Воришка

      Почти всю ночь Жюль провел без сна. Рана на спине перестала кровоточить, но разболелась так сильно, что задремать беспокойным сном мальчик смог лишь на рассвете, незадолго до звона колоколов. Жюля то бросало в жар, то в дрожь, ему хотелось поплотнее укутаться в одеяло и пролежать в уютном коконе весь день, но не явиться на молитву означало привлечь к себе лишнее внимание со стороны монахов. Жюль был уверен, что отец наверняка наказал кому-нибудь присматривать за ним издалека. Не контролировать его день, выполнение уроков, чтение и прогулку, а основные моменты, как посещение молитв и трапез.       Превозмогая себя, Жюль поднялся с кровати и к своему ужасу обнаружил, что испачкал постель кровью. Но он быстро себя утешил, решив, что даже если отец придет в его келью, то кровь не увидит, ибо кровать постоянно заправлена серым покрывалом, а когда придет время менять простынь, то он обязательно что-нибудь придумает.       Жюль несколько раз умылся холодной водой и почувствовал себя немного лучше. Во всяком случае, веки перестали быть такими тяжелыми, словно в них попал песок, вот только слабость тела и боль от раны никуда не делись.       После утренней молитвы и трапезы Жюль отправился в конюшню, предварительно спрятав окровавленную рубашку под черным кафтаном. Он решил, что выбросит ее где-нибудь по дороге в Париж, подумав, что даже если ее случайно кто-то найдет, то определить, что она принадлежит ему, нет никакой возможности, ибо рубашка не имела инициалов. Просто рубашка. Широкая, из белого тонкого полотна с кружевными манжетами. Такую носит дворянин, но мало ли дворян проезжает по дороге на Париж?       Скакать на коне оказалось очень больно. Казалось, что боль от раны распространяется по всей пояснице и уходит куда-то в ноги. Жюль крепко стиснул поводья и закусил губы, чтобы не заплакать. Почему-то перед его глазами появилась комната пыток и стул для ведьм с острыми штырями. Вот и он сейчас словно на таком стуле сидит, больно так, что в глазах темнеет. — Потише, Аим. — Жюль притормозил коня. — Не могу быстро.       Конь фыркнул и перешел на шаг.       Утреннее солнце ласкало мальчика своими лучами, но тепла Жюль не чувствовал. Несмотря на теплую погоду и теплый кафтан, ему было очень зябко. — Плохо мне, друг мой, — прошептал он своему коню. — Не хочу заболеть…       Аим снова громко фыркнул, и Жюль истолковал это как «сам виноват». — Да, ты прав.       Остановив коня, Жюль спрыгнул на землю и поморщился, ибо рана отозвалась резкой болью. Он отдышался, дождался, когда боль стихнет и станет терпимой, спустился в не очень глубокий овраг и спрятал порванную рубашку в густой траве. — Вот так.       Когда Жюль поднялся обратно на дорогу и стал взбираться на коня, то вдруг услышал стук приближающихся копыт. — Жюль! — раздался знакомый голос, и названного мальчика сковал жуткий страх, а сердце заколотилось так сильно, что казалось, могло пробить грудную клетку насквозь, так как голос принадлежал настоятелю. — Здравствуйте, сын мой! — Отец, — произнес Жюль, смотря на остановившегося возле него аббата. — Почему вы здесь? — Я управился с делами раньше, — ответил Рене и слегка прищурился. — А что вы делаете на дороге в Париж, да еще в столь ранний час? — Вы… Вы запретили мне ездить в сторону деревни, но ничего не говорили про дорогу на Париж. — Жюль забрался на коня и выпрямился, стараясь ничем не выдать свое болезненное состояние. — Я поступил неверно, отец? — Нет, нет, — улыбнулся Рене, — вам не запрещено кататься в этих краях. Я рад вас видеть, дитя мое. — Я тоже, отец. — Жюль улыбнулся в ответ и развернул Аима в сторону монастыря. — Поедемте? Надеюсь, вы успешно провели время в Париже? — Да, Жюль, — кивнул д’Эрбле, — и в ближайший месяц у меня более нет дел в городе. А что вы? Выполнили ли вы заданные вам уроки? — Да, сударь. Еще вчера. — Похвально, сегодня я вас проверю.       Всю дорогу до аббатства Рене и Жюль провели за беседой о предстоящих планах на остаток лета. Рене пообещал мальчику, что научит его стрелять из лука, а также преподаст несколько уроков танцев. Ведь придет время, когда Жюль будет представлен ко двору как наследник д’Эрбле, и он ни в коем случае не должен опозориться в скудном владении танца перед какой-нибудь фрейлиной королевы. Конечно, Рене ждал от своего наследника определенного пути, который он сам для него изберет, но если сын станет сильно упрямиться, то он отступит. Хотя он надеялся воспитать его так, что у мальчика не будет иного выбора. Но на все воля Господа. — Вы в порядке, сын мой? — спросил аббат, когда Жюль спрыгнул с коня и тихонько вскрикнул. — Да, отец. — Жюль поспешил выпрямиться и улыбнуться. — Просто неловко приземлился.       Несколько секунд Рене внимательно изучал лицо мальчика, отметив бледность щек и непонятное чувство… тревожности в синих глазах. Он наблюдал нечто похожее несколько лет назад, когда Жюль болел из-за травмы ноги. — Вы уверены, что с вами все хорошо? — Конечно, отец. — Жюль отвернулся от настоятеля и непринужденно отвел Аима обратно в стойло. — Жду вас через час в своей келье. — Рене поставил своего коня и направился в монастырь, чтобы привести себя в порядок после поездки.       Жюль кивнул, погладил коня и пошел к себе. За час его состояние ухудшилось. Боль в ране оставалась прежней, но вместо холода пришел жар, а вместе с ним усиленное сердцебиение и тяжелое дыхание. Он из последних сил старался подчинить своей воле непослушное тело, но оно словно специально все слабело и слабело.       Когда Жюль вошел в келью настоятеля, то аббат по обычаю сидел в своем кресле, облаченный в сиреневую сутану. Его каштановые волосы свободной волной спадали на плечи, а в руках он держал черные четки. — Проходите, сын мой, — Рене указал на кресло. — Слушаю ваш урок.       Жюль стал рассказывать отрывок из Библии, который должен был заучить наизусть, но в голове все время появлялся белый туман, перед глазами плясали черные бусинки отцовских четок, их становилось все больше… Сердце стучало, и его отголосок бил по ушам, а затем по вискам… — Жюль! — раздался грозный голос Рене. — Что с вами? Вы твердите одну и ту же строку уже третий раз! Сосредоточьтесь! Нужно думать об уроке, а не о прогулке на вашем коне. — Я… — мальчик тяжело задышал, — отец… — Да что с вами такое? — Д’Эрбле поднялся и приложил руку ко лбу сына. — Господи, да вы весь горите. У вас сильный жар. Жюль, что у вас болит, дитя? Скажите мне. Что болит? — Я… не могу. — Жюль тихонько всхлипнул и закрыл глаза, подставляя пылающее огнем лицо под отцовскую прохладную руку. — Послушайте меня, сын мой, — Рене приподнял голову мальчика за подбородок, — если на вас есть какая-нибудь вина, то я прошу вас на время о ней забыть и сказать мне о своем недуге. У вас слишком сильная лихорадка, вы что, умереть вздумали? Жюль! — Моя… спина. — По щекам ребенка покатились слезы. — Я ранен… — Что значит — вы ранены? — Рене потянул сына за руку, заставляя встать. — Снимите кафтан и повернитесь.       Жюль с трудом стащил с себя верхнюю одежду, повернулся к отцу спиной и тихо заплакал, когда почувствовал, как аббат сам задирает его рубашку. — Боже, — выдохнул Рене, осматривая воспаленную рану. Было видно, что рана перестала кровоточить совсем недавно, так как по краям все еще виднелась запекшаяся кровь, готовая в любой момент лопнуть и начать кровоточить заново. Очевидно, что Жюль травмировал ее несколько раз. Аббат мгновенно вспомнил вскрик Жюля в конюшне, бледность лица и слишком прямую спину на коне. Но больше всего его беспокоило происхождение этого ранения. В своей жизни он видел много ран, ссадин, ожогов, и подобные раны зачастую приводили к смерти… Если вовремя не начать лечение. Рене ощутил страх, пробежавший по всему телу. Смерть Христова, что случилось с его сыном? — Как вы получили это ранение? — тихо спросил он.       Жюль ответил громким всхлипом. — Я не могу, — закачал он головой. — Вы… меня… прибьете… — Я никогда не прибью своего сына. — Рене осторожно развернул мальчика к себе лицом. — Вы спускались в темницу, я прав?       Жюль кивнул, не смея заглянуть в глаза аббата. — От чего рана? Ну же, мой мальчик, уже нет смысла ничего скрывать. — Я… я на что-то налетел, — сглотнув, ответил Жюль. — На железный крюк, как острие стрелы… Не знаю, он очень острый… Простите… Я… — Тихо, — д’Эрбле повел сына из кельи, — ступайте к себе и ложитесь, я позову лекаря…