Холодный горный источник.
Горсть воды не успел зачерпнуть,
Как зубы уже заломило.
Мацуо Басё
🀃 🀃 🀃
Мрачный взгляд Касуми давит наравне с тяжелым зимним небом. Но неколебимый в своем упрямстве Шинадзугава отказывается отводить глаза: не тогда, когда за порогом его ждет сулящая спасение дорога надежды. Единственное, что беспокоило — деревня. Колдунья говорила, что сила и ярость духа только пробуждаются — в ближайшие дни щупальца едкого тумана не смогут дотянуться до жителей, но Санеми все равно переживал: потратил непростительно много дней на восстановление и перебранки с ведьмой, а путешествие, что он планировал, может затянуться. Шинадзугава не дурак — знал, что найти того, кто умеет прятаться, будет непросто. И почти так же сильно, как будущее деревни, мечника заботило прошлое Касуми: найденное ночью письмо Шинобу было возвращено на место в книжку о редких ядах, но продолжало жечь пальцы. К утру Санеми окончательно извелся, и когда недовольная колдунья через закрытые сёдзи позвала завтракать, даже не сразу понял смысл сказанных слов. И теперь сидит, стойко выдерживая волны тихой злости, льющиеся сквозь прозрачные глаза напротив. — Тебе все равно придется пойти со мной, — наконец, истребитель не выдерживает и переводит взгляд на овощи. — Тебе лучше известно, где могут скрываться эти монахи. И говорить с ними лучше тебе. — Может, мне и рот тебе вытирать теперь? — щурится колдунья. — Великий Столп Ветра еще хоть что-то способен сделать сам? Санеми только усмехается: Генья был прав — совсем невнимательным стал. Касуми не впервые назвала его Столпом. Ему бы заметить раньше, но то пустующая то гудящая голова в последние месяцы подводила все чаще. Обычная ведьма из захолустья не могла знать об этом звании — подобное доступно только членам Организации истребителей и людям, тесно связанным с миром мечников — какуши, кузнецам… целителям. Догадка озаряет хмурое лицо — он еще на шаг ближе к ответам. Касуми трактует мягкое выражение иначе — решив, что Столп улыбается в ответ на язвительную реплику, раздражается еще сильнее. — Я не пойду с тобой, — холодно начинает она. Заметив, как меняется истребитель, спокойно продолжает: — Просто так. Я сказала, что у отчаявшегося не возьму ничего. Но раз ты не отчаялся, будешь должен. — Ты пойдешь и так, — хмурится мечник, сжимая кулаки: навредить он ей не может, но запугать при необходимости — должен. И плевать, что видеть страх в ее глазах хочется меньше всего — на кону стоит куда большее, чем душевный покой ведьмы. — Выбора у тебя нет. — Силой ты меня не заставишь. — колдунья вновь читает мысли. — Не мне нужна твоя помощь, а тебе моя. И условия ставить не тебе. — Говори. — Остатки сносного настроения испаряются, и он вновь сжимает кулаки. — Когда найдешь ямабуси, выполнишь любой мой приказ, — Касуми вновь неотрывно глядит на него, считывая малейшие реакции, и, заметив облегчение, добавляет со всей жесткостью, на какую способен мелодичный голос: — Скажу отрезать себе руку — отрежешь. Укажу на человека и скажу убить — убьешь. Понял? — Истребители не убивают людей… — начинает было он, но тут же замолкает, остановленный взмахом бледной руки. — Демонов больше нет. И истребителей больше нет. Вот мои условия. Не согласен — делай что хочешь. Сам. Теперь Санеми не рвет на себе одежду, с легкостью соглашаясь на все — лишь скупо кивает, мрачнея еще больше. И путь, всего несколько мгновений назад казавшийся светлым, накрывает тень. Касуми прикрывает глаза, принимая ответ. И всего на миг бесстрастное выражение меняется: мечник замечает серовато-синие круги под глазами и тонкие морщинки на лбу. Она снимает маску лишь на миг. Но и этого хватает, чтобы понять — она страшно устала. А Шинадзугава ощущает стыд — поглощенный собственными проблемами и тяжелыми мыслями, истребитель даже не задумывался, чего ей стоила забота о свалившимся на голову пациенте. Сколько отваров она приготовила, сколько завтраков, обедов и ужинов принесла? И для чего? Чтобы тащиться в неизвестность? И ведь права… она ему ничего не должна — это он ее вечный должник. — Прости, Касуми… — еле слышно выговаривает Шинадзугава. — Я не знал, что все повернется так. — У тебя два уха и всего один рот, но ты упорно отказывался слушать, — качает головой колдунья. — Я предупреждала — ничего, кроме боли и разочарования для тебя здесь нет. — Ты знала о Горё с самого начала? — резко перебивает мечник и, получив еще один кивок, вновь сжимает кулаки. — Знала, что пришла беда, но ничего не сделала. Никого не предупредила. Там же люди! И сама осталась. Неужели не страшно? — С каких пор тебя начали волновать люди, истребитель? — колдунья тоже не выдерживает, приходя на гневный шепот. — Сколько лет прошло с тех пор, как все изменилось? Что ты сделал за это время? С твоим-то даром? Многих спас? Касуми отворачивается, вертя в пальцах чашку с остывшим чаем, а Шинадзугава сосредоточенно разглядывает свои руки — сильные, они никогда его не подводили. А теперь дрожат. Смотрит на грубые ладони и ненавидит себя — ведьма опять права. — А что до меня… — неожиданно продолжает Касуми: — Мне не страшно. Если думаешь, что волоча за собой неизвестно куда, спасаешь, то выдыхай. Мне твоя защита не нужна. — Даже от неуязвимого мстительного духа? — недоверчиво щурится Шинадзугава. — Неужели? — Меня не коснется, — холодно отвечает она и поджимает губы, давая понять, что подробного объяснения он не дождется. Санеми порывается что-то сказать, но слова замирают на губах: у него один рот и два уха. Он способен слушать. Мечник задумчиво исследует вновь ставшее безразличной маской лицо Касуми: там, за этими прозрачными глазами, скрывается куда больше, чем она показывает — в этом он убеждался не раз. Теперь Шинадзугава точно знает — он не просто так попал к таинственной колдунье. Судьба или злой рок, неважно — сейчас он там, где должен быть. Он не зря остановился в той деревушке, не зря согласился выпить со старым кузнецом, не зря пошел в поля, не зря попал в комнату с мрачными хання. — Раз ты так уверена, что Горё тебя не тронет, помоги защитить деревню, пока будем искать монахов. — Санеми смотрит прямо и твердо: выбор у ведьмы невелик — либо признаться, что только что солгала, либо действительно выручить жителей. Понимает это и Касуми. Шинадзугава видит по глазам, в которых кружат недобрые искры. Попалась. — Нет. — Вздернув подбородок, бросает она, вставая. — От меня они помощи не получат. Никогда. — Так научи меня, — невозмутимо отвечает Санеми, поднимаясь следом. — Расскажи, что делать. Чтобы и их не коснулось. Я обещал Исао. И слово сдержу. — Кузнец… — задумчиво тянет колдунья. — О нем я забыла. Оборвав фразу, Касуми скрывается в своей комнате. Растерянный Шинадзугава кружит рядом с седзи, не зная, что делать — врываться и требовать объяснений, терпеливо ждать или идти собрать свои нехитрые пожитки. Ведьма снова ставит его в тупик: нарочно или случайно — неважно. Он вновь теряет понимание происходящего. Он вновь ничего не знает. И вновь злится. — Касуми! — не выдержав, Санеми простукивает створку. — Что ты делаешь? — Я думаю, — раздается раздраженный голос. — Не мешай. Сходи пока за свежей рябиной. Шинадзугава останавливается, как вкопанный, не в силах подобрать подходящие слова: пыхтит себе под нос, сжимает кулаки и скрипит зубами. А после разворачивается и вылетает наружу, не забыв подхватить пустую корзинку. Рябину ей подавай? Хорошо, будет ей рябина… Зимнее солнце будто не любит небо — стремится скорее скрыться за горизонтом, и обратно Шинадзугава возвращается уже затемно. Готов к чему угодно: свежий воздух и монотонная работа сделали свое дело — он спокоен. И останется таким, даже если Касуми готовится выкинуть что-то новое. На удивление у входа истребителя ждут две собранные сумки и деревянный чемоданчик, вроде того, что он не раз видел у Шинобу. Две сумки, чемоданчик и ведьма, недвижно сидящая у тихого очага. Вопросов становится все больше, но усилием воли он заставляет себя молча пройти внутрь и протянуть полную корзинку. Ведьма равнодушно достает из резной шкатулки пару длинных иголок и подает одну истребителю. Не объясняя, начинает нанизывать бусины на шелковую нить. Шинадзугава, почесав затылок, принимается за дело — огрубевшие руки, не привыкшие к тонкой работе, справляются скверно, но мечник усердно собирает ягоды, стараясь не отвлекаться на изящные ловкие пальцы и внимательные прозрачные глаза, в которых отражается неровное пламя. Корзинка пустеет к полуночи. За прошедшие часы они не обменялись и словом, но на душе у Санеми спокойно, тихо — будто все идет как надо. Касуми неторопливо потягивается, едва заметно морщась — так делал и он, скрывая боль после сложных миссий. — Мы выходим завтра. — Колдунья складывает рябиновые нити в корзинку. — К утру приведи лошадь. Истребитель давит зевок и переводит растерянный взгляд с Касуми на бусы. — Ты же хотел помочь Исао, — хмурится она. — Помогай. Вбей вокруг деревни колья по четырем сторонам. Протяни рябину. Если дело затянется, это задержит Горё. Ненадолго, но и этого хватит, чтобы сбежать. Если умрут — винить могут только себя. — А ты? Не пойдешь со мной? — Санеми впервые открывает рот, и тут же расплачивается за неосторожность: ведьма сверлит таким яростным взглядом, что он не выдерживает и опускает глаза. — Понял. Сам. Шинадзугава споро обувается, берет корзину и, немного подумав, прихватывает катану. На пороге позволяет обернуться — Касуми как ни в чем ни бывало кладет под голову подушку и, тихо зевнув, ложится прямо в общей комнате. А Санеми улыбается. Глупо, по-ребячески, но улыбается, понимая, что она выполнила его просьбу — помогла. Сонный Исао открывает не сразу — подслеповато щурится в темноту, но, разглядев истребителя, тут же оживляется. Выслушав скупые инструкции, не задает вопросов — быстро одевается и выходит в ночь: помогает вбивать колышки и аккуратно развешивает бусы. — Помогут? — покончив с делом, кузнец греет усталые руки у огня. — Эти ее ягоды помогут? Санеми твердо кивает: верит. Надеется. — Быстро она тебя на ноги поставила… — продолжает старик, внимательнее присмотревшись к собранному как никогда мечнику. — Иначе совсем выглядишь. Силой от тебя веет… И правда колдунья… — Давно ты ее знаешь? — Шинадзугава решается задать давно мучивший вопрос. — Знаю? — усмехается Исао. — Ее никто не знает. Появилась тут лет пять назад. В деревню ни разу не зашла, но с полей хорошо видно. Работников с собой привела — наши обиделись, конечно, но стерпели: по ней все понятно было — непростая она. Как дом поставила, я первый к ней решился сходить — рыбу принес, риса немного. Поначалу думал, прибьет — злая, как змея разбуженная. А потом смотрю — хорошая, хоть и вредная. Мазь дала для костей старых. Вонючую, но ломить почти сразу перестало. Ничего с меня не взяла — только слово заставила дать, что никому не расскажу. Я молчал. Пока Широ, сосед мой, не захворал. Лекаря у нас своего нет, а лихорадило так, что страшно смотреть было. Я, дурак старый, и посоветовал к Касуми сходить. Помогла, настоек налила, таблеток насыпала. Но с тех пор никому не открывала. Наши повздыхали, но смирились — с того света Широ же вытащила, негоже было злиться… Так и жили, друг друга не трогая… Пока неурожай не случился… — А потом что? — нетерпеливо перебивает Санеми. — А потом мрак начался… — опускает голову Исао. Жует губами, глубоко вздыхает, и складывает руки на груди. — Все, хватит об этом. Плохая история, злая. Ты много повидал, знаю, но такое тебе не нужно… Говоришь, лошадь понадобилась? Бери, конь у меня добрый, крепкий. Не получится обратно привести, пойму, но ты уж постарайся сберечь. Темнота начинает отступать, напоминая о времени и новой миссии, и Шинадзугава кивает. — Как зовут? — поглаживая густую гриву, мечник внимательно осматривает коня: и правда крепкий. — Амэ, — улыбаясь, Исао протягивает седло. — Дождь… — Санеми заглядывает в темные внимательные глаза. — Мы с тобой подружимся. Верхом Шинадзугава ездить не умел — справлялся ногами, но Канаэ настояла. Смеялась, когда жеребец, принадлежащий Кочо, раз за разом сбрасывал незадачливого седока. Улыбалась, ласково гладила помятого Столпа по голове и называла самураем. Самурай недовольно стряхивал пыль с формы, хмуро косился на Канаэ, а потом и сам начинал посмеиваться. И был готов падать каждый день, лишь бы она и дальше касалась теплыми пальцами его волос, щек, губ… Упорство Столпа Цветка дало свои плоды — управляться с лошадьми он научился. А потом часами сидел в конюшне Кочо, пряча залитое отчаянными слезами лицо в густой гриве.🀃 🀃 🀃
Амэ быстро несет истребителя до дома колдуньи — радуясь возможности сменить опостылевшее стойло на заснеженную дорогу и ветер. Потрепав коня по довольной морде, Шинадзугава идет к дому. Касуми, ожидая на крыльце, кормит с руки зяблика — Санеми отчего-то уверен, что та же птица наблюдала за ним в лесу, когда он самозабвенно колотил рябины и предавался горьким мыслям. С тех пор прошло всего ничего, но мечнику кажется, что целая вечность. И дело не в количестве дней. Санеми делает шаг, но встает, как копанный, и завороженно смотрит, не в силах отвести взгляд. Касуми теперь тоже другая: густые волосы собраны в высокий пучок, вместо пышного кимоно со сложной вышивкой на ней простые темные хакама и теплое хаори. Он разглядывает колдунью и не узнает. Не может понять, какая из двух девушек настоящая: та, что невозмутимо щелкала палочками, или та, что стряхнув с рукава семена, сейчас проверяет блестящие кунаи. — Все готово, — совладав с собой, Шинадзугава поднимается к ней. — Мы пойдем на юг. — Касуми спокойно убирает оружие и указывает на собранные вещи. — Проверим пару мест. — Понял, — коротко отвечает он, подхватывая сумки, и направляется к спокойно ждущей во дворе лошади. — Столп! — холодный голос колдуньи заставляет замереть. Санеми оборачивается и встречается с ледяными прозрачными глазами. — Я помогаю только с поисками ямабуси. Находим — и ты оставляешь меня в покое. — Понял, — Шинадзугава спокойно возвращается поклаже — подвязывает деревянный короб, проверяет крепления и протягивает Касуми руку, кивая на белесые шрамы. — А потом ты велишь ее отрезать, да? Колдунья аккуратно вкладывает тонкие пальцы в грубую ладонь и садится на лошадь. — Если решу, что этого будет достаточно. — Поглаживая гриву, она прикрывает глаза, давая понять, что говорить больше не о чем. Покачав головой, Санеми молча берет поводья и бросает последний взгляд на странный дом, в котором он провел самые необычные дни в жизни, а уж сравнивать ему есть с чем. Ведя лошадь по заснеженной дороге, мечник изо всех сил старается не поднимать глаз: свой дом бросил в спешке, захватив только клинок и кошелек. Оставаться там было сродни пытке — все, начиная от тренировочных манекенов до светлой кухни, напоминало о прошлом. Для чего ему тренироваться? Для кого ему готовить? Никого не осталось. Оставляя за спиной сначала свое, а потом и поместье Томиоки, не оглядывался. Сжимал челюсть и кулаки, но не оглядывался. А вот сейчас не выдержал… Словно было в небольшом доме, пропитанном свежими ароматами утреннего леса и крепкого чая, нечто важное. Мрачные маски, горькие отвары, вкусные лепешки... И книги, внутри которых наверняка спрятано не одно письмо, протянувшее незримую, но крепкую нить между таинственной колдуньей и его собственным прошлым.🀃 🀃 🀃
Первые часы Шинадзугава подумывал сесть сзади и поддержать хрупкую фигуру, но так и не решился, списав все на бережное отношение к коню, которому будет куда тяжелее нести двоих. Да и Касуми в седле держалась превосходно. Обойти гору удалось лишь к вечеру. Но небо стремительно чернело, а злой холодный ветер бил в спину. И когда ведьма, не проронившая за всю дорогу ни слова, спешилась и хмуро указала на крепкие сосны у подножия, продрогший мечник даже благодарно улыбнулся и направил Аме к лесу. Пока Шинадзугава ломал лапник и ставил кособокий шалаш, Касуми развела небольшой костерок. — Пей, — протянув дымящуюся чашку, колдунья бросает пучок травы в огонь: вокруг разливается удивительный горьковатый запах, а пламя становится будто жарче. — Что это? — смакуя на губах горячий чай, Санеми вдыхает поглубже и кивает на догорающие листья. — То, что не даст огню погаснуть. — Скупо отвечает Касуми, дожевав онигири. — То, что защитит. Разговор не клеится, и Шинадзугава, накормив и укутав коня, садится на край хвойной подстилки. И, утомленный бессонными сутками, прикрывает глаза. — Ложись. Недовольный голос прерывает беспокойную дрему, и мечник вздрагивает: осоловело озирается, приходя в себя, бросает взгляд через плечо — Касуми указывает на место рядом с собой. Санеми сводит брови, пытаясь понять, не ослышался ли. — Ложись, — устало вздыхая, повторяет ведьма. Шинадзугава знает, что затекшее тело нуждается в смене позы, знает, что рядом с ней будет куда теплее. А еще знает, что лежа рядом с Касуми точно не уснет. — Я тут… — хрипит он, прокашливаясь. — Тут посижу. Колдунья усмехается, кутается в одеяло, и уже спустя несколько минут к едва уловимому треску костерка добавляется тихое мерное дыхание — уснула. Санеми вслушивается в шорохи, вглядывается в языки пламени, а потом и сам смыкает тяжелые веки. Снится ему то же, что и последние дни: волшебные сады глицинии вокруг поместья Ояката-сама — тихие, дышащие покоем и благодатью. Чутье подсказывает: там, за цветущими деревьями, ждут они — те, кого он оставил, предпочтя барахтаться в гнилом сене перекошенных сараев и мутной воде дорожных луж. Посмотрев на такое раньше, не раздумывая пошел бы к ним, но сейчас не может — теперь только вместе с Ренгоку. Этой ночью в садах особенно хорошо. Он улыбается сквозь сон: щеку оглаживают мягкие волосы, глициния смешивается с фиалками, и мечник вдыхает глубже — так и лежал бы, наслаждаясь ароматом и теплом. Мысли плывут цветами в тихой реке, накрывая негой, и Санеми следует за ними, отдаваясь сладкой дреме. Хорошо. Слишком хорошо. Так хорошо не бывает. Шинадзугава открывает глаза, потягиваясь, и тут же замирает. Медленно переводит взгляд на собственную руку, крепко обнимающую прижатую к груди колдунью. По расплескавшимся темными волнами волосам блуждают слабые лучи, и Касуми прячет бледное лицо в распахнувшемся хаори мечника. Санеми всегда знал, что ведьма красива — не слепой. Но сейчас, видя ее другой — расслабленной, необычайно хрупкой, беззащитной — не может вдохнуть и отвести взгляд, боясь спугнуть видение. Разомлевшая колдунья тоже улыбается и шепчет что-то сквозь сон. Но истребитель чувствует — скоро и она откроет глаза. Осторожно разомкнув объятья, Шинадзугава выползает наружу и удивленно моргает: тихий огонь все еще теплится. Он наскоро протирает лицо снегом, стряхивая остатки сна, проверяет лошадь и берется за завтрак, рассчитывая успеть к пробуждению Касуми. Но ведьма в своей манере путает все планы, выходя наружу уже спустя несколько минут. Санеми ловит хитрую ухмылку и отворачивается, молясь, чтобы она не заметила смущения и списала покрасневшие щеки на жар от огня. — Кто такой Киоши? — Не выдержав давящей тишины, Шинадзугава бросает вопрос в никуда. — Ты говорила… во сне. — А кто такой Генья? — Мигом помрачневшая Касуми не остается в долгу. — Ты тоже болтаешь. Хорошего настроения как ни бывало, и мечник отходит от костра — завтракает рядом с Амэ. Доев, долго гладит коня по морде, стараясь успокоить зачастивший пульс, и только потом возвращается — быстро собирает лагерь и подсаживает такую же хмурую колдунью. Говорить не хочется — на языке лишь горечь. Но когда они преодолевают холм, оставляя за спиной густой лес, Шинадзугава не выдерживает — с губ срывается едва слышное ругательство, а сердце останавливается. Перед ним картина, которую ожидал увидеть меньше всего. Этот изгиб железной дороги помнит слишком хорошо. — Что? — Касуми замечает остекленевший взгляд истребителя и аккуратно спускается. — Что там? — Ренгоку… — сглотнув подступивший к горлу ком, Санеми указывает на слабо светящиеся вдалеке рельсы. — Здесь умер Ренгоку…