — после войны, третьей нет вовсе, затерялась где-то в небытие, так и не дойдя до адресата… Все датированы разными годами, начиная с сорокового и заканчивая нынешним. Во всех встречается фраза «Je t'aime», челночными стежками вплетённая в сашины артерии и вены. Даже до тончайших капилляров, чёрт возьми, добирается, и как только удаётся?              Отправитель один: Пьер.       За час до приезда в Париж начинается дождь моросящий, неприятной дробью бьющий по стёклам. К счастью, вокзал крытый — Саша это прекрасно помнит, словно бы в последний раз приезжал во Францию в прошлом месяце. Они с Пьером договаривались там встретиться, Пьер обещал забрать его.       Обычно он исполняет сказанное, но всё же эхом отголоски напоминают о тех периодах жизни, когда всё между ними не было так гладко.       «Но ведь Пьер обещал».       Повторяя это, словно мантру, Саша чудом умудряется задремать на беспокойные полчаса.       На Северном вокзале, на удивление, много людей. Все куда-то спешат, торопятся; Сашу на какое-то время сковывает ступор. Он давно не был среди такого количества обывателей. Пьер… Где Пьер? Они же договаривались встретиться на перроне. Саша крепче сжимает ручку саквояжа, ощущая прилив необузданного страха, настолько сильный, что на мгновенье перехватывает дыхание. Ночной кошмар наяву, оказывается, намного страшнее, чем казалось до.       «А вдруг меня никто не встретит?»       Куда тогда? Что делать? Последние пятнадцать лет Саша только и жил мыслями о их предстоящей встрече, об этом самом моменте, когда они найдут друг друга среди толпы и просто окажутся рядом, вместе, смогут поговорить, переплести руки, убедиться, что всё в порядке. Он гонит слёзы, навернувшиеся на глаза, прочь, всё ещё пытаясь найти кудрявую макушку среди многочисленных голов незнакомых, взгляд турмалиновых глаз, но не находит. Идёт, сам не зная, куда, перехватывая множество чужих лиц, грустных, пустых, скорбящих, но не находит того самого, теряясь в собственных эмоциях, как на карусели. Всё вокруг расплывается, а затем сжимается; дыхание перехватывает, очки чуть было не падают с кончика носа. Он ищет-ищет-ищет, словно пропавшего без вести. Саша хочет изо всех сил позвать его по имени, закричать «Я здесь!», но в горле вдруг пересыхает.       «Где же ты? Неужели не пришёл?».       Зависеть от другого человека плохо. Саша понял это ещё в тысяча восемьсот двенадцатом, когда впервые осознал, насколько сильно он влип в пьерову паутину интриг и, на тот момент, обманчивой нежности, позже сменившейся самой что ни на есть искренней заботой. Это лабиринт без выхода, постоянно меняющийся и пополняющийся новыми элементами.       В голове набатом чужое имя.       Даже когда он ненавидел Пьера, когда желал ему самой мучительной из всех возможных смертей, Саша знал, что не сможет без него. Капкан. Пустота. Если Пьер решил его бросить таким способом, то это совсем не смешно. Саше просто хочется уже как почти два десятка лет его просто увидеть, коснуться, крепко обнять и поцеловать. Без Пьера он останется ни с чем. Когда всё стало так запущенно?       «Саша, успокойся, — пытается увещевать он сам себя, — Саша, хватит».       Но Саша не может. Запутывая себя в клубок эмоций, ищет, никак не может найти не то, что Пьера, но даже себя, потерявшегося среди толпы сходящих с поезда и их встречающих людей.       — Саша! Саша!       Он ценой огромных усилий подавляет своё желание рухнуть наземь и зажать руками уши. Так нельзя, совсем нельзя, посторонние начнут обращать своё внимание, а Саше нужно лишь внимание Пьера.       Его улыбка, смех, голос, объятия, поцелуи.       Может быть, он просто Пьеру не нужен вовсе. Несмотря на все те письма, на слова о любви и проведённое вместе время.       Ощущая себя ребёнком потерявшимся и не знающим, что ему делать без родителей, что исчезли, оставив после себя лишь зерно паники и воспоминания, он закрывает глаза.       По бледной щеке бежит первая слезинка. С закрытыми глазами можно представить, что никакой войны не было. Что всё у него хорошо.       Можно вообразить, что Пьер рядом.              — Саша, mon bonheur!       Неужели ему не кажется?       Сашу сгребают в объятия прежде, чем он успевает открыть глаза. Он вдыхает до боли знакомый запах парфюма, носом доверчиво тыкается в чужое плечо, ощущая тёплые руки на своей спине. Обнимает Пьера за шею, чувствуя, как по щекам, не переставая, бегут слёзы, словно внезапные касания что-то оборвали в душе опустевшей, а в голове барабанит всего лишь одна мысль.       — Ты пришёл… Пришёл… — произносит он в перерывах между всхлипами. — Не… Не б-бросил меня…       Пьер молчит, только крепче к себе прижимает хрупкое тельце.       Открыть глаза оказывается гораздо труднее, словно бы, стоит только это сделать, Пьер растворится, оставив после себя горькое чувство потери; кажется, что с этим моментом его опять вернёт во всевозможные кошмары, его личный ад одиночества. Но Саша справляется, правда, поначалу видит чужое лицо лишь очертаниями, настолько сильно застилают глаза слёзы.       Только спустя бесконечных десять секунд всё проясняется.       Это действительно Пьер.       С отросшими до шеи волосами неухоженными, синяками под глазами, как глубокие колодцы, рубашкой помятой, похудевший очень сильно. Но это Пьер, его родной Пьер, которого Саша так сильно любит. Пьер, который тоже не может сдержать слёз, который тут же вновь тянет его в омут объятий.       Они стоят около пяти минут, прижимаясь друг к другу как можно крепче, шаря руками по одежде и открытым участкам кожи, вдыхая запахи едва отступившего страха и надежды. Молча. Пьер отстраняется первым, в одну руку берёт саквояж с чужими вещами, другой обхватывает сашину ладонь и осторожно тянет в сторону выхода с платформы. Саше кажется, что это нереально. Он намеренно не смотрит на лица проходящих мимо людей, спешащих куда-то по своим делам, не оборачивается, услышав гудок отходящего от станции поезда. В данную минуту весь мир сосредотачивается только на касании; тепло электрическим импульсом передаётся по всему телу.       — Ты похудел очень сильно, — первое, что Пьер говорит, причём делает это таким тоном, будто бы они на самом деле не виделись месяц, а не пятнадцать лет. — Я приготовил круассаны в честь твоего приезда, mon soleil. С сыром, как ты любишь.       Сейчас им нужно поговорить о чём-нибудь отвлечённом. Слёзы надо оставить на потом. Объятия и поцелуи — тоже. Надо лишь дотерпеть до квартиры Пьера, а там они уже смогут дать волю эмоциям, что душили их долгое время.       — Правда? — неверующим тоном задаёт вопрос Саша. — Ты помнишь, да?       — А с чего я должен был забывать? — он делает попытку улыбнуться. Получается криво, но на душе становится теплее, словно на тёмную поляну кто-то туда запустил светлячков или включил отопление в пустом холодном доме, не обогревавшемся всю северную зиму.       Капли моросящего дождя на улице, на удивление, тёплые. Саше такой дождь нравится, потому что не холодный он, как в Петербурге, да и оставшиеся слёзы скрывает, словно грим. Он крепче сжимает руку Пьера, боясь отстать и потеряться вновь.       В такси они молчат. Когда поднимаются в квартиру Пьера, расположенную в центре Парижа, тоже. До тех пор, пока не закрывают на все замки дверь парадную, молчат-молчат-молчат, только за руки держатся.       А потом Пьер не выдерживает.       Он подхватывает Сашу на руки и целует, нежно-нежно, и он отвечает охотно, простонав нечто совсем несуразное. В этот момент ему хорошо до безумия и в той же мере грустно, потому что он скучал неимоверно сильно.       Мир словно бы останавливается на мгновенье, ровно на тот же период и забываются все ужасы войны, которую они пережили.       — Всё хорошо? — спрашивает Саша, проводя руками (пальцы всё ещё неприятно покалывает из-за ранок от незаживших заусенцев) по его щекам, внимательно вглядываясь в уставшие глаза турмалиновые.       — Теперь — да, — Пьер всё ещё держит его на руках, даже не собираясь отпускать. — Tout va bien.       Они будут долго целоваться, затем рыдать, не стесняясь себя и своей боли, в объятиях друг друга в течение целого часа, пока окончательно не исчезнут все слёзы. А потом Пьер сделает им чёрный чай с бергамотом, в то время как пришедшая из гостиной Сена, громко урча, устроится поудобнее на Сашиных коленках, где умудрится заснуть.       И на мгновенье им покажется, что впереди только всё самое хорошее.       Но только на мгновение, потому что оба понимают суровую реальность, которая в ближайшем будущем принесёт им много проблем в виде попыток восстановить отношения, преодолеть полученные во время войны психологические травмы и многих других проблем. Сейчас об этом думать не хочется; как говорится, сhaque chose en son temps.       Саша испытывает ощущение, что он тысячу лет не был дома, но наконец-таки смог вернуться. Стоит ему только озвучить эту мысль, Пьер признаётся, что чувствует себя точно так же.