Alea jacta est.

Хаку устал. Вот серьёзно. Мало того, что он всю неделю навёрстывал пропущенный материал, отказываясь от встреч с друзьями, так ещё и практически не проводил времени с Казухой, что казалось ему куда более нестерпимым, чем всё вышеперечисленное. Последней каплей стала "выходка" Райден. Хаку не понимал, чего она добивается. Да и всё это ему было сейчас неважно. Казуха, вот, что крутилось в его голове. [Хаку: Я могу сегодня приехать к тебе с ночёвкой?] [Казуха: Да] [Хаку: Буду через час.] Хаку знал, что он не сможет переспать с Казухой. Знал, что дальше поцелуев и ласк дело не зайдёт. Он всё это прекрасно знал, когда шёл в душ и гладко выбривал себя везде. Ровно через час он уже выходил из такси, поправляя кармашек тёмного рюкзака, проверяя, не выпали ли оттуда смазка и презервативы. Надо сказать, после сообщения Хаку Казуха тоже зря времени не терял и тоже пошёл в душ. Оба считали, что делают это "на всякий случай", но на самом деле, оба делали это, надеясь, что "всякий случай" всё-таки произойдёт. Набрав нужные цифры на домофоне, Хаку нажал кнопку звонка. Ему ответил женский голос, должно быть, мама Казухи. — Здравствуйте, это я, Хаку. Дверь незамедлительно разблокировали. Поднявшись на нужный этаж, Хаку подошёл к нужной двери и нажал на звонок. Пока дверь открывали, Хаку грустно подумывал о том, что они с Казухой будут не одни в доме. — Здравствуй, Хаку, — с улыбкой поприветствовала подростка женщина, — проходи. — Здравствуйте, — пересекая порог квартиры, ответил на приветствие Хаку. — Раздевайся. Казуха в душе, давай я тебе пока чаю налью? Брюнет кивнул. Ему не хотелось ни есть, ни пить, но ему не доводилось получать такую "материнскую" заботу, поэтому он просто не смог заставить себя отказаться, или просто не хотел. Так они беседовали за кружкой ароматного домашнего чая об учёбе, экзаменах и музыкальном кружке до тех пор, пока Казуха не вышел из душа. — О, ты уже пришёл. Привет, — чуть удивившись, поздоровался Казуха. — Идите-идите, чашки я сама уберу, — сказала женщина, вставая из-за стола. Поблагодарив её за чай, Хаку последовал за Казухой в его комнату. Стоило им только пересечь порог комнаты, как Казуха взял ладонь Хаку в свою, и, поднеся её к губам, поцеловал. Хаку вздрогнул от неожиданности. Казуха, считав недоумение брюнета на его лице, объяснился: — В школе... Я часто ловил себя на том, что разглядывал твои руки при письме, или когда они просто лежали на парте во время урока... — его уши покраснели. Блондину казалось странным то, что он сейчас пытается объяснить брюнету, — и...не знаю, почему, но мне много раз хотелось это сделать. Под конец объяснения Хаку сам уже был красный. Он смутился от мысли, что блондин наблюдал за ним, даже когда он просто конспектировал урок. —П-понятно... — только и ответил брюнет, направляясь к кровати и скидывая с себя рюкзак. Казуху немного напугала такая реакция. Неужели он сделал что-то не так? Всё-таки, они никогда не обговаривали свои взаимоотношения, и единственное, что их отличает от обычных друзей, это то, что они позволили себе пару много раз поцеловать друг друга. «...и эти прикосновения с объятиями. Они что-то значат для тебя, или ты хочешь поскорее о них забыть?» — переживал Казуха в эту минуту. Когда блондин начал набирать смелость, чтобы озвучить этот вопрос, Хаку произнёс: — Закрой, пожалуйста, дверь, и иди быстрее ко мне. Сделав то, что сказал Хаку, Казуха неуверенно присел на кровать, как вдруг Хаку притянул его к себе ближе и обнял, зарываясь носом во влажные после душа волосы. — Я так по тебе скучал... — Мы же виделись каждый день в школе, — ответил Казуха, обнимая Хаку в ответ. Блондин понимал, что именно имеет в виду брюнет, но ему хотелось, чтобы он сказал это вслух. — Это не то...Я не мог прикасаться к тебе, и в целом вести себя с тобой так, как мне хотелось, — тихо объяснил Хаку, целуя мочку уха Казухи. Сами того не замечая, они начали очень тихо разговаривать. Нежность сквозила во всём: в словах, что они ласково шептали друг другу, во взгляде, в аккуратных прикосновениях, когда они, обнимаясь, будто бы заново исследовали тела друг друга, однако делали это настолько невесомо и бережно, будто боялись, что одно неверное движение пальцев рук может все разрушить. Медленные, тягучие поцелуи в полумраке погружали подростков в лёгкий дурман, вызывая слабость в коленях и лёгкий трепет в районе груди. Хаку делал усилие над собой, чтобы не начать хныкать то ли от удовольствия, то ли от осознания, насколько сильно он грезил по этому моменту всю неделю, а может быть, и всю жизнь.

«Нравишься, нравишься, нравишься нравишься, нравишься, боже мой, как же ты мне нравишься»— вертелось в тот момент в голове у подростков, но никто из них не спешил озвучивать свои мысли.