Воришка

      Рене выглянул в окно и увидел, как яркие языки пламени охватили крайние деревья небольшого подлеска, разделявшего монастырь от владений Сен-Поль. В этот момент за его спиной раздался новый приступ подозрительного кашля Жюля, и маленькие кусочки головоломки начали стремительно складываться в единую отвратительную картину, принося с собой гнев и желание придушить бессовестного глупого мальчишку на месте. Он резко развернулся и схватил побледневшего сына за ворот камзола, не обращая внимания на слабые попытки вырваться. — Говорите, шевалье, что вы и ваш закадычный друг делали в лесу сегодня днем? — Епископ легко встряхнул юношу. — Ну?! — Курили табак, — тихо ответил Жюль, во все глаза смотря на разъяренное лицо настоятеля. — Но я не понимаю… — Бастиан, — продолжая буравить сына суровым взглядом, позвал застывшего у двери слугу Рене. — Распорядитесь, чтобы все монахи немедленно оставили свои дела и присоединились к тушению огня, и проследите за стогами сена для конюшен. Огонь не должен перебраться на территорию аббатства. Возможно, стога следует облить водой. — Как прикажете, Ваше преосвященство, я все понял. — Бастиан поклонился, мимолетно бросил сочувствующий взгляд на мальчика и выскочил за дверь. — Отец, позвольте, я попробую объяснить… — начал Жюль, но епископ снова резко встряхнул его за ворот. — У вас еще будет время это сделать, господин д’Эрбле. — Рене наконец разжал кулак и выпустил испуганного мальчика. — Идемте. Уверен, господин граф и виконт уже на месте пожара. Молитесь, сын мой, чтобы огонь не добрался до полей, ибо если это случится, то наша провинция лишится зерна, что приведет к новому голодному году. Ваше баловство и беспечность могут привести к страшным последствиям, но выдеру я вас не только за безответственность, а за то, что вы так глупо подвергаете свою жизнь опасности. — Наградив юношу строгим взглядом, он развернулся и вышел из кельи.       Ничего не понимая, Жюль побежал за отцом. — Послушайте! Мы не поджигали лес! Клянусь, отец! Почему вы решили, что виноваты мы с Ноэлем? Да, мы курили, но когда мы покидали лес сегодня днем, то все было в полном порядке. И о каком риске для жизни вы говорите?! — крикнул Жюль и поймал себя на мысли, что на самом деле не помнит, как он вернулся из леса сегодня днем. Он помнил шуточный бой на шпагах, разочарованное лицо Ноэля, когда тот узнал, что он знает прием Генриха, а потом… Потом они закурили на прежнем месте, и курили довольно долго… А дальше начинался серый туман… Приятный дурман, похожий на опьянение… Он вспомнил, что забрался на верного Аима, который сам привез его в аббатство, его постель и сон… Он проснулся, когда приехал отец, и спустился на вечернюю мессу…       Рене продолжал игнорировать вопросы сына, седлая коня. — Отец?! Почему вы молчите?! — Юношу начинало душить отчаяние, он не понимал, что происходит, неужели в пожаре действительно виноват он и Ноэль? И его пугала холодность и отстраненность отца. — Мы продолжим разговор после того, как потушат пожар. — Епископ пришпорил коня и направился к подлеску.       Когда они добрались до зеленого луга, то к тому времени огонь охватил большую часть подлеска. Жюль увидел Ноэля, стоящего рядом с отцом, и, спрыгнув с коня, который чуть его не скинул, встав на дабы, видимо, от испуга, подбежал к другу. — Господин граф! Ноэль! — Господин де Сен-Поль, — кивнул головой епископ. — Ваше преосвященство, — отозвался высокий седой господин с аккуратной бородкой и пышными усами. — Вам уже известна причина возгорания? Мой сын молчит, словно воды в рот набрал. Я, право, не знаю, что и думать, но чувствую, что дело здесь нечисто. — Он наградил отпрыска острым взглядом, на что Ноэль опустил голову и отвернулся. — Насколько мне известно, наши сыновья курили здесь сегодня утром, — ответил Рене. — Что?! — Вы рассказали отцу про курение?! — рассерженно зашептал Ноэль на уху другу. — Да, — спокойно ответил Жюль, тревожно наблюдая, как огонь охватил нижние ветви высокого дуба. — Не вижу смысла лгать. Не волнуйтесь, я и словом не обмолвился, откуда у нас табак. Но я не понимаю, как, черт возьми, случился пожар. — Жюль, я должен вам кое в чем признаться, — вздохнул виконт. — В чем же? — Я нигде не смог найти трубку, — в голосе юноши прозвучало отчаяние. — Я хотел вернуть ее в кабинет отца, сразу же, как вернулся с прогулки, положить на место, но ее не оказалось в моем камзоле. Только огниво и табак, а трубки нет. — Смерть Христова, да вы что! — Жюль схватил Ноэля за край камзола, как ранее держал его отец. — Куда вы ее дели, черт бы вас побрал! — А почему сразу я?! Может, вы дели, господин д’Эрбле! — закричал Ноэль, пытаясь оттолкнуть взбешенного друга. — А ну-ка прекратите немедленно! — Рене потянул сына за плечо и попытался оторвать его от виконта. — Что это значит, господа? Объяснитесь! — Я тоже жду объяснений, Ноэль, — строго сказал граф де Сен-Поль.       Но юноши молчали, испепеляя друг друга яростным взглядом. В этот момент раздался треск, и в их сторону стала заваливаться старая береза. — Все назад, назад! — закричал Рене монахам, которые бегали с большими деревянными ведрами. Они работали дружно и согласованно, разделившись на две группы. Часть монахов тушила огонь, а вторая — таскала воду. Слуги графа де Сен-Поль и личный слуга епископа щедро увлажняли границу подлеска, чтобы огонь не добрался до полей. — Простите, Ваше преосвященство, — к епископу подбежал один из монахов и низко поклонился. — Я нашел это недалеко от дуба. — Он протянул на раскрытой ладони почерневшую, обуглившуюся, но хорошо узнаваемую курильную трубку.       Оба мужчины одновременно повернули головы и посмотрели на виноватых сыновей, которые, забыв о личном разногласии, прижались плечом к плечу друг к другу, словно им было не шестнадцать, а шесть, и опустили головы, не в силах вынести осуждение и суровость в глазах отцов. — Вы можете объяснить, виконт, как моя курильная трубка оказалась в лесу? — спросил граф.       После этого вопроса Рене тяжело вздохнул и сжал переносицу. Если его юнец забрался во владения графа… Господи, он даже думать не хотел о таком позоре. Он будет обесчещен, если пойдет молва, что уже взрослый сын епископа монастыря — воришка… — Отвечайте! — рявкнул граф де Сен-Поль. — Я взял трубку из вашего кабинета, отец, и принес сюда, — набравшись храбрости, ответил Ноэль, понимая, что Жюль прав — лгать нет никакого смысла, только хуже будет. — Господин д’Эрбле не имеет к этому никакого отношения. Я взял у вас трубку, табак и огниво. — Вы хотели сказать украли, — поправил сына граф. — Дальше. Как давно вы курите? — Простите, но ваш сын не прав, говоря, что я не имею к этому никакого отношения, господин граф, — вмешался в разговор Жюль. — Я знал, откуда табак, трубка и огниво, а значит, я молчаливый соучастник воровства, и я прошу вас простить меня. — Как благородно с вашей стороны разделить вину с другом, господин д’Эрбле. Так как давно вы курите? — Всего два дня, отец. — Понятно. Мы продолжим наш разговор дома, виконт, — многообещающе произнес граф.       К полночи пожар наконец удалось потушить. Уставшие монахи направились по своим кельям, однако настоятель монастыря, несмотря на тяжелый день, и не думал отправляться спать. Им руководили гнев и желание немедленно воздать сыну по заслугам. Эти чувства придавали ему сил бодрствовать, поэтому, как только они с Жюлем оказались в аббатстве, он схватил юношу за руку и потащил в свою келью, в твердом решении сейчас же закончить историю с пожаром. — Теперь можете попробовать объясниться. — Он втолкнул сына в келью и захлопнул дверь.       Жюль вздохнул, всматриваясь в ледяные глаза епископа. За столько лет он мог бы привыкнуть к этому суровому, пронизывающему до костей взгляду, но нет. Вероятно, он всегда будет бояться холодности, льда, от которого по спине пробегало тысячи мурашек. И как он мог объясниться? Что тут скажешь? Чувствуя себя мальчишкой, коим, похоже, он и был, он вновь тяжело вздохнул. — Возможно, курение так сильно одурманило нашу голову, что мы забыли трубку в лесу, — тихо заговорил Жюль. — Я не знаю, кто ее забыл. Я или Ноэль, но это уже и неважно. — Он опустил взгляд на каменный пол. — Вы когда-нибудь видели, чтобы я курил? — спросил Рене. — И смотрите на меня, когда я с вами разговариваю!       Жюль поднял глаза. — Нет, отец. — В священных писаниях ничего не сказано о вреде курения, напротив, многие лекари полагают, что табак способен излечить множество болезней, однако орден иезуитов относится к этой траве с осторожностью, опасаясь, что табак может затмить разум так же сильно, как и вино. И я начинаю думать, что наш орден прав, учитывая сегодняшние события. — Мне очень жаль, что так вышло, отец, — с печалью в голосе произнес юноша. — Простите меня… — Поскольку табак — трава, а как мы выяснили два года назад, вам присуща необъяснимая реакция на некоторые цветы и травы, я не понимаю, как вы можете так глупо рисковать своей жизнью?! — Епископ оставил без внимания слова извинений, ибо Жюль давно знает правила о прощении. — Я… Я не подумал об этом, отец. — Воспоминания о событиях в Испании больно полоснули по сердцу, и на душе стало совсем гадко. Как он мог забыть про свою странную болезнь?.. — Я забыл про болезнь… — Здесь больше не о чем говорить. — Рене подошел к углу, где стояла ваза с розгами, вытащил один прут, взглянул на сына, который с несчастным видом расстегивал камзол, и вернул прут на место. — Мы поступим иначе. — Он вернулся к юноше, схватил его за шею и подвел к своему столу. — Сколько дюжин, отец? — Жюль стащил штаны и улегся животом на стол, пока епископ освобождал широкий мушкетерский ремень от шпаги. Он хорошо помнил этот тяжелый кусок кожи. Воспоминание о первом и единственном знакомстве с ремнем нахлынули в виде яркой картинки комнаты в доме барона и жгучей боли, когда он чуть не прокусил кулак до крови. Он не совсем понимал, почему отец вдруг выбрал ремень, а не розги, у него появилось нехорошее предчувствие и зародился страх, когда он услышал простой, но жесткий ответ. — Пока не устанет рука. — Рене сложил ремень вдвое, спрятав железную пряжку в кулак, и без предупреждения нанес первый удар.       Келью оглушил громкий хлопок. Жюль зажмурился и вцепился в противоположный край стола. За столько лет он успел позабыть, что боль от ремня отличается от острых укусов розг. Более тяжелая и едкая, она способна медленно разжигать огонь и превратить его в настоящий пожар. Жюль горько усмехнулся, увидев аналогию между виной и наказанием, но тут же до боли прикусил губу, когда его зад очертил новый сильный удар. Отец силы явно не жалел, и уже к концу второго десятка мальчик понял, что не сможет продержаться без слез и звуков, и с его губ слетел тихий, протяжный стон… — Вы больше никогда не станете курить, шевалье, — заговорил Рене, продолжая разукрашивать на глазах приобретавший яркий оттенок хорошего красного вина зад мальчика. — Это вам за пожар! — Он не станет его жалеть, ибо глупость шестнадцатилетнего юнца несопоставима с проказами ребенка. Хотя если вспомнить все проступки мальчика, то приходит понимание, что если его сын попадает в неприятности, то в очень большие. Отчего-то это убеждение разозлило его еще сильнее, и под громкие рыдания и крики он перешел на бедра. — Я запрещаю вам курить табак, каким бы модным ни было это занятие! — Он подкрепил слова тяжелым ударом. — Я не хочу потерять сына! Не. Смейте. Подвергать. Свою. Жизнь. Опасности!       Жюль непрерывно выл, ибо на крики не осталось сил. Ему стало казаться, что он сидит в горящем камине, и огонь стремительно уничтожает всю нижнюю часть его тела. От напряжения по лбу давно катились крупные капли пота, смешиваясь с неконтролируемым потоком слез.       Рене остановился только тогда, когда кожа приобрела насыщенный темно-бордовый цвет. По его подсчету рука устала в конце пятого десятка, и он решил, что этого достаточно. — Поднимайтесь, — разрешил епископ и тряхнул рукой. Кисть действительно неприятно саднило.       Жюль поднялся, с трудом натянул штаны и поднял красные глаза на отца. — Ступайте к себе, сын мой. — Рене коснулся плеча юноши и слегка сжал. — Ступайте.       Жюлю захотелось снова заплакать, ибо еще ни разу отец не отказывал ему в объятиях и утешении, простых словах прощения… Возможно, отец считает, что он стал слишком взрослым для таких сантиментов, но ведь он приласкал его после случая с поездкой в Париж…       С трудом сдерживая новые слезы, Жюль медленно вышел из кельи настоятеля и направился к себе. Едва за сыном закрылась дверь, епископ Ваннский тяжело вздохнул и, подойдя к распятию, опустился на колени. Он ненавидел наказывать мальчика и каждый раз молился, чтобы наказание стало последним. Но пока Господь оставался глух к его молитвам, более того, с каждым годом он ощущал, что становится жестче и кровожаднее. Иногда новые черты пугали его, но потом он вспоминал, какую цель преследует, и становилось спокойнее…       Прочитав несколько молитв, Рене поднялся с пола, чувствуя, что полностью успокоился. На дворе давно стояла ночь, но он знал, что его сын не спит, горько рыдая в подушку. И он не ошибся, когда тихо вошел в келью мальчика и услышал приглушенные всхлипы. — Жюль. — Он присел на край кровати и положил руку на вздрагивающую спину. — О-отец. — Жюль повернул зареванное лицо. — П-простите меня… Пожалуйста… — Тихо. — Рене осторожно приподнял юношу и прижал к груди. — Все хорошо, мой мальчик, все хорошо…