Снег согнул бамбук,
Словно мир вокруг него
Перевернулся.
Мацуо Басё
🀃 🀃 🀃
Посиделки на злом зимнем ветру принесли скверные плоды — Шинадзугава простыл и расклеился окончательно. Наотрез отказавшись выходить из комнаты, заперся наедине с мрачными хання и листал книжки, найденные на одной из верхних полок. На целебные свойства растений и современные европейские методы лечения Санеми было глубоко начхать, что он, собственно, и делал громко и часто, но скучная литература была единственной альтернативой гнетущим пораженческим мыслям. Что он может сделать после скупого рассказа Касуми? Даже обладай силой всех злых духов вместе взятых, уничтожить Ренгоку рука не поднимется. Бесполезный. Слабый. Разбитый. — Что вылупились? — отрываясь от схем строения человеческого тела, Шинадзугава недовольно косится на маски: сейчас ему кажется, что каждая злобная физиономия заходится немым хохотом. — Смеетесь надо мной, да? Вот соберу вас и сожгу на заднем дворе. Посмеемся вместе. Хання предпочитают отмолчаться, и Шинадзугава им благодарен: как только услышит ответ со стены, его жизнь будет кончена — свихнувшийся Столп этому миру точно не нужен. — Я вхожу. — Недовольный голос Касуми заставляет истребителя вздрогнуть и торопливо спрятать книжку под одеяло. Трогать фолианты ведьма запретила под страхом смерти ещё в первый день его добровольного затворничества: заявила, что каждый корешок проклят, но уже к ночи готовый лезть на стену Санеми плюнул на предостережения и открыл первую попавшуюся. Само собой, ничего страшного не случилось, но пролистав до половины, мечник понял: книжка и правда опасна — своим невероятно непонятным и унылым содержанием. Колдунья ловко раздвигает сёдзи локтем: в руках у неё поднос с супом, лепешками и рисом. Шинадзугава пытается было помочь, но она только раздраженно шикает: — Если так хочешь помочь, выходи и ешь нормально. — Я тебя заражу, — бурчит Санеми в ответ, показательно кашляя. Горло у него и правда болит. Не так сильно, как сердце, но с последним настойки и отвары Касуми вряд ли помогут. — За еду спасибо, но лучше не оставайся здесь надолго. — Только послушайте! — усмехается ведьма. — Гонят из своего же дома! Надо было тогда все-таки оставить тебя умирать. — Мне тоже не раз хотелось тебя прирезать, — Шинадзугава и сам не замечает, как начинает улыбаться: перебранки уже не досаждают, скорее, веселят. И мечнику искренне жаль, что заболел — обмениваться остротами с языкастой колдуньей за чашкой чая куда приятнее, чем тосковать в компании хання. — А смог бы? — неожиданно голос Касуми меняется, а глаза темнеют. — Смог бы меня убить? — Знаешь же, что нет, — хмурится истребитель. — Зачем такое спрашивать? — Оцениваю риски, — бормочет она в ответ, садясь на колени. — Открывай рот, горло посмотрю. Да не закатывай ты глаза! Выздороветь хочешь? Вот. Закончив с осмотром, Касуми ненадолго задерживает взгляд на груди Санеми, плотно перевязанной широким шерстяным шарфом для пущего тепла. Недовольно цокая, щурится и поджимает губы: — Не нравятся мне твои легкие. Надо пить сироп. Подай-ка с той полки зеленую коробку. — Какую? — Шинадзугава, как дурак, смотрит на три деревянных ящика: для него они выглядят совершенно одинаково. — Зеленую, — повторяет Касуми, нетерпеливо барабаня пальцами по полу. — Уши тоже продуло? — Я их не различаю, — неожиданно выпаливает Санеми: никому не рассказывал, чтобы не казаться слабаком, а тут взял и проговорился. И кому? Ядовитой ведьме. — Не различаешь цвета? — колдунья недоверчиво окидывает его с ног до головы, медленно поднимается, подходит ближе, внимательно всматривается в глаза и закусывает губу. — И правда — серое все. А вот солнце черным почему-то кажется… Занятно… — Занятно? — Теперь уже Шинадзугава не сводит с нее взгляд: издевается, не иначе. — Тебе это кажется занятным? Хотя… — Ярость быстро сменяется недоумением: — Откуда ты знаешь, как именно я вижу? — Я же не слепая, — усмехаясь, Касуми указывает пальцем на среднюю шкатулку, и мечник аккуратно снимает забитую пузырьками и склянками коробку. — Если присмотреться хорошенько, можно многое понять. — Ты тоже можешь его видеть? — Санеми понимает: она говорит о прозрачном мире, умении, ради которого истребители разгоняли свой пульс и температуру до смертельных показателей. — Как? — Конечно могу, — равнодушно пожимает плечами ведьма. — Как по-твоему я поняла, какие органы в твоем теле лечить при отсутствии внешних ран? — Выходит, ты связана с истребителями? — не веря своим ушам, Шинадзугава на автомате ставит шкатулку на пол, хаотично изучая бледное лицо, шею и открытые предплечья колдуньи, выискивая метку. — Одна из нас? — Не смей равнять меня с мясниками, — резко перебивает Касуми и скрывается в коридоре. — Ешь свой суп. Озадаченный мечник не готов заканчивать разговор на этом моменте, но брошенный напоследок взгляд не оставляет и шанса. И Санеми задумчиво пьет наваристый бульон, думая, что еще скрывается за этими прозрачными глазами. Ужин она ему не приносит, и Шинадзугава, как следует откашлявшись, решается выползти из комнаты. Ведьмы нигде нет — последовав примеру пациента, заперлась в своей комнате, отказываясь реагировать на неловкие попытки истребителя завести какой угодно разговор пускай и через створки. Не зная, чем себя занять, мечник бредет на кухню. Бездумно ковыряясь в ящиках, находит рисовую муку и немного сладкой пудры. Моти не готовил так давно, что уже и не вспомнить, но желание задобрить колдунью слишком уж велико. Сам не заметив, как, отмеряет нужное количество и берется за дело, попутно выпадая из реальности. Приходит в себя Санеми резко — рассеянно смотрит на свои руки, покрытые нежным вязким тестом и первое время даже не понимает, что делает на кухне. Снаружи свирепствует пурга, а огни отбрасывают колдовские тени на стенах. — Касуми? — зовет он осипшим голосом. — Касуми! Но ведьма не откликается, и Шинадзугеве становится не по себе. К одиночеству привык давно, но сейчас, стоя в пустой кухне, ощущает себя совсем не так, как на тракте или в чьем-то темном хлеву. Сейчас он один во всем мире. Тишина накрывает, оглушает, душит. Санеми срочно должен увидеть ее, услышать голос, дернуть за шелковый рукав — согнать этот жуткий морок, доказать себе, что не сошел с ума окончательно. — Касуми! — мечник вновь ковыляет к комнате. Но больше не ждет, не стучит — резко раздвигает сёдзи и выдыхает — она здесь. Прикрыв глаза, ведьма неторопливо расчесывает темные волосы. Ничего странного, ничего необычного: расчесывает и расчесывает, но Шинадзугава впервые за долгое время чувствует настоящее облегчение. Нет, мир вокруг по-прежнему пуст и темен, но в эту секунду ему легко: есть хоть что-то, что не изменилось, не утекло сквозь пальцы. Она здесь. С этими длинными блестящими прядями, которые так и просят — сожми в кулаке. — Совсем страх потерял? — не оборачиваясь, цедит колдунья. — Говори, что нужно и проваливай. — Моти с чаем будешь? — Шинадзугава старательно изучает комод в углу спальни, избегая смотреть на идеально прямую спину, укрытую шелковыми волнами. Каждая доска на полу, каждая балка, каждая связка душистых трав у стен дышат уютом и теплом — как такое место могла создать такая девушка? Наколдовала, не иначе. Ведьма неспешно встает, и, не отказав себе в удовольствии задеть мечника острым плечом, выходит из комнаты первая, по пути собирая волосы в высокий пучок. Едят они молча: Касуми все еще злится. — Я вылечу твои глаза, а потом ты уйдешь. — Внезапно бросает она, отщипывая кусочек нежного теста. — А как справиться с Горё и вернуть духу Ренгоку покой расскажешь? — Подхватывает он, понимая, что момента удачнее сегодня не будет. — Без цветов я обойдусь. Можешь даже ослепить меня, когда закончу. Только расскажи, что делать. — Он не лукавит. Ради Кеджуро готов расстаться не только со зрением, но и с жизнью. Касуми усмехается, вертя в пальцах чашку. Наклоняется чуть ближе, щурится, внимательно всматривается в полные решимости глаза Шинадзугавы и опускает свои. — Может, язык тебе отрезать… — задумчиво произносит она: больше не смеется, говорит совершенно серьезно. — Что скажешь? — Проси, что хочешь. — С готовностью кивает Санеми. — Забирай руки, ноги, сердце, душу. Хоть на части разбери. Только подскажи, как. — Не умеешь ты торговаться, истребитель, — качает головой Касуми. — И игрок из тебя скверный. Потому что ты уже сдался. — Я не сдался, — Шинадзугава в два счета теряет контроль и вот уже голос дрожит от злости. — Я. Не. Сдался. — Только что ты предложил ведьме сердце и душу, — холодно бросает она. — Ты в отчаянии. И если ты этого не замечаешь, то ты не просто не различаешь цветов. Ты совершенно слеп. От такого тебя мне ничего не нужно. Касуми спокойно поднимается и, шурша кимоно, удаляется в свою комнату, оставляя Шинадзугаву в полном смятении. Отчаянье, о котором она только что говорила, накрывает тяжелой волной, не дающей сделать и вдоха. Ни злобные маски, ни пахучие связки трав, ни сладкие моти не скроют правду — он и правда сломан. А все это… привычка. Стал собственной жалкой тенью, и сам не заметил. Ведьма права — нет в нем ничего. Будь прежним собой, не сидел бы в соплях, перелистывая скучные книжки — давно бы стоял в том поле лицом к лицу со своей судьбой. Шинадзугава бредет обратно в комнату. Кривясь, на автомате допивает лекарство, оставшееся с утра, и заваливается на футон. С ним кончено. Закрывает глаза и проваливается в темноту — туда ему и дорога. — Ну, что же ты, аники, так легко руки опускаешь? Генья сидит в их старом доме, латая прохудившееся одеяльце. Стежки неровные, но усердия ему не занимать, шьет на совесть. Вокруг спят братья и сестры. Крепко. Улыбаются легким фантазиям: утро принесет скудный завтрак и тяжелую работу, но сейчас, в мире снов, они могут быть собой — беззаботными детьми. А Шинадзугава плачет, возвращаясь во времена, когда был по-настоящему счастлив. — Эй, аники, ты чего? — Генья удивленно откладывает работу. — Совсем раскис, да? Санеми только качает головой — смотрит на брата и не может вымолвить ни слова. — Даже не вздумай, — неожиданно хмурится Генья. — Тебе к нам еще рано. Тебе еще целую жизнь прожить надо! На мир посмотреть, по-настоящему посмотреть, как следует разглядеть. И друга спасти, и всех остальных. Забыл что ли? — Как я их спасу? — хрипит Шинадзугава-старший, закрывая мокрые глаза руками. — Я же не знаю, как. — А тебе язык отрезали что ли? — брат подсаживается почти вплотную, требовательно дергает за рукав, заставляя открыть лицо. — Ты и с демонами не сразу научился так лихо расправляться. Тебе Масачика рассказал. Вот и сейчас узнай. Дух, демон. Какая разница, на любого управа найдется! — Она не расскажет, — упрямо трясет головой Санеми. — Сказала, что ничего ей от меня не надо. — Невнимательный ты, аники… — вздыхает Генья, вновь беря в руки тонкую иголку. — Не так она сказала. Брат шевелит губами, продолжая говорить что-то еще, но мечник больше ничего не слышит: картина размывается, становится нечеткой, покрывается рябью, темнеет, а после вовсе исчезает. Шинадзугава что-то кричит, пытается зацепиться за любимые образы, но возвращается в пропахшую целебными травами комнату.🀃 🀃 🀃
Санеми сидит, глядя в одну точку, пока за окном не начинает светлеть. Слабое зимнее солнце неохотно поднимается в небо, а сам он тянется коробке с микстурами, которую так и не убрал на место. Внимательно читает этикетки на пузырях и неожиданно усмехается — в этом странном доме ему все идет на пользу: даже бесполезные книжки оказываются как нельзя кстати. Сравнивая названия и ингредиенты на склянках со справочником, мечник не сразу, но находит нужную микстуру и аккуратно делает ровно один небольшой глоток. Тягучая настойка разливается теплом по телу, и в груди почти сразу становится легче. Улыбаясь сам себе, истребитель убирает футон в сторону, стягивает шарф, сжимает кулаки и начинает отжиматься на костяшках. Пропотев как следует, тщательно обтирается и переходит к упражнениям на пресс. А после — к стойкам. Касуми не приносит завтрак и игнорирует обед — только молча оставляет под дверью горячие лечебные отвары. Но Шинадзугава ничуть не огорчается — ведьма ведет себя ровно так, как ему надо. В кои-то веки удача поворачивается к нему лицом. К вечеру Санеми спокойно выходит: не глядя на сидящую у очага хозяйку, надевает фука-гуцу. — Решил-таки меня послушать. — Касуми одаривает его быстрым взглядом, не отрываясь от вышивки. — Не ожидала. Молодец. Беги отсюда. И подальше. — Я иду к полям, — проверяя клинок, равнодушно бросает Шинадзугава. — Если я не могу его исцелить, то буду сдерживать. Ведьма откладывает рукоделие и внимательно вглядывается в непроницаемое лицо истребителя. Санеми упорно молчит, плотнее кутаясь в хаори, и Касуми не выдерживает — подходит ближе, прикладывает прохладную ладонь к его лбу, проверяя температуру, и мрачнеет еще сильнее. — Даже если ты выживешь сегодня… Что будешь делать потом? — Дождусь следующей ночи и вернусь. Буду держать его там столько, сколько смогу, — невозмутимо отвечает мечник. — Я не против состариться так. Другого способа защитить деревню и остальных все равно нет. — А мне, значит, тебя до старости лечить? — щурится колдунья. — Так, да? — Я об этом и не прошу. Прощай, Касуми. Больше не приду. Шинадзугава коротко кланяется и уже готовится выйти за дверь — в ночь и метель, как резкий голос ведьмы разрезает густую тишину: — Ладно, — прозрачные глаза сверкают, а тонкие пальцы сжимаются в кулаки. — Не сдался. Верю. Санеми изо всех сил пытается сдержать торжествующую улыбку: впервые он ее обыграл. Такую умную и проницательную. Смог. Одурачил. — Иди сюда, — хмурая колдунья указывает на место за столом и скрывается в коридоре. Возвращается она со старинной книгой ручной работы. Шинадзугава видел такие только в обширной библиотеке Ояката-сама и в кабинете Шинобу. Касуми тем временем садится рядом: открывает фолиант на одной из последних страниц и показывает на жуткий образ, нарисованный тушью: древние самурайские доспехи кажутся пустыми, но художник зачем-то добавил безумный взгляд из-под кабуто. — Это Горё. По легенде, это духи воинов или знати, умерших страшной смертью и вернувшихся мстить. О них почти ничего не известно — за всю историю они появлялись всего пару раз. Они куда сильнее самых злобных онрё. Я не обманывала тебя, когда сказала, что Горё неуязвимы. Их не победить. Она замолкает, нервно барабаня пальцами по столу. Пару раз порывается продолжить, но тут же поджимает губы. — Касуми?.. — Санеми не давит, терпеливо ждет — чувствует, что сейчас решается его судьба. — Горё правда нельзя победить… Сила бесполезна. — Наконец, выдыхает колдунья. — Но можно успокоить. Есть особый ритуал, после которого Горё становится мирным духом, часто — духом природы или духом-защитником. — Ты можешь провести этот ритуал? — Шинадзугава перестает дышать: настолько близок, что боится спугнуть удачу. — Можешь дать Ренгоку покой? — Горё-синко могут проводить только ямабуси — монахи-отшельники, живущие в горах и говорящие напрямую с ками. О них ничего не было слышно последние лет сто… Санеми… — Касуми поднимает на мечника полные сожаления глаза. — Я не уверена, что ямабуси еще можно отыскать. А даже если все боги придут на помощь, монах может отказаться. И его не переубедит твоя катана. По преданиям ямабуси — великие мастера боевых искусств. — Мне не нужны боги, — резко прерывает Шинадзугава, чувствуя, как в груди с каждой секундой становится все жарче. — Ты пойдешь со мной искать этих… ямабуси. — Зачем? — Касуми захлопывает книгу и отодвигается подальше. И голос ее снова меняется, леденея с каждым словом. — От меня толка не будет. Я только что рассказала тебе все, что знаю. — Это ты так говоришь. Ты могла все выложить куда раньше, не мучить меня. — Шинадзугава старательно изучает сбитые костяшки пальцев. Колдунья будет полезна — вот единственная причина. — Верить тебе теперь — совсем дураком быть. Собирай свои заколки, травки… что там тебе нужно. Завтра уходим. — Иначе что? — С вызовом спрашивает она, сверля яростным взглядом. — За волосы потащишь? Он берет колдунью с собой не потому, что ему чертовски страшно оставлять её в этом проклятом месте. Одну. В этом ядовитом тумане. Все ради миссии. На саму Касуми ему плевать. Совсем. — Надо будет — потащу. Злобно зыркнув на серьезно настроенного мечника, ведьма уходит, прихватив с собой книжку. В коридоре вновь слышится грохот седзи. — Связалась на свою голову! Надо было оставить умирать! Кретин! Упрямый идиот! От криков ведьмы дрожат стены, но Санеми не обращает внимания — теперь у него есть цель. И ничто кроме этого не имеет смысла. Он спасет Ренгоку. Защитит Исао. Сделает то, чего не делал раньше — защитит всех. Немного посидев за пустым столом, мечник гасит лампу и идет в свою комнату — он проведет здесь еще одну ночь. Последнюю. — Что, завидно? Вы-то отсюда никуда не денетесь. Так и будете висеть, — усмехается Шинадзугава, глядя на маски, и достает с верхней полки очередную скучную книжку — уснуть все равно не сможет, а болтать с хання до утра совсем не улыбается. Раскрывая томик, судя по названию, посвященный ядам, Санеми неожиданно замечает конверт, спрятанный между страницами. Недолго думая, тянет уголок на себя и замирает — печать-бабочку узнает где угодно. Шинобу писала ему несколько раз, убеждая прийти на плановый осмотр, но тогда он только комкал бумагу и отправлял в угол, откуда потом выметал с пылью. Знай тогда, что кроме этих писем да пары аккуратных швов на память от Шинобу ничего останется… Санеми бережно прижимает к себе конверт. Ни секунды не колеблясь, достает письмо и, затаив дыхание, вглядывается в аккуратно выведенные столбцы: он должен знать, откуда у ведьмы письмо Столпа насекомого. «Уважаемая Саито Касуми! Прости, что так долго не писала тебе, но работа в лазарете и миссии отнимают все время и силы. Позволь выразить мои соболезнования. Я понимаю и разделяю твою скорбь. И от лица всех истребителей приношу тебе глубочайшие извинения. Наша задача защищать, но мы не справились. И за это я буду просить у тебя прощения до конца моих дней. Знаю, пустых слов ты не выносишь, поэтому перехожу к делу. Однажды мы обсуждали способы уничтожить Высшую Луну, не отсекая головы. Тогда ты посмеялась над моей теорией, но с каждым днем она кажется все логичнее. Я никогда не сравнюсь по силе с таким демоном, но могу забрать его с собой. Это меньшее, что я могу сделать для нашего общего дела. Меньшее, что я могу сделать ради Канаэ. И я не отступлюсь. К письму я прилагаю расчеты концентрации яда глицинии. Согласно этим данным, потребуется не меньше двух лет постоянного приема, но, боюсь, столько времени у меня нет. Если ты проверишь цифры и придумаешь, как усилить эффект, это будет очень много для меня значить. Для всех нас. Я не жду душевного ответа на это письмо — боль от потери слишком свежа, и твоим ранам понадобится много времени, чтобы залечиться. Но ты с этим справишься. В этом я не сомневаюсь.» Шинадзугава отказывается верить своим глазам, но ошибки быть не может — это писала Шинобу. И не кому-то, а Касуми. Колдунье. Ведьме, которая еще недавно едва ли ядом не плевалась, услышав, что ее причислили к Организации истребителей демонов. Погруженный в смятение Санеми не сразу замечает строки на обороте, а когда замечает, как помешанный вчитывается в каждый символ. «Если ты не сожгла это письмо и даже перевернула лист, то сейчас точно захочешь предать его пламени. Я обращаюсь к тебе еще с одной просьбой. Когда случится то, к чему я так усиленно готовлюсь, а это случится скоро — Ояката-сама не ошибается, хоть ты и не веришь — в моем лазарете будет не хватать твердой руки. Аой-чан способная ученица, но к подобному не готова. К тому, что произойдет, нельзя подготовить. Мои товарищи наверняка получат серьезные травмы. Мои друзья могут оказаться на волосок от смерти. И я не могу допустить даже мысль, что кто-то из них умрет. На одной из моих коек. Помоги им, Касуми. Во имя нашей дружбы, если она еще что-то для тебя значит, помоги им, если они переживут этот бой. Помоги Химеджиме. Помоги Томиоке. Помоги Канроджи. Помоги Игуро. Помоги Токито. И помоги Шинадзугаве. Этот скверный пациент доставит тебе много хлопот, но он хороший человек. Столп Ветра заслуживает жить долго и счастливо. Именно этого для него желала Канаэ. И я не могу ее подвести. С уважением, Кочо Шинобу, твой друг до конца этой и других эпох»