я убью тебя. слышишь, я убью тебя. смерть — это интерлюдия. и, чего бы то не стоило...
Холодный северный ветер лезет под растянутую толстовку. Чёрный капюшон плотно натянут на голову. Отросшие тёмные пряди слабо трогает восточный ветер. – Это тебе, – шепчет Шуджи и оставляет подкуренную сигарету у подножья холодного камня. Рядом красуются вновь принесённые свежие цветы, усыпанные пеплом. Тусклый свет падающего на закате солнца освещает до боли знакомые иероглифы с именем человека, по которому Ханма отчаянно и болезненно скучал. Лёгкая полуулыбка мелькает на губах: – Сигарета была последней. С собой у меня больше нет. Проходит время, и бог печали вновь курит, стоя на балконе. Солнце лениво опускает за притихшие стеклянные небоскрёбы Токио, которые высятся над низкими старыми домами в Кабуки-тё. Шуджи тихо выдыхает, пуская в переплетённое паутиной проводов чахнущее небо дым. Наступает самая короткая ночь. Проходя мимо разбитого зеркала, он даже не смотрит в него. Не за чем было глядеть на оживший скелет. Шуджи сильно похудел за прошедший год, так что на его впалом лице отчётливо проступали скулы, о которые при желании можно было порезаться. Там виднелись тёмные синяки под глазами, напоминавшие две марианские впадины, а рёбра царапали тонкую чувствительную кожу. Ханма в последнее время почти не спал. Он день за днём бездумно курил вишнёвую сигарету за сигаретой. Токийская Свастика в той давней битве у моря проиграла. Шанс на победу был, призрачный и малый, но и он исчез, когда Кисаки спустил курок. Майки просто сдался. Тогда окончательно. Командир Тосвы тяжело рухнул на колени при виде мёртвого тела своего друга и покорно склонил голову перед коронованным Изаной. Ради чего тогда было сражаться? Такой ли исход завещал им Шиничиро? Под властью Поднебесья оказался весь Токио, под контролем Изаны и Кисаки – Майки, который спустя несколько месяцев просто исчез. Никто не знал, где он и что с ним произошло. Манджиро испарился, оставив себе чернильные завитки в виде дракона на шее. Это была память о последнем рассвете. В Токио явилось затмение. Город медленно чах. Все малые группировки, которые Тосва держала в узде, отныне грызли глотки за каждый квартал. На улицах, даже в районе Шибуи, стало небезопасно. В Кабуки-тё – темнее. У Изаны было всё: целый Роппонги с влиятельными Хайтани, гениальные мозги Коконоя из Чёрных Драконов, верность побитых псин Тосвы и Вальхаллы. А у Кисаки отныне был Курокава, король Токио. Тетта пытался искать Шуджи. Он приходил в его квартиру, требовал, шипел и угрожал, но парень отвечал молчанием, полным презрения и ненависти. В последний раз старшая Ханма обругала Кисаки и выставила его за порог своего дома. Она не знала всего, но понимал, что этого наглеца её милый Шу хотел видеть последним в своей жизни. Тетту хотелось придушить, выдрать трахею и переломить хребет. Кровь с его рук было не смыть. Мать обещала, что однажды всё обязательно будет лучше. Просто надо ещё немного потерпеть, продержаться ещё одни сутки. Нужно только пережить всю горечь, необходимо покорно пережевать её и с трудом проглотить, как самую горькую пилюлю. В комнате стоит полная тьма, так что лишь тлеющий огонь папиросы даёт слабый свет. Казалось, Кен сидит рядом на полу, откинувшись на старый диван. Шуджи привычно тянет кисть с сигаретой и ждёт, пока чужие тёплые пальцы не переплетут его и не заберут окурок. Запоздало бог печали понимает, что ничего не будет. Рядом пусто. Никого нет. Рассвета не предвидится. То, что покалеченное божество любил больше своей поломанной жизни, ушло вместе с Кеном. Оно мирно спало под гранитной плитой. Шуджи скучал и тосковал вместе с дождём, который барабанил по крышам. После битвы с Поднебесьем Токийская Свастика распалась. Больше не было никаких Свастонов. Было святилище Мусаши, которое спустя год зарастало сорной травой. Не было ни Такемичи, ни Чифую. Не было ни Баджи, чья жертва оказалась пустой, ни Казуторы. Шуджи неслышно дышал в трубку телефона, пока Ханемия обещал, что всё будет хорошо. Не было ни Эммы, ни Майки, никакого Кена Рюгуджи. Словно солнце, Дракен скрылся за горизонтом. Звезда взорвалась сверхновой где-то в глухом и далёком космосе, чтобы рассвет так и не пришёл. Были одни сигареты, которые Шуджи отчаянно выкуривал, пытаясь вспомнить вкус чужих губ. Но бесполезно. И раз в этом нет никакой сути... Ханма тосковал. И тоска его была одиноким воющим зверем, который драл от глухой боли грудную клетку. У бога печали никого не осталось. Он вновь напоминал себя, побитого и потерявшегося в подворотне под дождём. Принёс бы хоть кто-нибудь зонт. Словно в пьяном бреду Ханма поднимается на слабые ноги. Он утирает рукавом толстовки разбитый нос, из которого продолжала капать кровь. Да, по пути домой он врезал какому-то ублюдку, который возомнил себя выше самого бывшего бога смерти из Кабуки-тё. Ханма, пошатываясь и цепляясь за стены, бредёт до ванны. Пока вода с шумом льётся из крана, парень опускается прямо на пол. Сил не хватает. Он стягивает с себя мятую одежду, представляя, как Рюгуджи ласково касается его, трясущегося от молчаливых слёз. Он падает в прохладную влагу, прикрывает глаза. И рядом, в мечтах, обязательно оказывается Кен, который мягко пропускает отросшие волосы через свои пальцы. Шуджи опускает голову на его плечо. И раз во всём больше нет смысла. Раз света нет, то исчезают и тени. Не бывает преступления без наказания. Не бывает тени без света. Ханма – всего лишь фантом чьего-то солнца. Он пуст. День не наступит, и так хочется спать... Капли крови падают в воду, красным инеем расписывая её. Запястья обжигает холодной сталью. Ханма закрывает свои блёклые, почти совершенно серые, глаза. Кен призрачно обнимает за плечи, нежно целует в лоб и коротко роняет: – Спи. Татуировка дракона на виске, светлая косичка и тёплая улыбка тают. Наступает тьма....я убью себя.