прикажи

В России, говорят, холодно. В России, говорят, металл становится колючим: он режет руки ледяной корочкой и жжется студеным морозом. В России, говорят, и люди становятся колючими: злобно зыркают, злобно смеются, злобно трогают. Злобно любят. Саша и правда был таким. Злым, холодным, нелюдимым. Скалился на всех подряд, проклинал, прогонял. Юношеский максимализм в расцвете первых подснежников. Какая изысканная красота. Сова таким не был. Потому что жизнь посмеялась и плюнула ему в лицо. Слюна попала в глаз и разъела его. Какое грациозное уродство. Только холод никуда не ушел. Остался греть маленькое сердце, которое только что и хотело — найти такое же маленькое сердце. Чтобы тепла хватило на двоих. У Кай/о сердца не было вообще. Сова это понимал — но не принимал. Вернее, он-то, может, и принимал, но вот это самое его глупое сердце — нет. Оно не принимало бесчувственность железа, упорно сжимаясь каждый раз, когда рядом скрежетал чужой голос. Сердце у Совы глупое, слепое, детское — только руку протяни. Или ее подобие. Холодное и металлическое. — Ну ты же понимаешь, что он... что это невозможно. Понимаешь же? — Сейдж ласково гладит плечи, нежно касается волос. Она вся тянется, тянется ближе. Вот, мол, смотри — сердце, живое и трепетное, бери и пользуй. Только прикажи — и встанет на колени, подберет покорно свой хвостик, положит тонкие ручки на бедра и покажет, как в генетическом коде отпечатался опыт элитных гейш, которые так понравились Чехову. Или гейши — это только в Японии, и тут надо уточнять у Йору? Да хер его знает. Сове похуй, если честно. И на Чехова, и на гейш. И на Сейдж. Ну, конкретно в этом плане. Так-то она хорошая, конечно. Вон как ресничками хлопает. Так глядишь — и взлетит. — Ну ты даешь, чел, — качает головой Феникс и усмехается. Разводит руками, чешет затылок — озадачен. Да, думает Сова, дает. Дает — а ему, как говорится, не дают. Ему не дают, ему не дано. Любить нельзя игнорировать. И вот черт его знает, где тут должна стоять запятая. Точнее, Сова-то знает, но он не один — у него есть глупое-глупое сердце. И вот это самое глупое-глупое сердце — вот оно-то уже и не знает. Колеблется, бедное, теряется. Тычется артериальным носиком в поисках тепла и все ждет, ждет. Надеется. Любить нельзя, игнорировать. Любить, нельзя игнорировать.

***

— Что-то не так? Я чувствую напряжение. Сова вздрагивает. Слишком близко, слишком интимно. Их всего двое, и голос у Кай/о как будто бы тише обычного. Хочется сказать, мол, да, сука, ты здесь — и поэтому всё не так. Всё не так. — Всё хорошо, с чего бы? — Сова дергает плечом и потягивается. — Давно проверял свои датчики? Может, барахлят? — Я провожу самодиагностику два раза в день. С моими датчиками всё в порядке, — Кай/о подходит ближе. Ещё ближе. Ещё. У Совы пересыхает во рту, встает ком в горле — он чувствует себя маленьким. Маленьким-маленьким ребёнком, которому вот-вот влетит. Ладонью — и подзатыльник, ладонью — и пощёчина, ладонью — и по губам. Чтобы никогда не хотелось целовать сталь. Прилипнет же. Холодно. — А вот с тобой явно что-то не так. А ты давно проверял свои датчики? — Кай/о словно усмехается, и у Совы всё каменеет. Внутри, снаружи, на лице и в самом сердце. Он весь — камень, холодный и твёрдый гранит. Не разбивается и всё такое. Только трескается под мерцанием чужих сенсоров — невозможно всё это. Невозможно, когда твой глаз моргает голубым, а потом напротив ты видишь такую же разноцветную гирлянду ощущений. — О чём ты? Всё супер. — Знаешь, Сова, по первоначальной задумке я должен был допрашивать предателей Кингдом. Так что я весьма неплохо распознаю ложь. — Кай/о качает головой. — И ты мне сейчас явно лжешь. Блять. Блять. Сова думает, что это всё. Это конец, потому что если Кай/о узнает... не будет практически ничего. Не будет ничего — потому что он не живой. Ни насмешек, ни интриг, ни сладостных раздумий, ни тягостной драмы. Ничего не будет. Подумаешь — моргнет очередной кружок на гладкости чужого экрана. Ерунда. Но внутри всё сжимается в решительной непокорности. — Кто-то затмил твой взор, не так ли? — Кай/о кивает и наклоняется ближе. Ещё ближе. Ещё. Глаза в глаза, если бы он был человеком, нос к носу, если бы он был человеком. Сердце к сердцу, если бы у Кай/о оно было. Вдох и выдох. Через нос, через рот, чтобы воздух успокоил и отрезвил. Помогает слабо. Сова как будто наоборот разгоняется — с каждой секундой голова кружится сильнее. Накатывает не волнами, а целыми бурями. — О чём ты? — Сова сглатывает, смаргивает мутное и некрасивое, смотрит в ответ. Как будто так можно доказать, что всё хорошо. Всё под контролем. — Хватит лгать, Сова, — датчики на экране Кай/о пугающе вспыхивают и тут же гаснут. — Я знаю, что происходит. Люди говорят, что чувствуют это. А я знаю. Пелена рушится. Огромной китайской стеной, великолепием взрыва тьмы, фейерверком растрепанных кишок. Сова дышит громко и медленно, словно его ждёт, по заветам Куссмауля, неминуемая смерть. Может, это на самом деле и так. Потому что чувствует Сова себя и правда — как почти мертвец. Он медленно поворачивается на пятках. Медленно дергается, медленно кивает. Сова весь — рептилия. Охотник стал склизкой и недосягаемой жертвой. Прискорбно. Надо уходить. — Куда ты пошёл? — лязг металла останавливает. Сова чувствует холод где-то выше предплечья — и рубашка не спасает. Его обжигает. Это прикосновение, эта крепкая хватка окрикивает, словно оно — настоящий человек. — Я могу помочь тебе, если ты хочешь. Я был запрограммирован идеально выполнять приказы. Любые. Ты только прикажи. Вдох и выдох. Получается рвано и не очень красиво. Этап агрессии пропускается. Отрицания тоже. Сова сразу погружается в торг — торг с самим собой. Он ведь понимает, понимает прекрасно: это обман. Это наёбка, но он же не уебок. Как минимум, для большинства. А значит, необходимо, необходимо, сука, отказаться. Уйти прямо сейчас, скрыться где-нибудь далеко. Сова — в дупло. Тёмное и одинокое. Если будет совсем невмоготу, можно позвать Сейдж — и тогда уже будет легче. Но как же сложно отказаться от яблока, принесённого на тарелочке. Без каёмочки — просто белой, чтобы ничего не отвлекало от сочного красного цвета, поблескивающего влагой. Сова мало похож на Еву, но malum совращает любого. И, честно: Сова, может, и сильный духом, но не настолько. Не настолько, чтобы отказываться от запретного плода. Поэтому Сова идёт на сделку со своим глупым сердцем. Он медленно — всё ещё жертва — поворачивается к Кай/о. Облизывает взглядом — замерший пурпурный на экране, раздавшиеся плечи, поблескивающий торс. Смотрит на пальцы — чувствует, как внутри всё сжимается от одной только мысли... — Я хочу, чтобы ты меня взял, — Сова немного молчит, прикусывая нижнюю губу, и добавляет зачем-то. — Пальцами. Хочу, чтобы ты взял меня пальцами. — Я не реагирую на чьи-то желания, Сова. Мне нужен приказ. Вдох и выдох. Скулы краснеют. Низ живота сводит. Колени подрагивают. Как у школьницы. — Трахни меня своими пальцами. Сделай мне приятно. Оказывается, голос тоже подрагивает. Как у школьницы. Вдох и выдох. — Не бойся быть грубым. И хвали меня, пожалуйста.

***

Матрас мягкий. Сова знает — просто ему нужно отвлечься. Ему нужно думать о чём-то кроме. Ему нужно думать о чём-то кроме, пока Кай/о перебрасывает ногу через его, Совы, бёдра. О чём-то кроме, пока Кай/о наклоняется. О чём-то кроме, пока... — Оближи, — дребезжит Кай/о, и холод касается губ Совы. Он покорно открывает рот, и на язык ложится тяжёлый металл пальцев. Почти как дуло пистолета, только приятнее. Наверное, если бы у Кай/о был член, он бы тоже оттягивал губы. Погружался бы в глотку приятным вязким холодом. — У тебя уже стоит, — резюмирует Кай/о, и его колено давит на член Совы. Невольно в слюну, обволакивающую чужие пальцы, проникает стон. Проклятье. — Какой отзывчивый мальчик. А кажешься таким тихим. Холодная ладонь скользит под рубашку. Вжимает Сову в кровать, давит куда-то под сердце, а потом плавно перетекает на грудь. Кай/о трогает ключицы, потом обводит соски, сжимая их, и снова с губ срывается стон. Сова жмурится, подаётся вперёд, навстречу, но Кай/о останавливает его. Он переводит руку на шею, оттягивая воротник рубашки, оглаживает большим пальцем кадык и легко надавливает на него. Дыхание сбивается. — Сможешь дышать, если я сожму твою шею? Давай, будь хорошим мальчиком. Сова хватает воздух ртом, пряча чужие пальцы за щеку. Кажется, он уже готов скулить, но потом Кай/о просто ёрзает, проезжаясь задницей по члену Совы, и приходит понимание. Это только начало. — Я хочу... — невнятно тянет Сова, сглатывая, и просящим взглядом смотрит на Кай/о. На экране того моргает багровый — и это ощущается, как усмешка. Практически настоящая человеческая усмешка. — Ещё рано. Потерпи, ты же умница. Так долго ждал. Неужели ты хочешь, чтобы это так быстро кончилось? Пелена сжатого воздуха затмевает всё вокруг. Сова чувствует, как тонкая струйка кислорода скользит по горлу, безутешно стараясь угомонить головокружение. Чужие пальцы покидают рот, и дышать становится легче — но только на пару мгновений. Потому что дальше ладонь ложится на член, сжимая его через одежду, и Сова глухо стонет. — Такой послушный. А на заданиях всегда такой сосредоточенный... — Кай... Кай-о-ох... — Сова кусает губы, безуспешно стараясь контролировать себя. Он дёргает бедрами навстречу, подаётся вперёд сам — и давление на шею усиливается. Дышать становится ещё сложнее. Голова кружится ещё сильнее. — Так сильно хочешь? Так сильно хочешь, чтобы я взял тебя? — Да... — одними губами шепчет Сова, едва сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть в тянущей истоме. — Я тебя не слышу. Давай громче. — Да, я очень хочу, — Сова почти хнычет. Он весь сжимается, превращается в мелкое, безобразное, дурацкое. Глупое. Как сердце. Становится легче. Кай/о сползает на кровать, садится просто рядом. Левая рука продолжает жечь шею — металл постепенно нагревается от жара человеческого тела. Кай/о сползает ниже, и Сова думает, что вот они — плюсы железного тела. Рука легко достает до шеи, когда вторая хватается за пуговицу джинсов. Блять. Мокрые от слюны пальцы касаются бедра. Член у Совы уже влажный, вот-вот — и капля упадёт на живот. Кай/о касается головки, тут же убирает руку — Сова рвано выдыхает. Кай/о трогает основание, тут же убирает руку — Сова коротко стонет. Кай/о обхватывает член, делает пару фрикций, убирает руку — Сова бесконтрольно всхлипывает. — Такой хороший. Так сильно хочешь, — пальцы лезут дальше, проводят между ягодиц. Сова замирает. Кай/о надавливает, совсем легко, скорее гладит — и по всему телу проносится дрожь. Как фургончик мороженого на американских горках. На тех самых американских горках, которые в Америке называют русскими. — Возьми смазку... — выдавливает Сова, запрокидывая голову. Он выгибается в спине: воздуха стремительно не хватает. Слишком жарко, слишком душно. Ещё немного, кажется, и он будет биться в дрожащем припадке. Экстаз. — В тумбочке? Как тривиально. — Под подушкой. — Любишь спать на колючем? Сова не отвечает. Сам лезет рукой: нащупывает тюбик, протягивает. Руки красные, как и скулы. Сова думает, что хорошо, что он не отражается в экране Кай/о. Иначе было бы совсем плохо. Металлические пальцы поблёскивают. Кай/о льёт смазку не жалея. Сова же не радиант. Значит, он не заслуживает боли. Значит, с ним нужно быть аккуратным. Ласковым. Человечным. — Примешь меня? Как хороший мальчик. Пальцы медленно оглаживают вход. Сова замирает, стараясь не дернуться. Кай/о плавно вводит один из пальцев — стенки сжимаются вокруг гладкого металла. Сова не целочка, особых проблем не возникает — но жгучая теснота никуда не пропадает. — Умница. Сможешь ещё один? И Кай/о добавляет безымянный. И вот здесь становится немного, совсем чуточку неприятно. Здесь Сова сжимается, напрягается, забывает, как дышать. Дёргается — но делает только хуже. — Расслабься. Давай, ты можешь. В скрежете чужого голоса пробуждается сладость нежности. Сова от нее млеет, тлеет потерянной сигаретой и сосредотачивается. Собирает остатки себя в одну кучу, чтобы потом их распылить успокаивающейся негой. Кай/о сгибает пальцы, скользит ими внутри. Сова вытягивается, неловко разводит ноги, чтобы было легче. Экран моргает неоном, и Кай/о продвигает пальцы чуть глубже. Он трогает как-то по-особенному — и Сову торкает. — Чего ты? — Сделай так... ещё... — Это приказ? Сова распахивает глаза. Смотрит на Кай/о, сдавленно стонет, закатывает глаза и коротко кивает: — Это приказ. Кай/о кивает и сгибает пальцы снова. И снова. И снова. И с каждым его движением, с каждым толчком Сову буквально подрывает на месте. Сдерживаться он уже не может: стонет открыто, жмурясь, выгибаясь в спине. Настоящая сучка. — Хороший мальчик. Давай, поскули ещё вот так. Дай себе время. — Я хочу... м-мх-не надо... — Сова хватает воздух ртом, пытается закончить фразу, но Кай/о качает головой. — Ещё рано. Давай ещё немного. С губ срывается всхлип. Сова сжимает плед руками, дёргает бедрами навстречу, насаживается на пальцы. Металл уже совсем не холодный, разгорячённый, влажный. Сова стонет, скулит, хнычет — уже на грани. Пальцы превосходно его растягивают, двигаются всё быстрее и быстрее, каждый своим толчком задевая простату. Холодная рука прекрасно сжимает шею, оставляя лёгкую трубку кислорода — кадык под ладонью дёргается, и слюна скапливается во рту. — Член... — невнятно мычит Сова и поджимает губы. — Я хочу, чтобы... — Прикажи мне. — Подрочи мне, — хнычет Сова и рвано выдыхает. — Пожалуйста. — Без «‎пожалуйста», — говорит Кай/о и наконец отпускает шею Совы. Переводит прохладу — скользит по ключицам, груди, задевая соски, обводит рёбра, живот — на член. Обхватывает его пальцами, двигает медленно, тягуче — и Сове кажется, что он вот-вот сойдёт с ума. — Быстрее... — Что-что? Громче. — Быстрее, Кай-й-о-а-ах!.. — Сова уже дрожит под чужими руками. Его штормит: от того, как скользит рука по влажной головке и всей длине члена, от того, как железо задевает яйца, от того, как внутри всё растягивается, сжимаясь вокруг чужих пальцев. От Кай/о. Вдох и выдох. Кай/о ускоряется: обе руки движутся в одном ритме, и эта синхронность доводит Сову до точки невозврата. Он сжимается на пальцах Кай/о практически до болезненной тесноты. Сперма выстреливает на живот, пачкая рубашку. Сова замирает на пару мгновений где-то в воздухе, стонет на одной ноте, пока оргазм не отпускает. А потом он бахается на кровать — и дышит. Часто-часто, хотя хочется глубоко. Гипервентиляция. — Мне пора. Бримстоун говорил мне подойти вечером. Сова распахивает глаза. Приподнимается на локтях — тело ватное, безжизненное. Сова его не чувствует. — Пора? — переспрашивает он, а глупое маленькое сердце сжимается. Больно. — Да. Увидимся. Лязганье металла становится всё тише. Скрывается за дверью. Сова лежит ещё немного, а затем закрывает лицо руками. На что он надеялся? На что он рассчитывал? Это же был просто приказ. И Кай/о его просто выполнил. Кажется, стало ещё хуже. Маленькое глупое сердце заметило ещё одну трещину у своего отражения.