Воришка

      Жюль с трудом разлепил опухшие от долгих слез веки, услышав тихий звон колоколов, оповещавший о скором богослужении. Сегодня утром ему позволили остаться в постели, ибо накануне вечером он был сурово наказан и нуждался в отдыхе. После того, как он прорыдал по обыкновению добрых полчаса кряду в сиреневую сутану, настоятель отпустил его в постель и разрешил эту небольшую слабость. И хотя несколько часов сна сложно назвать хорошим отдыхом, Жюль знал, что планы аббата от этого не изменятся. После завтрака они отправятся в Париж, а то, что поездка станет для него сродни с изощренной пыткой, настоятеля, похоже, совершенно не волновало.       Жюль перекатился с живота на бок и поморщился. Ему до сих пор было очень больно, и он боялся представить, каково будет сидеть в жестком седле на исхлестанных ягодицах. Одинокая слеза скатилась по щеке мальчика, но он поспешно ее стер, ибо прекрасно понимал, что во всем виноват только он один. Он много раз пожалел, что решился на такой глупый поступок. Он сожалел во время разговора с аббатом и во время наказания. Он проплакал сожаление полночи, сожалел и сейчас. И будет сожалеть, когда залезет в седло, и по пути в Париж. Этот урок он запомнит на всю жизнь. Как и обещал, д’Эрбле мастерски позаботился об этом.       Собрав волю в кулак, Жюль поднялся, чтобы умыть припухшее лицо, и в этот момент в дверь кельи тихонько постучали, и на пороге показался настоятель. Он был одет в дорожный кафтан нежно-голубого цвета и черные высокие сапоги, а не в сиреневую сутану, как подумал бы Жюль, учитывая время. — Доброе утро, сын мой, — заговорил он, подходя к мальчику и касаясь рукой немного красной щеки. — Доброе утро, отец, — несчастным голосом ответил Жюль, но тут же мысленно упрекнул себя за слабость.       Рене поправил светлые локоны сына и незаметно тяжело вздохнул. Плачевный вид ребенка не мог не задеть его сердце, каким бы твердым и строгим он ни был. Но мальчик сам виноват. Он и так пощадил его. Учитывая серьезность проступка, он мог наказать его гораздо строже. — Вам нужно умыться холодной водой, дитя. Причешитесь и соберите волосы в тугой хвост. Мы отправляемся в дорогу через час.       Жюль кивнул и отвел взгляд от голубых глаз аббата. — Да, сударь.       Рене взял мальчика за подбородок и повернул голову обратно. — Вас что-то гнетет? Вам удалось поспать? — Я немного поспал, — ответил Жюль. — Но мне, право, неловко говорить об этом. — Он почувствовал, что его и без того розовые щеки начинают краснеть, и опустил глаза на белый воротник голубого кафтана.       Д’Эрбле выпустил подбородок ребенка. — О, я понимаю вас, — протянул он. — Ведь когда-то и я был мальчишкой. Таким же своенравным, как вы. — Рене усмехнулся, увидев заинтересованный взгляд синих глаз. — Да, да. Был. И поверьте мне, я знаю, что вы сейчас чувствуете, сын мой. Смиритесь. Я не могу вам помочь, но вы можете извлечь из этого полезный урок на будущее. — Но вы могли бы на пару дней отложить поездку в Париж? — решил испытать удачу Жюль. — Мог бы, — согласился аббат. — Но не стану. А теперь возьмите себя в руки, Жюль д’Эрбле, и собирайтесь. Через четверть часа вы должны быть полностью готовы к завтраку. — Он развернулся и покинул келью воспитанника, оставив мальчика приводить себя в порядок.       После сытного завтрака Рене велел Жюлю ступать на конюшню и готовить к отбытию двух коней. — Ну что, друг мой милый, — мальчик уткнулся лбом в голову черного коня настоятеля, — я попал в неприятности, и теперь мне так плохо, если бы ты только знал, мой друг.       Конь склонил голову, в то время как Жюль продолжал заглядывать в его большой коричневый глаз и делиться своими горестями. — Хоть отец и проявил ко мне милосердие, даже щадил меня, я это почувствовал, когда расплачивался за свое дурное поведение, но мне все равно очень больно. Тяжелая у него рука. Очень тяжелая. — Жюль закрепил седло, поправил уздечку и чмокнул коня в гладкую голову. — Но я полюбил его. Но только тихо. Это секрет. Об этом не принято говорить вслух. — Вы еще не закончили, сын мой? — В конюшню вошел д’Эрбле, натягивая на руки коричневые перчатки. — Ваш конь готов, отец, — ответил мальчик. Он тяжело вздохнул и начал седлать своего коня.       Когда его конь был готов к отправлению, Жюль мысленно подготовился к предстоящему многочасовому испытанию. Напомнив себе, что, в конце концов, он гасконец и едет знакомиться с самим господином д’Артаньяном, под внимательным взглядом голубых глаз он сел на коня и высоко вздернул подбородок, хотя на самом деле его первым желанием было заорать во всю глотку. — Я готов, сударь.       Рене слабо улыбнулся, наблюдая за всеми эмоциями и мыслями, которые читались на лице ребенка так же легко, как и открытая книга. Его радовали действия воспитанника, и он был уверен, что растит достойного наследника. В скором времени он планирует стать генералом иезуитского ордена, и Жюль должен быть к этому готов, ибо ему предстоит стать важной фигурой в его делах. — Тогда в путь, Жюль. — Аббат не спеша выехал из конюшни, и мальчик последовал за ним.       Когда они оказались на дороге, ведущей в Париж, Рене посмотрел на ребенка, который, стиснув челюсть, смотрел прямо перед собой. — Однажды я гостил у своего кузена господина де Тревиля, капитана-лейтенанта, который фактически был командиром роты мушкетеров, — заговорил Рене. — Мне тогда едва исполнилось восемнадцать. В те года я не носил мантию мушкетера. В то время я уже принял решение посвятить себя Господу, но втайне мне нравились мушкетеры, к тому же я был превосходным фехтовальщиком. И вот как-то я решил покрасоваться перед одной дамой. Я стащил у господина де Тревиля мушкетерскую мантию и кинжал, ибо в то время я имел при себе только шпагу, а любой уважающий себя дворянин должен отлично владеть не только шпагой, но и кинжалом. — Что же было потом? — с любопытством спросил Жюль, заинтересовавшись историей настоятеля. Он очень любил слушать его рассказы, а историю из собственного детства аббат и вовсе рассказывал впервые. — Я встретился с дамой, и мой план удался. Я произвел на нее впечатление, — улыбнулся бывший мушкетер. — И все шло прекрасно, пока мы не встретили гвардейцев кардинала. Вечерний Париж в те времена был не спокоен, а я удрал из дома кузена поздним вечером. Да и сейчас этот город нельзя назвать спокойным, всегда нужно быть начеку. И вот гвардейцы приняли меня за настоящего мушкетера и по обыкновению стали задирать. Я рассказывал вам про вечную вражду между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала.       Обратившись в слух, Жюль лишь кивнул, совершенно забыв о своем неудобстве. — У меня была возможность избежать драки, убежать, но это значило опозориться перед дамой, — продолжил Рене. — И я вступил в схватку. Их было трое. Трое против одного. Бой был неравный, но мне удалось ранить всех троих, хоть я и сам получил ранение в руку. Не страшное. Скорее, царапину. — И что же было дальше, отец? — нетерпеливо подгонял аббата Жюль. — А дальше был страшный гнев господина де Тревиля, — ответил Рене. — Он обнаружил пропажу мантии и кинжала. Когда я вернулся, то он уже был дома, а не на службе. Он увидел кровь на рукаве моей рубашки, и мне пришлось во всем признаться. Он гневался не столько из-за воровства, как из-за возможной моей смерти. Как я уже сказал, бой был неравен, кузен полагал, что я мог погибнуть от рук опытных гвардейцев. Тогда я с ним не согласился, но сейчас понимаю, что он был прав. Я на самом деле по глупости рисковал своей жизнью. Но что не сделаешь ради ласкового взгляда красивой женщины. — Аббат усмехнулся и взглянул на воспитанника. — И как поступил господин де Тревиль? — Как поступил бы и я, узнай, что вы ввязались в неоправданный неравный бой. — Аббат послал мальчику строгий взгляд, но его тонкие губы дрогнули в немного печальной улыбке. — Я получил в два раза больше, чем досталось вчера вам, мой мальчик. Это было самое жестокое наказание в моей жизни. Мой кузен не был жестоким, но когда дело касалось близкого для него человека, он мог проявить твердость и жестокость во благо. Надеюсь, вы никогда не узнаете, что чувствуешь, когда секут с оттяжкой.       Жюль тяжело сглотнул. Господи спаси его от такой участи. Упаси Бог испытать подобное наказание.       Тихий смех вывел мальчика из раздумий, и он посмотрел в насмешливые голубые глаза. — Успокойтесь, сын мой. Вы выглядите слишком испуганно, а испуг гасконцу не к лицу. — Уверен, вы тоже не выглядели равнодушным перед лицом жестокого наказания, — заметил Жюль и широко улыбнулся.       Рене холодно посмотрел на воспитанника, но его губы предательски кривились в улыбке, от чего на скулах образовались мелкие морщины, как суровое напоминание, что, несмотря на ясность в глазах и по-прежнему сильный кулак, молодость осталась в прошлом. — Давайте ускоримся, Жюль. — Он пришпорил коня. — У меня есть дела в Париже. Нужно подписать бумаги, чтобы сделать вас законным наследником. Вперед, мой мальчик! Вперед!       Жюль улыбнулся и, совершенно забыв о боли, помчался за отцом.