Воришка

      6 месяцев спустя       Осень 1661 года выдалась пасмурной и дождливой, а холодная погода идеально соответствовала душевному состоянию убитого горем священника, потерявшего в жизни самое ценное.       Рене стоял у окна своей кельи и всматривался в даль пожелтевших полей. Безрадостные краски унылой осени. Бессмысленный жизненный путь. Он утерял веру в жизнь, похоронив своего воришку в яблоневом саду старого монастыря, в том самом, в который когда-то пробралась босоногая радость всей его жизни и стащила две тыквы. Рене больше не радовала ни его власть, ни пост главы ордена иезуитов, ничего, ибо он умер вместе со своим светловолосым мальчиком, однажды осветившим его келью подобно яркому весеннему солнцу.       На лице священника заметно прибавилось морщин, а в голубых глазах потух тот жизненный огонек, много раз подсказывающий Жюлю, что былой мушкетер молод душой. Но теперь он не молод, он медленно увядает. В последнее время он стал хуже видеть. Когда старики плачут, то слезы выжигают им глаза. Но с недавних пор он перестал и плакать. Слез не осталось, только боль, въевшаяся в самое сердце. Он много молится, стоя на коленях возле настенного распятия, и просил Бога простить его за гордыню. Простить за желание власти и собственное превосходство перед другими, из-за которого он упустил важный период в жизни сына и потерял его. Да, Рене винил себя в смерти сына. Только себя, и никого другого. Если бы он был немного внимательнее, то заметил, что с сыном что-то не так. Сколько раз он винил себя за то, что уехал в тот вечер и не вернулся к концу недели, как обещал, задержавшись у очередной любовницы.       Рене отошел от окна и устало опустился в кресло. Он стал медленно перебирать черные бусинки четок, время от времени поглядывая в дальний угол, где так и стоял столик с шахматной доской. Бастиан много раз предлагал убрать шахматы, убрать все, что причиняет страдания своими воспоминаниями, но Рене не разрешал. Ему нравилось представлять сына на соседнем кресле, видеть его улыбку и недовольный взгляд, когда его король снова падал с доски.       Король… И снова король. Несколько месяцев назад интрига Рене была раскрыта острым умом графа де Ла Фер, чей сын так и не добился успеха в любви и отправился на войну, и предательством Фуке, с которым он был слишком откровенен в желании хвастовства. К власти вернулся Людовик четырнадцатый, а Филипп Марчиали — в Бастилию. Только на этот раз узнику до конца жизни надели на лицо железную маску. Надо ли говорить, что епископ испытывал вину и перед этим молодым человеком, которому так легко вселил великую надежду, возвел на трон, но жестоко ошибся и обрек того на страдания до самой смерти.       Благодаря связям господина д’Артаньяна и графа де Ла Фер имя Рене в интригах против короля осталось нераскрытым, однако многолетняя дружба знаменитой четверки мушкетеров дала глубокую трещину. Атос и Портос простили старого друга за его дела против короны, хоть и не осталось между ними привычной откровенности, а гордый гасконец д’Артаньян попрощался с ним навсегда. — Все, и ничего, — прошептал Рене. Он поднялся, шурша подолом черной сутаны, и снова подошел к окну. — Прости меня, мой мальчик… Прости… — зашептал он. За окном пошел дождь, выбивая монотонный ритм по стеклам, принося с собой новые воспоминания, острым ножом разрезающие сердце на две части. С такой погоды начиналась его лучшая жизнь… В дождь в его погреб пробрался воришка…       В дверь тихонько постучали, и на пороге кельи показался Бастиан, одетый во все черное, как и его господин. — Монсеньор, — заговорил он, — к вам посланница из Бетюнского монастыря.       Название монастыря вновь подкинуло Рене болезненное воспоминание. Когда-то, давным-давно, в веселые годы мушкетерства, в Бетюнском монастыре прятали фрейлину королевы Констанцию, замешанную в интригах королевы, возлюбленную теперь уже его бывшего друга д’Артаньяна. — Проси, — ответил Рене и отвернулся от окна.       В келью вошла пожилая монахиня и склонила голову. — Ваше преосвященство, — монахиня протянула епископу запечатанный пергамент, — я здесь, дабы исполнить последнюю волю представшей перед Господом нашим сегодня рано утром Мадлен д’Амбуаз. — Рене почувствовал, что земля уходит из-под ног, и если бы не подхвативший его под руки Бастиан, который усадил его в кресло, он бы упал на каменный пол. Возлюбленную сына он несколько раз пытался найти, но даже господин де Сен-Поль так и не выдал ему местонахождение девушки, хотя он был уверен, что лучший друг Жюля знает, где она находится. Ноэль сказал тогда, что если Мадлен сама пожелает встретиться с ним, то они увидятся. Надо сказать, что сам граф де д’Амбуаз после смерти единственного наследника не пытался найти племянницу, обвиняя ее в смерти Франсуа. — Говорите, — произнес Рене. — Что случилось? Как она умерла? — Сегодня ночью бедняжка родила здоровенькую девочку, — продолжила монахиня, а Рене почувствовал, как снова сжалось сердце, а на глаза набежали слезы. — Но потом у бедняжки открылось кровотечение, и мы ничего не смогли сделать. Она отдала мне это письмо и велела немедля доставить его вам, монсеньор.       Дрожащей рукой епископ взял пергамент, развернул его и сразу же узнал красивый почерк сына. Мелким и ровным почерком Жюль передал ему послание тайными иероглифами, дав ответы на все оставшиеся вопросы, вселив надежду на еще возможное счастье. Он оставил ему кусочек себя. Свое продолжение, которое станет для него спасением от тьмы и боли.       Рене выронил письмо и прикрыл лицо рукой. — Мой мальчик, почему же ты не сказал мне сразу… — Монсеньор. — Бастиан наклонился к епископу. — Все хорошо, все хорошо. — Рене выпрямился и встал. — Велите подать мне карету. Я еду в Бетюнский монастырь.       Когда Рене вошел в маленькую келью Бетюнского монастыря, то увидел лежащую на кровати Мадлен, прикрытую белой простыней. Он приподнял край ткани, открыв ее белое, но прекрасное лицо. Чувствовал ли он злобу на очаровательное юное создание? Конечно нет. Но он ощущал обиду, что девушка не объявилась раньше. Не сказала, что в ее чреве растет жизнь от семени его любимого мальчика. А если бы она не умерла? Скрыла бы от него дитя Жюля? Или все же просила у него защиты и покровительства? Теперь некоторые вопросы останутся без ответов.       Рене вернул простынь на место, и в этот момент в келью вошли две монахини, и одна из них держала на руках крошечный сверток, завернутой в белое одеяло. Господи… Он никогда в жизни не держал таких крох на руках… Но когда монахиня улыбнулась и осторожно передала ему младенца, который легко лег в его руки, он понял, что никогда не испытывал ничего более естественного и настоящего. Он держал в руках новую жизнь. Маленького ангелочка, сошедшего к нему с небес, чтобы наполнить его жизнь радостными красками. Не передать словами, что он почувствовал, когда придерживал маленькую головку дитя его сына… Девочка вдруг открыла глазки, и у Рене перехватило дыхание, когда он утонул в невозможно синих, как самая глубокая бездна океана, глазах малышки… По впалым щекам постаревшего священника потекли слезы, но на этот раз слезы радости… Он чуть наклонился и прикоснулся губами ко лбу малышки… — Аньес, — прошептал он. — Я назову тебя Аньес…       Месяц спустя Рене уладил все дела во Франции и под именем герцога д’Аламеда покинул страну, направившись в солнечную Испанию.

Эпилог

      5 лет спустя. Лето, 1666 год       — Спускайтесь, юная мадемуазель! — с отчаянием воскликнул Бастиан. Он стоял под высоким деревом и смотрел наверх, под зеленую листву, где спряталась маленькая девочка. — Нет! — в ответ послышался веселый смех. Девочка замотала головой, и ее светлые волосы, заплетенные в две косички, подпрыгнули из стороны в сторону, и одна косичка зацепилась за ветку. — Ой! — Что такое? — спросил Бастиан. — Аньес, дитя, я прошу вас, спускайтесь, ради Бога, пока не пришел ваш отец. — Он взглянул на трехэтажное поместье, видневшееся сквозь пышную листву сада, но к ним пока никто не шел. — Ну что же это за наказание такое! Вы только посмотрите, на кого вы похожи, мадемуазель! Вы снова надели штаны, а не юбку, ваш отец снова будет на вас сердиться, — запричитал старик. — Ну слезайте же, дитя. — Я не могу, Бастиан, — жалобно протянула Аньес. — Что? Почему — нет? — Я… Я, кажется, застряла… — Ох ты, Господи! — Бастиан покачал головой. — Сидите и не двигайтесь, мадемуазель, слышите? Я сейчас позову кого-нибудь из слуг. — В этом нет необходимости. — Возле дерева появился Рене в сиреневой сутане и строго посмотрел на вмиг притихшую на ветке девочку. — Прекратите немедленно морочить голову доброму Бастиану. Я точно знаю, что вы не застряли, а всего лишь тянете время, чтобы не слезать с дерева. Быстро вниз.       Аньес надулась, но осторожно стала спускаться вниз, пока не оказалась на уровне вытянутых рук отца, который легко подхватил ее на руки, после чего опустил на землю, развернул и отвесил пять крепких шлепков по коричневым штанам. — Ай, батюшка! Хватит! — Сколько раз я говорил вам не лазать по деревьям, Аньес! — выговорил Рене, поворачивая дочь к себе лицом. — Сколько? И где опять ваша юбка?!       Аньес засопела, для виду потерла одной рукой зад, а другой — один глаз и обиженно посмотрела в голубые глаза священника. — Говорили. Много раз… — вздохнула она. — А юбка… в комнате юбка, в ней лазать по деревьям неудобно. Но я больше не буду…       Стоящий рядом с Рене Бастиан громко фыркнул, но поспешно спрятал рвущийся наружу смех за кашлем. — И что мне с вами делать? — вздохнул Рене и взял девочку за руку. — Идемте. Скоро ужин, а вам еще нужно помыться. — Он недовольно посмотрел на испачканное ягодным соком лицо дочери. — А вы сегодня расскажете мне новую сказку, батюшка? — Конечно, дитя мое, как всегда. — А как она называется?       Рене улыбнулся. — Она называется «Воришка»…