Замерзла вода, И лед разорвал кувшин. Я проснулся вдруг.
Мацуо Басё.
🀃 🀃 🀃
Санеми просидел с Исао до самого рассвета, наблюдая, как сонная деревушка постепенно оживала. Просто одетые крестьяне торопливо сновали между домами и лавками, тихо переговаривались, считая мешки с рисом и овощами, сдержанно кивали торговкам и бросали задумчивые взгляды на похмельного чужака. А он все больше и больше стыдился: за прошлую ночь в пьяном угаре, за брань в сторону ни в чем не повинного хозяина, за злой прищур, которым награждал каждого, кто осмелился на него посмотреть. — Правда, что вы всех извели? — Кузнец первым нарушает молчание. — Демонов? Был я прошлой весной в соседнем селении, слышал, не осталось их больше. Мечник скупо кивает, едва заметно морщась: вспоминать, какой ценой далась победа совсем не хочется, делиться подробностями — тоже. Но Исао удовлетворяет и такой ответ: старик было улыбается, но мигом мрачнеет, стоит только взглянуть на гору. — Жалко только, что эти твари не единственными оказались. Шинадзугава только пожимает плечами: рассказ Исао ему не понравился — слишком много белых пятен. В утренних лучах история кажется совсем уж сказочной: нечто странное появляется по ночам в окрестностях деревушки, наводит туман, и исчезает с рассветом. Санеми обошел всю империю, но никого, кроме демонов, за время службы так и не встретил. Чушь все это. — Вы уверены, что это не какой-то бродяга, решивший попугать ребятню? — решившись, мечник задает вопрос, вертящийся на языке. — Или, может разбойники так деньги выколачивают? — Останься у нас на день-другой, истребитель, и убедишься, — качает головой кузнец. — Я сам только раз видел его, но точно знаю — нечисть. И неважно, как выглядит. Знаю, что рано или поздно его туман накроет нас всех. И не останется от нашего селения ни доски, ни щепки. Я уже старый, Санеми, чувствую смерть. И это чудище тоже смертью смердит. — Говоришь, двое ваших пытались его спровадить? — хмурится мечник. — Их закопали уже? — Было это с неделю назад, закопали, конечно… Видел бы ты тела, такого и врагу увидеть не пожелаешь. Тогда поняли — до весны не доживем, если помощь не найдем. Даже к этой ходили… Впустую. — Поджав тонкие губы Исао, виновато опускает глаза и с укором смотрит на слабые старческие руки. — К кому ходили? — Санеми переспрашивает, скорее, по инерции: что делали деревенские, волнует его мало. Все еще думает — оставаться здесь, или, не изменяя плану, идти своей дорогой в никуда и дальше. План-то хороший, надежный. — К ней… — спустя добрую минуту, наконец, неохотно отвечает кузнец. — К ведьме. Она не здесь живет, дом у нее там, у леса горного. Думали, раз она ближе к беде, то поможет… Даже дверь не открыла. Но мы сами виноваты, что таить. Шинадзугава слушает в пол уха: греет озябшие руки о чашку с чаем, принесенного на крыльцо идзакая заботливым хозяином. Не просил, а дали. Такой пустяк, но приятно. И тепло не только рукам, но и сердцу. Сейчас бы данго, или, может, даже охаги… Уже и забыл, каковы на вкус сладости. Уже и забыл, какое оно — настоящее утро... — Как часто этот ваш туман появляется? — кляня себя, Санеми все же соглашается. Хоть и зарекался — больше никому и руки не подаст. Не выдержал. Слабак. А теперь назад дороги нет. — Где его искать? — Появляется там, — поняв, что мрачный мечник готов помочь, Исао споро указывает в сторону пустых полей. — Мы туда больше не суемся. К горе, сам понимаешь, тем более не ходим. Но я тебя провожу. — Не надо, — отмахивается Санеми, пытаясь скрыть раздражение, хоть и знает — на изувеченном лице все читается с легкостью. — Сам схожу. В россказни Шинадзугава не верит: вот убедится лично, тогда и будет думать, что делать. А таскать за собой старика в такую холодину попусту — совсем уж паршивая идея — только замедлит. — Я и так скоро умру, — Исао трактует ответ мечника по-своему: кузнец думает, что истребитель так его бережет. — Что мне — днем раньше, днем позже. Хоть на что-то ещё сгожусь. Остальным тут ещё жить и жить… Если смогут, конечно. Плохо год у нас заканчивается, истребитель. Сначала урожай весь потеряли — градом ранним прибило. Теперь эта вот напасть… Санеми равнодушно кивает: если старик хочет мерзнуть, карауля в ночи невесть кого — черт с ним, отговаривать не будет. Он больше никому ничего не должен. И этому деду, что улыбается так доверчиво и открыто. — Скажи, где тут можно найти койку на день? Раз ночью пойдем, выспаться надо. — Ох, точно. Ты же устал: столько идти, а потом ещё и столько пить, — Исао поднимается с холодной ступени, виновато поглядывая на Шинадзугаву. — Пойдем скорее, у себя постелю. Дом у меня скромный, но теплый. И Санеми, тяжело вздохнув, поднимается следом: на кой черт ввязался, не понимает, хоть убей. Глупый он: сначала делает, а потом думает. И теперь ему шастать по припорошенным снегом полям на потеху воронам. Сейчас, когда солнце поднялось окончательно, уверен: нет никакого злого чудища, есть только стариковские сказки да голодный страх. Шиндзугава плетется по узкой улочке, крутя в голове одну и ту же мысль: истребители всех уничтожили, освободили мир. Наверняка. Потому что если остался кто-то еще… Если какая-то погань умудрилась выжить — все было зря. Исао не обманул: в доме тепло. Глаза у Санеми тут же слипаются, и он рушится на гостевой футон. Нормально не спал так давно, что уже и не вспомнить. Но лучше бы и дальше кантовался на голых досках, то и дело просыпаясь от ветра или холода — некрепкий сон не способен утянуть в кошмарный омут. Сейчас Шинадзугава проваливается так глубоко, что уже и не выбраться. И смотрит, как в его руках снова рассыпается Генья. Не уберег брата, не спас. Даже похоронить не смог — нечего хоронить было. Шинадзугава слепнет, глохнет, воет до хрипоты, пытается собрать хотя бы горстку пепла, но пальцы цепляют только пустоту. Просыпается в холодном поту, сжимая одеяло. Озирается диким зверем по сторонам, пытаясь понять, где очутился. Вспоминает. Выдыхает. Но дрожать не перестает. Генья запретил ему умирать, а он, дурак, послушал. Надо было уходить с братом. Со всеми: с Гемеем, Шинобу, Обанаем, Мицури, Муичиро. Может, нашел бы где-то там, в абсолютном покое и тишине, Кеджуро и Канаэ. Что ему делать в этом мире без них? Слабак, позорно покинувший дом, как только смог встать на ноги. Ни с кем не попрощался — даже к Томиоке не зашел. Сбежал. За окном давно стемнело: провел в кошмаре весь день. Разбитый, уставший, будто и не спал вовсе — в теле слабость, в голове клейкая каша. Пробормотав под нос ругательство, осмотрелся в сумраке — в дальнем углу мирно посапывал старик, слабо теплился очаг. Будить Исао не хотелось, и Шинадзугава тихо выскользнул из дома: хотел было направиться в идзакая, но передумал — несерьезно это. Даже на пустое дело пьяным идти некрасиво. В страшилку не верит, но раз пообещал помогать, надо держать слово. И Санеми возвращается к дому кузнеца: со скуки колет дрова, таскает воду. Кое-как даже крыльцо подметает — живет Исао явно один, и такой пустяк лишним не будет. Наконец, просыпается и старик: охает, благодарит, кланяется, почти что заталкивает в дом и досыта кормит. Предложение выпить мечник отвергает — когда убедится, что в округе нет ничего, кроме раннего снега, тогда и напьется, как обычно. — Зачем ты вчера нищим прикинулся? — запивая моти отменным чаем, Шинадзугава бросает взгляд на суетящегося деда. — Дом у тебя хороший, лошадь во дворе стоит крепкая. — Проверял, — ничуть не смутившись, отвечает Исао, возясь с чайником. — Многие только на внешность смотрят, дальше своего носа не видят. А надо-то внутрь. Все важное — там. Санеми неосознанно проводит пальцами по глубокому шраму на лице. — Вот, ты меня понимаешь, истребитель, — кивает старик. — Есть люди с виду неприятные, колючие. А внутри чистые, светлые. Я и сам, знаешь, никогда красавцем не был, а уж какой характер по молодости имел… А моя Наоки все равно согласилась за меня пойти. Ее пол деревни отговаривало, как сейчас помню, посмеивались даже. Но она не слушала, только говорила «самые ценные сокровища всегда сокрыты от глаз». Так мы с ней и жили — никогда не показывали лишнего, лучшее в себе друг для друга берегли. — Бывает так, что за уродством ничего, кроме уродства не скрывается, — бурчит Санеми. — Бывает, — Исао вновь улыбается так, что у Шинадзугавы сердце замирает: не помнит, когда последний раз с ним так говорили — тепло, с душой. — Но если не проверить, то никогда и не узнаешь. Так ведь? Крыть такой аргумент Санеми нечем и он молча опускает глаза: прав старик, во всем прав. Вспоминает, как впервые встретив Канаэ, таких гадостей наговорил, что у самого едва уши не отпали: и слабая она, и меч держит плохо, и сожрут ее в первую же ночь. А Кочо только улыбнулась. Не повернулась спиной, не ушла. Стучала в закрытые двери, пока истребитель не сдался. А когда сдался, и сам удивился — даже представить не мог, что в нем может жить столько любви к постороннему человеку. Но она уже и не была посторонней, семьей стала. А потом умерла. И Генья, единственный, кто у него остался, тоже умер. И весь свет, что был, погас вместе с ним. — Ладно, чего рассиживаться. Показывай, куда идти, — гоня от себя мрачные мысли, Шинадзугава поднимается, нетерпеливо надевает хаори, проверяет клинок. — Посмотрим на ваше чудище. — Не веришь, — прозорливый старик ничуть не обижается. — Ничего. Мы и сами не верили, пока не увидели. Я тебя отведу, и не спорь. Лошадь возьму, чтобы не отставать. Ты вон какой, как ветер быстрый. Они сидят на краю пустого поля уже несколько часов: Исао дремлет, закутавшись в теплый шарф, а Санеми раздраженно греет ладони дыханием — как знал, что ничего хорошего их не ждет. Наверняка жителей просто пугали разбойники: если придут сегодня, поговорит с ними, как умеет, руки все равно давно чешутся поколотить кого-нибудь от души. И будем всем покой, еще на шестьдесят лет. Но ни чудовищ, ни заезжих преступников охотник так и не дождался — только зря ноги отморозил. Исао же ничуть не смутился: тварь, по его словам, показывалась не каждую ночь, и нужно просто наведаться в поле еще раз. Шинадзугава в очередной жалеет, что согласился на такую сомнительную миссию, но молчит — подписался, значит, подписался. Тем более, остаться еще на пару дней в уютном доме старика был совсем не против. В благодарность Исао достал большую бочку и нагрел воды — так Санеми впервые за долгое время нормально помылся. Нашел старик для гостя и хаори — одежда была не новая, но чистая и целая. Шинадзугава поначалу упорно отказывался, но Исао оказался упрямее. Так Санеми и сам не заметил, как провел у кузнеца еще два дня. В какой-то момент даже мелькнула чудная мысль — может, оно и хорошо, что поле у горы пустое, а деревенские такие суеверные. Идея задержаться здесь прельщала все больше.🀃 🀃 🀃
— Я же говорил, — неожиданно подает голос старик. — Смотри, истребитель. Они вновь караулят таинственного врага: Санеми только равнодушно зевает — туман есть, но рядом с горами такое не редкость. Ни страшных силуэтов, ни замогильного воя: ночь как ночь. Но внимательные глаза замечают необычное движение вдали: то ли тень, то ли силуэт — с такого расстояния не понять. — Сиди здесь и что бы ни случилось, не приближайся, — бросив на Исао самый серьезный из взглядов, Шинадзугава поднимается со стылой земли и скрывается в предрассветной мгле. Туман густеет: на пять шагов почти ничего не разглядеть. Санеми прислушивается, сам двигается почти бесшумно, вспоминает старые приемы. Метка истребителя поблекла, но никуда не исчезла, и теперь неприятно зудит. Теперь мечник верит — дело действительно нечисто. Шарахайся здесь обычные отбросы, давно бы нашел и разнес, но нет — нечто иное таится в грязной дымке. Как далеко прошел — уже не понимает, но чувство тревоги нарастает с каждой секундой, с каждым движением воздух тяжелеет, а сердце бьется быстрее. Под ногами уже не голая земля, а мерзлая жухлая трава — выходит, скоро и гора должна показаться. Но вместо неприветливого пика, завернутого в густое покрывало леса, мечник видит только туман: вытяни руку и собственных пальцев не найдешь. Чертова метка жжет кожу, а ноги почти дрожат — еще секунда другая, и ему придется перемещаться действительно быстро. Самонадеянный болван — неподготовленным вышел, думал, ничего опасного здесь нет, а надо было тренироваться, в форму себя приводить, потому что зло, витающее в воздухе, уже ощутимо. Выдох. Сейчас он увидит своего врага. Вдох. Прямо сейчас. Выдох. Сердце сжимается и отказывается качать кровь по венам. Ноги врастают в землю, не желая подчиняться инстинктам. Руки слабеют и клинок бесшумно падает вниз, скрываясь в молочной дымке. Перед Шинадзугавой стоит тот, кого здесь не может быть: непослушные пряди волос торчат во все стороны, подол хаори развевается на ветру огненными языками, крепкие руки сжимают катану с хорошо знакомой цубой. Последнее, что видит Санеми перед тем, как провалиться во тьму — мертвые глаза, в которых нет и следа знакомого пламени.🀃 🀃 🀃
— Выручи, видишь же, совсем плох! — голос Исао звучит нечетко, глухо, словно из-под воды. Санеми порывается встать, но даже вдох дается с трудом. Боль накрывает удушливой горячей волной, и все, на что хватает сил — приоткрыть один глаз. Взгляд цепляет ссутуленную фигуру старика в свете неровных слабых огней: Исао кружит над пышным цветком — говорит с ним, руки к нему тянет. Шинадзугава не врач, но быстро ставит себе диагноз — чокнулся окончательно. — На кой черт ты его сюда приволок? Уноси живо. — К голосу кузнеца присоединяется второй — злой, колкий, едкий. — Не дотянет он до деревни! — Исао едва ли не плачет. — А если и дотянет, лекаря у нас все равно нет. — А мне какое дело? Взгляд фокусируется: рядом со стариком вовсе не цветок — женщина, завернутая в кимоно. Лица не разглядеть — сидит спиной. Прямо сидит, недвижно, кажется, что и не дышит вовсе. — Не могу я привезти его: сразу ясно всем станет, что нет больше надежды. Что нам делать? Из деревни бежать? — Бегите, если хотите, — холодно бросает незнакомка. — Это вы умеете. — Он не из наших… Истребитель он. Хороший, благородный, хоть с виду и не скажешь. — отчаявшийся старик сгибается в поклоне. — Это я все начал. Я его упросил. На мне смерть будет. И на тебе, если выставишь сейчас. — Истребитель? — недоверчиво переспрашивает равнодушная статуя. — Я думала, они все вместе с демонами перевелись… Тишина давит со всех сторон, пауза затягивается тугой петлей. Санеми чувствует, что вновь проваливается в горячечный бред, мысленно прощаясь с миром. — Черт с тобой. Оставляй. Но возиться с ним не стану. Я в прислуги охотникам не нанималась. Умрет, значит, умрет. Последнее, что успевает услышать Шинадзугава перед тем, как вновь отключиться, шепот Исао у самого уха. — Потерпи, Санеми… Если кто и спасет тебя, то только она.