запертый в красивую упаковку

Нередко, слыша фразу: «Творчество живёт в тебе самом», Джисон думает, что, возможно, на этой тропе он где-то свернул не туда, ибо творчество в нем не живет. Это он — он живёт в творчестве. Это оно нуждается в нем так же сильно, как человек в кислороде; Джисон проживает свою жизнь способом, похожим на чужой, но всё ещё отличным, и это не то же самое для того, кто к такому не привык. Может быть, творчество и правда в ком-то есть. В ком-то, кто не Хан Джисон. Скульпторы создают свои произведения на основе чего-то материального. Но существует сознание, помимо материи, — и тогда искусство приобретает форму идеальную. Форму, которую ничем не запятнать и не испортить. Такую, к какой стремился бы каждый творец, но которую не всякий смог бы обуздать. И такое обычному человеку покажется ничего не стоящим, в то время как для художника сие бесценная роскошь. Джисон ничего не доказывает, ни о чем не говорит, но на слово: «Вы» равнодушно поправляет: «Мы». У скульптора не существует понятия «вы». Для скульптора размывается та граница, когда человека можно назвать человеком, а не его подобием. Потому что это всё одно и то же: кто сможет доказать, что ты — это ты, что ты живое и способно дышать? Джисон перепробовал множество способов создать настоящее из фальшивки и лишь из-за этого с уверенностью может сказать, что такого не бывает. Не получится живого из мёртвого. Но если — наоборот?.. Существует сознание. В тысячах разных измерений это неизменно. И именно потому также неизбежно. Если бы человек решил создать свою копию, основываясь на том, что люди — вообще-то — что-то чувствуют, получилось бы у него? Джисон хотел узнать. Не просто узнать, хотел попробовать. Когда ему удастся это сделать, он сможет наконец-то быть свободным от этой пустоты, что каждую ночь сжимает свои пальцы у него на шее. Джисон, кажется, заслуживает право делать то, что хочет. Желать то, что хочет. Любить то, что хочет. Кого хочет. Однажды осознание настигнет в самый неподходящий момент, и, когда это случится, комната погрузится во мрак, который не способна будет развеять даже луна, выглядывающая совиным взором из-за тяжёлых крон деревьев. И вмиг, едва всколыхнется слабый огонёк, погаснет последняя свеча, а воск стечет по столу, пачкая пол. Из этого воска, возможно, когда-нибудь родится новая жизнь. Или им же будет продлена чья-то старая. Решившись начать работу над своим проектом, Джисон арендовал небольшое поместье вдали от вечно шумного города. Посреди леса, раскинувшегося обручом, словно обнимая, дом стоял, не будучи потревоженным людьми и животными. Старый, оставленный и потому навечно одинокий — как хромающая лань, что недавно попала в охотничий капкан. Джисону нравилось это место; Джисон ощущал здесь непередаваемую лёгкость, струившуюся по венам к сердцу. И то, что для других было неважным, для Джисона здесь являлось нужным. Дом, находящийся в нескольких милях от хоть какого-либо населённого пункта, был хорошим местом для того, чтобы создать здесь красивый восковой сад. Джисон лелеял эту мечту с самого детства: тогда, среди игрушечных замков и невинных фантазий, ему казалось, что в этой тоскливой жизни чего-то не хватает. Он спрашивал себя, почему люди не живут далеко друг от друга, почему им необходимо время от времени с кем-то разговаривать и поддерживать мнимое ощущение стабильности и нормальности. Джисон интересовался у родителей, так ли счастлив человек, если он не одинок. И родители отвечали, что счастья не бывает. Счастье — оно придуманное, оно лишь для того, чтобы оправдывать себя или кого-то. Ни для чего другого счастье не служило; с тех пор Джисон никогда не говорил, что счастлив. Ему незачем было оправдывать себя, незачем было оправдывать секундную радость от того, что в жизни происходило что-то хорошее. Потому что и хорошее тоже было недолговечным. Джисон не знал, что такое счастье. Его родители не знали, что такое счастье. Ни один человек в мире не мог знать, что такое счастье. Прошло много лет, но Джисон всё ещё временами задаётся вопросом: «Так ли счастлив человек, если он не одинок?» — даже зная, что на самом деле каждый из них несчастлив, — и несчастлив просто по-своему. От того, что одинок. От того, что, наоборот, с ним слишком много людей. От того, что не добился успехов и не смог обрести себя. От того, что кто-то недолюбил. Однажды родители развелись, и Джисону, оставшемуся с матерью, запретили видеться с отцом. Если бы Джисон мог испытывать хотя бы грусть, он бы, несомненно, сказал, что развод двух людей, которые являлись его семьёй, был для него болезненным. Но он таковым не был. Джисон подумал: «Так бывает», его мать и отец пусть и жили вместе, но друг для друга всегда были чужими. Их семья — пустая комната, в которой ничего нет, даже спустя время она бы не заполнилась предметами; и втроём они посреди этой комнаты как призраки, исчезающие поутру. Оставалось лишь гадать, когда хрупкая конструкция, ничем не поддерживаемая, наконец-то рухнет. Она рухнула в тот момент, когда Джисону исполнилось шестнадцать. Он ловил в поле бабочек и дома прибивал их гвоздями к стене, дабы узнать, сколько времени понадобится им для того, чтобы умереть. И тогда ему, смотрящему на то, как насекомые отчаянно трепещут крыльями, пытаясь вырваться, казалось, что он ничем от них не отличается. У бабочек было недостаточно сил, чтобы выжить. И слишком мало часов для того, чтобы жить. У Джисона же не было даже этого. Когда в один из дней мать пришла домой со сверкающими от радости глазами и сказала, что счастлива, Джисону показалось, что внутри него что-то безвозвратно сломалось. Словно несколько лет до этого он жил во лжи и внезапно это осознал. Джисон не понимал, почему это оказалось намного больнее, чем он представлял. Но это предательство — единственное, что заставило его считать себя безнадежным слепцом. Мать была счастлива, в то время как все детство твердила Джисону, что счастья не существует. Что счастье — это не что иное, как оправдание для глупости. Может быть, думал Джисон, мать обманули точно так же, как она — его? Он помнит, как пытался тогда поговорить с отцом, несмотря на все запреты. Помнил, как один раз у него это получилось. Помнил тот разговор, который поставил в будущем целых трех человек одну огромную точку. Ибо отец тоже был счастлив. А Джисону было страшно. Джисону казалось, что близкие люди предали его. Джисон невероятно хотел понять, что же теперь означает это пресловутое счастье, если мать и отец, ранее отрицавшие его, теперь познали, что это. Тогда у него в руках оказался воск. И только один способ выбраться из клетки, в которую попала его семья. Теперь Джисон здесь: в окружении лесной тишины он шаркает ногами по пожухлым осенним листьям. Его больше не волнуют бабочки — всё это забылось, осталось детским интересом. Коллекция из насекомых напоминает ему о тех днях, когда у него ещё было что-то, что говорило о наличии дома, в который зачем-то нужно возвращаться. Но дом без семьи — это больше не дом. И поэтому Джисону в прошлое путь закрыт. Он выбрал лес. Лишь здесь история может либо продолжиться, либо закончиться. Джисон найдёт ответ на свой вопрос — рано или поздно. И если человек счастлив только тогда, когда больше не одинок, то Джисон постарается стать одним из таких везучих людей. У него будет новая семья. Такая семья, которая никогда не обманет и ни за что не предаст. Это будет его личный шедевр, созданный спустя года проб и ошибок. Эта семья будет идеальна, ведь у идеала изъянов нет; она не уйдёт и со временем полюбит его так, как никто до этого не любил. Ведь других для любви не будет. Джисон обещает заботиться о своём шедевре настолько долго, насколько это возможно, учитывая продолжительность человеческой жизни, ибо, по сравнению с людьми, искусство живёт вечно. Среди всего общества Джисон единственный выдающийся скульптор. Скульптор, который не разрешил забрать в музей ни одну из своих работ. Лишиться одной из них почти то же самое, что лишиться руки или ноги, — больно и неприятно. Джисон ни за что от них не откажется. И они тоже — тоже не откажутся от него. Теперь не откажутся. Поэтому он заходит в дом без каких-либо сожалений, полностью уверенный в том, что будущее для него наступит. Что он не застрянет ни в настоящем, ни в прошлом, а будет двигаться дальше, несмотря ни на что. И что это мрачное поместье, с его отсутствием электричества и связи, станет тем самым местом, которое он так долго и трепетно искал. В конце концов, Джисон уже близок к тому, чтобы начать свою жизнь заново. В этот раз по-настоящему. По привычке он все равно нажимает на выключатель, едва перейдя порог. Ничего — ожидаемо — не загорается, и Джисон в темноте наощупь находит стол. Позже он обустроит дом так, как ему удобно, а сейчас ему достаточно лишь обставить все свечами и подготовить рабочее место. Никто не будет ждать до самой смерти, пока Джисон разберётся с вещами, поэтому он заранее упаковал всё необходимое лишь в один чемодан. И сейчас, когда он наконец-то достаёт все нужные вещи, в груди что-то тепло трепещет от волнения. Он снова вспоминает о бабочках и думает, где бы они смотрелись лучше всего. Голых стен здесь настолько много, что он мог бы часами выбирать ту, которая наиболее подходит для коллекции. Но вместо этого Джисон ставит огромную раму, где за стеклом маленькие тельца и громоздкие крылья спят мёртвым сном, на пол у потрепанного временем дивана. Ему пришлось нелегко, и он стареет, покрываясь пылью и плесенью. О края сточила когти кошка, а подушки порваны. Джисон разглядывает его всего лишь мгновение, пока глаза привыкают к темноте, а затем зажигает первую свечу, чтобы увидеть то, что было скрыто. Но больше ничего не привлекает его внимание, и Джисон поворачивается к бабочкам и дивану спиной. Настрадавшиеся за свою жизнь бабочки, увидевшие успокоение в гвоздях, — только они остались у Джисона после того, как он покинул отчий дом. Он бы хотел беречь их так долго, как это возможно. Пусть они и не вызывают уже былого интереса, а Джисон окидывает их лишь скучающим взглядом. Бабочки начали раздражать его, стоило ему понять, что для смерти им достаточно лишь пары секунд, — подобно одному взмаху пестрых крыльев. Той пары секунд, которая не была достаточной когда-либо для него самого. Тем не менее коллекция по-прежнему значит для Джисона слишком многое, и он не смог бы с ней расстаться. Он помнит, как мать порывалась выкинуть её несколько раз, визжа о том, как противно держать в доме подобную мерзость; она была эмоциональной, импульсивной и ненавидела интересы своего сына. Джисон её не слушался, хоть всегда понимающе кивал, когда мать говорила, что прибивать бабочек гвоздями — плохо; всегда впитывал в память слова о том, чего у них в жизни быть не могло. С-ч-а-с-т-ь-я. Среди этих стен ему душно, но так бывает: в незнакомом месте Джисону постоянно становится плохо. Каждый раз порой как в первый: словно запихнули в тесную коробку, где нельзя ни двинуть ногой или рукой, ни пошевелить головой. Джисон постоянно убеждает себя в том, что он в порядке. Ведь иначе быть не может. Если он будет не в порядке, то и другие, очевидно, — тоже. Воздух встречает его ночной прохладой и лесной сыростью, и Джисон вдыхает его полной грудью, расслабляя уставшие мышцы. Совсем скоро всё здесь будет выглядеть совершенно по-другому. Вон там, чуть ближе к кромке леса, откуда не видно солнца, Джисон возведёт огромный дощатый забор. Поставит качели, на которых его семья сможет отдохнуть. И никто ни в чем не будет когда-либо нуждаться. А около дома посадит множество красивых растений, которые приковывали бы взгляд даже за километры. Пока что это всё планы и мечты, но они вполне осуществимы, если Джисон продолжит ими гореть; гореть он будет — пока пламя желаний не сожжет его дотла, как это бывает с теми, кто слишком заигрывается. К тому же... разве место, в котором будут проживать все его близкие, не должно быть, как минимум, самым безопасным и спокойным из всех, что доводилось встречать? В детстве Джисону не нравились кукольные домики. Тогда он бы никогда не взял в руки кукол, чтобы поиграть: деревянные игрушки с отвратительными лицами отталкивали ребёнка, а те, что покрасивее, стоили кучу денег, которых у семьи Хан не было. Когда Джисон повзрослел, в его жизни многое изменилось; также и прежняя ненависть к куклам вдруг обернулась невероятной любовью. Ему начало казаться, что он наконец-то нашёл то, в чем был хорош. Джисон мог создавать шедевры. Даже больше, чем просто шедевры. Но по-прежнему не мог сказать, что был счастлив. Для счастья, как оказалось, нужно что-то более существенное. Как новые отношения матери. Или как всё незаживающая первая влюблённость отца, которая не смогла быть зашита даже иглой-свадьбой с матерью Джисона. Надо было иметь нечто похожее. Тоже любовь. Или что-то очень к ней близкое. Проблема была в том, что он понятия не имел, что конкретно ему искать. Джисон, правда, мог представить. Все его вещи уже находились в доме, и у него их было не столь много, чтобы можно было переживать о количестве багажа. Совсем скоро, по его ощущениям, поместье заполнится чужим присутствием, которого Джисону так давно не хватало. Он всю жизнь мечтал о том, чтобы посидеть с родителями у камина, тихо рассказывая какие-либо истории, держа в руках чашку горячего чая. Со временем у них наладились отношения. Конечно, ведь могло быть иначе? Даже несмотря на то, что мать нашла себе нового мужчину, а отец вернулся к предыдущим отношениями, Джисон с уверенностью мог сказать, что это не помеха для их радостного воссоединения в этом доме как настоящей семьи, какой до этого они никогда не были. Но почему-то каждый раз, стоит взглянуть на них, у него возникает чувство, будто ему приходится знакомиться с ними заново. Это неприятно, но Джисон ничего не может поделать с этим липким дискомфортом внутри себя. В конце концов, никто из них не расскажет ни одной истории, сидя у камина. Джисон вглядывается в темень леса, не понимая, что хочет там найти. Поблизости и домов-то, насколько он знает, никаких нет, до ближайшего поселения придётся пару часов ехать, не меньше. Поэтому он удивляется, когда неожиданно слышит позади себя чей-то негромкий голос: — Привет, ты новый жилец? Джисону неуютно. Он не помнит, чтобы хоть когда-либо испытывал такое удушающее чувство тревоги, находясь рядом с кем-то. И он понимает, что не просто так руки у него начинают дрожать, стоит столкнуться взглядом с человеком напротив. Хмурое лицо, морщинки на котором залегли меж бровями; спадающая на глаза чёрная чёлка — всё это выглядит угрожающе. Пусть голос у него чересчур мягкий и спокойный, но все равно не даёт Джисону расслабиться. Он смотрит пристально на незнакомца, и в горле у него пересыхает, когда у лица напротив улыбка цепляется за губы. — Да, — только и может ответить Джисон, больше не смотря, но и не отворачиваясь. Незнакомец задумчиво чешет щеку, ковыряясь кончиком ботинка в грязи. Джисону нестерпимо хочется вернуться в дом, понимая, что там он нужен гораздо больше, чем здесь. Что там без присмотра горят оставленные свечи, что там воск ожидает того часа, когда его наконец-то используют... но Джисон не двигается с места. Джисону становится страшно, только понять не может причину. — Знаешь, тут давно никого не было. Место такое, как бы сказать... не очень приветливое, — мычит незнакомец, подходя ближе. Когда останаливается в шаге от Джисона, хлопает того по плечу, беззлобно скалясь, дружелюбно. — Обычно мы здесь с компанией собираемся, но теперь, кажется, уже не выйдет. Ну, добро пожаловать, получается. — Город слишком далеко отсюда, но вы все равно сюда приезжаете? Невероятно, — выдыхает Джисон с лёгким привкусом сарказма на языке. — Я выбрал этот дом, надеясь быть подальше от людей, поэтому не ожидал здесь кого-то встретить. Незнакомец хмыкает и кивает куда-то себе за спину. — Там, в лесу, есть ещё четыре дома. На приличном расстоянии отсюда, конечно, но они есть, — он пожимает плечами. — Я как раз оттуда. В городе таким, как мы, не шибко рады. Ну, знаешь, лесным. И тебе вряд ли будут рады, хотя ты приезший, даже не заметишь. Возможно, думает Джисон, они бы смогли подружиться. Потому что пусть у него и есть семья, но друзей никогда не было. Правда, времени об этом думать нет. Поэтому он качает головой, собираясь вернуться обратно в дом, чтобы спокойно дождаться, когда его родители благополучно доберутся до него. — В гости все равно не позову, — усмехается Джисон, уже стоя на пороге. — И не надо, взгляд у тебя недобрый. Я Со Чанбин, кстати. На что Джисон лишь хмыкает, не отвечая, и закрывает за собой дверь. Теперь ему кажется, что идея поселиться здесь была провальной. Джисон не знал, что где-то поблизости есть ещё как минимум четыре дома, в которых кто-то живёт. Но он ничего с этим не сделает, он не уедет резко из этого поместья, когда строил вокруг него столько планов. В конце концов, скоро здесь станет намного уютнее. Джисон ждёт этого момента с нетерпением. Он ведь не должен бросать все только потому, что на горизонте появились кое-какие трудности, так ведь? Джисон убеждает себя в том, что люди, живущие где-то пусть и не рядом, но всё ещё близко, его планам никак не помешают. Они не смогут напрячь его настолько сильно, чтобы он захотел уехать. Не смогут. Не должны. Джисон бросает взгляд на инструменты, лежащие на столе. Конечно. Во всей этой суматохе он почти забыл о том, что собирался доделать очередную скульптуру. В его понимании, разумеется, это нечто большее, чем просто скульптура: Джисон так лелеет её, что она обязательно рано или поздно увидит свет. Но свет не увидит её. Раньше отец рассказывал ему сказку о двухголовом волке, который, прогуливаясь по лесу, обнаружил лису, что влюбилась в одну из его голов. И настолько ей была ненавистна вторая, что лиса решила отделить её от волчьего тела. Конец подобной истории всегда чересчур предсказуем, но Джисон все равно с интересом слушал дальше. Не только потому, что чтение сказок было единственным, что отец для него делал. Возможно, только из-за того, что волк обнаружил свою судьбу случайно и даже не понял этого. Став постарше, Джисон думал, что однажды найдёт в каком-нибудь злополучном лесу и свою судьбу тоже. Однако теперь ему не придётся. Свою судьбу он создаст сам. И она ничем не будет отличаться ото всех других. Будет живой, будет дышать, будет существовать. Его личный шедевр. Самое прекрасное творение, до какого только доходили джисоновы руки. Может быть, одиночество наконец-то уступит место чему-то более светлому. Джисон смотрит на него. Вот бы и он посмотрел сейчас на него. Но пока рано. Рано быть счастливым. Хотя Джисон понимает, что счастье и правда все-таки есть.