Я — твоя смерть

— Го-о-от! Где ты, маленький негодяй? Куда ты опять спрятался, мелкий проныра? Снова в подвале? Или на этот раз в шкафу? — Гено ходит по дому, фыркает тихонько в кулак и «ищет». Точнее делает вид, что ищет маленькое слияние — своего сына, самого дорогого монстрика в целом мире, нет, во всех мирах, мелкую, немного угрюмую иногда непоседу, от приставучести которой можно отделаться только так — игрой в прятки. Убрать немного на кухне, пытаясь «найти» сына под мойкой и в шкафчиках, залить себе кофе, проверяя, не прячется ли такой похожий на него самого малыш под кухонным диваном или столом, вытащить творожный торт и, наслаждаясь временной свободой, откусить кусочек, пока увлёкшееся слияние ещё хочет играть в прятки. Гено взглянул повторно на торт, переданный Блуберри несколько дней назад, отрезал себе ещё один кусочек побольше и затолкал в рот полностью, раздувая магическую плоть, заменяющую ткани щёк сладким изделием почти что в шарик, подошёл к подоконнику и аккуратно поправил стоящий в прозрачной вазе цветок — сухая, уже почти чёрная от времени роза, бывшая когда-то тёмно-красной, наклонился, заглядывая в окно и озираясь, не пришёл ли кто, и нет ли в почтовом ящике весточек. …Снова пусто… Как и всегда… И вздохнул тяжело, понимая, что ждать на самом деле бесполезно и даже глупо, и Гено бы на самом деле давно пора бросить это ненужное и ятрящее душу занятие: он не придёт, не вернётся, уже слишком много времени прошло с того дня, как он ушёл. Одиннадцать долгих месяцев. Уже и растущий так быстро сын стал на ноги и обрадовал отца своими первыми словами, уже и Гено перестал плакать по ночам, гладя мелкие косточки спящего рядом слияния — такого несправедливо похожего лишь на него самого монстрика. Словно маленькая копия, воплощение чужой одержимости… это же насколько сильно надо было утонуть в обожании, зациклиться на внешности, насколько невозможно нужно было хотеть, чтобы заставить магию повторить в малейших деталях каждую черту лица Гено, не подарив слиянию ничего от себя самого… Лишь в белом зрачке время от времени мелькает холодная самоуверенность и живой не по возрасту ум, напоминая своему папе второго его отца с его упрямством, твердолобостью и неумением отступать, или правильнее будет сказать, добиваться всегда своего… Как жаль, что он изменил своим привычкам, и оставил их одних, как Гено и попросил. Как жаль, что отступил, что послушал. — Ну всё, хватит, малыш, пора выходить, папа опять тебе проиграл. Где же ты прятался в этот раз? Признавайся скорее… — говорит громче Гено, хитрым взглядом мазнув по чёрным шторам, что недвузначно вздыбливаются возле подоконника, выдавая под собой присутствие прячущегося. Молчит, вредина, не хочет заканчивать игру, наверное, как и его папа, желает услышать какую-то никому не нужную глупость типа признания его таланта или превосходства, и Гено фыркает смешливо: — Ох, Гот, ты просто превосходно прячешься, да ты просто чемпион по пряткам, однозначно, самый скрытный монстр, которого я знал в своей жизни! Ну же, выходи, малыш, иначе я буду искать тебя вечность! За шторой слышно гордое сопение и тихие смешки. Вредная малявка! Сколько же можно тебя хвалить? Эго, наверное, тоже передалось мелкому монстрику от второго отца. — Ох, как жаль, — скорбно восклицает Гено, возвращаясь на диван, садясь медленно и хлопая руками по коленям. — Наверное, всё же не найду, эх… Значит, придётся мне есть творожный торт одному… — Неть! — вылетает это чудо из-за чёрной ткани и быстрыми смешными и не слишком уверенными шажками почти бежит к Гено. — Папа! Неть! Толт мой! — звучит возмущённое и требовательное одновременно. — Я его съем! Я! И Гено смеётся, подхватывая маленького сына на руки: — Съешь весь торт сам? — Да! Сям! — сводит брови у переносицы смешной коротконогий ещё совсем малыш. — Но как же так, малыш? А что же тогда есть мне? — притворно возмущается Гено. — Ах! Я знаю! Кажется, придумал. Если ты съешь весь торт, тогда я съем тебя! — и крошечное слияние подкидывают в воздух и щекочут маленькие рёбрышки, наклоняясь ближе к мелкому тельцу и шуточно скаля зубы, пытаясь под визги и смех сделать «Ам» чем поближе к груди. — Неть! Не сьесь! Это я съем тебя! Съем папу! Папа мой! Полсостю! Гено, хихикая, вытирает слезу и придерживает сына под седалищные, пока тот виснет у него на шее и делает вид, что действительно собрался есть своего родителя, начиная с шеи: — Полностью, а не полсостю, попугайчик ты мой говорящий, зачем выбираешь такие сложные слова? — исправляет он ошибку в произношении, с умилением про себя отмечая такую знакомую манеру присваивать себе и нежелание делиться с кем-либо его любовью. — Полостью! Папа мой! — Твой-твой, а чей же ещё… — смеётся Гено. — С кем бы ты только согласился меня делить… — качает он головой немного укоризненно, всё-таки вырастить сына собственником настолько, насколько был им его отец не хотелось, но как на это повлиять Гено совсем не знал, да и возможно ли это в принципе? Изменить кого-то? — Дейить? — задумывается серьёзно, смешно морща носовую косточку малыш. — Дейить папу с папой! — восклицает он неожиданно серьёзно, и Гено вздрагивает. С папой? Он никогда не говорил Готу о том, что у него есть второй отец, он не может знать, никак, просто… откуда? Может, видел кого-то в парке? Может, общался с каким-то другим ребёнком и обратил внимание на его семью? Но с ними же обычно никто не общается, по каким-то непонятным Гено причинам все обходят, будто чего-то опасаясь, и сторонятся. Гено за эти длинные одиннадцать месяцев так и не удалось завести в этом мире друзей — со всеми почему-то случались неприятности, болезни, травмы, несчастные случаи, будто дружба с тем, кто должен быть уже давным-давно мёртв накликала несчастья. Гено не удивлялся, когда от него после очередной аварии сбегал знакомый, когда на него старались не смотреть слишком пристально в местном маркете, когда вставали и уходили, стоило ему присесть рядом на лавочке в парке и заговорить. Так что нет, у них не было друзей и знакомых, и Гот не мог ни с кем о таком говорить, наверняка это просто очередная большая хитрость маленького скелетика. Гено улыбается немного грустно: — Собираешься делить меня со мной? Хах, умный ход, малыш, даже для такого хитреца как ты, слишком умный. — Неть! — дёргают ногой недовольно, наверное, пытаясь вырваться и убежать, забыв, что сейчас болтаются в воздухе, прижатые к отцовской груди. — Неть, не так, не с… м-мф-ф… — малышу видимо ещё трудно правильно выразить мысли, но он старается, пыхтит, про себя подыскивая нужные слова. — С папой! Котолый там! — маленький пальчик указывает на дверь детской. — Котолый юбит! И… и… будет делать сюп… сюлк… сюклиз! — Гот выдавил наконец из себя то слово, которое так часто последним временем слышал от своего второго секретного папы. Попытался сложить гордо руки на груди, чтобы Гено понял, насколько он сейчас серьёзен и честен. Чтобы родитель не думал, что он на самом деле жадный, хотя, это и было немного правдой, совсем чуть-чуть, лишь немножко. Но он же молодец! Он готов делиться своим папой, а значит, он совсем не жадина. Только папа почему-то побледнел. — А ну-ка, садись сюда, мелкий, — посадил его возле себя на диване скелет и заглянул ему в глаза. — Какой ещё папа, который там и который любит? Где ещё там? И что за сюклиз? Что это вообще такое? Гот прикусил губу, поняв, что проговорился. Тот другой папочка просил его молчать. Он просил не рассказывать пока о нём, не раскрывать тайну, он чего-то боялся, смотрел на него такими глазами, такими серьёзными и любящими… а Гот почти его выдал. Ох, нет, он не хочет его обидеть, не хочет испортить этот, как его, сюплиз, который папочка готовит на его день рождения. А вдруг он на него обидится и перестанет появляться в его комнате? Перестанет читать сказки на ночь и чесать спинку перед сном, прекратит приносить вкусности и показывать фокусы с исчезновением предметов? Перестанет обнимать и целовать в макушку и говорить, как сильно их с папой любит и как ему жаль, что не получилось жить с ними вместе! Вдруг решит не приходить из-за того, что Гот проболтался, к папе в гости? Нет, Гот не хочет! Не хочет всё испортить, не хочет его обижать, ведь он просил молчать, он хороший! — Папа, ты! Глупый папа! — тыкает он кулачками в грудь наклонившегося к нему обеспокоенного немного монстра. — Хоцю толт! Есть! Есть! Папа задный! Дай мне узэ! Еедленно, цто сказал! — срывает Гот свой голос намеренно в требовательный визг. Да, папа не любит, когда он скандалит и нагло требует, но это должно помочь! Это отвлекает. Всегда. Гено морщится от противного крика: — Эк-х, Гот! Вредный вымогатель, что это вообще за поведение?! Что за слова! «Немедленно, что сказал»? Кто вообще так говорит к своему папе? — Я! — упрямо припечатывает Гот. — Это я вижу… — ворчит Гено. — Ох, воспитывать тебя пора, маленький самовлюбленный тиран, сын своего папочки, это у тебя от него, не иначе… И Гот улыбается довольно. Да, от папочки! От папочки это хорошо, он любит папу, обоих своих папочек! Сильно-пресильно: — Юблю! — кидается он на шею к Гено и фыркает от красной капельки, сорвавшейся с папиной слабой улыбки и попавшей нечаянно в нос. — Сийно-сийно! — И я тебя люблю, — отзывается Гено эхом. «Ох, малыш, ты даже не представляешь, насколько. И от чего мне пришлось отказаться, чтобы гарантировать тебе свободную жизнь»… … Утро субботнего дня, на которое и выпал первый в жизни день рождения Гота, было угрюмым и противно дождливым. Небо затягивали серые густые бескрайние тучи, а по стеклу стекали не капли, а целые реки дождевой воды. Гено поправил передник, повязанный поверх чистой красной футболки, на которые он перешёл уже давно, чтобы не заморачиваться лишний раз с выведением пятен «крови» и выдавил последнюю в ряду розочку на именинный торт. Получилось вроде неплохо. Пусть сам он печь коржи так и не научился, несмотря на все старания Блуберри, но с кремами справлялся прекрасно. Вот и сегодня белые бисквитные квадратики, переданные младшим Свапом заранее, Гено самолично вырезал, оформил в двухъярусное пушистое сердце и украсил по кругу цветами из белкового крема, выдавив по центру большую красную цифру один. Посмотрел гордо на своё творение — пышные сладкие лепесточки так и манили, просили смахнуть их пальцем и отправить в рот, и Гено сжал плотно губы — он и так набрал слишком много массы за последние полтора года. Да, Блу был абсолютно прав, гоняя тогда упрямого скелета от сладкой выпечки, читая лекции о здоровом питании и качая укоризненно головой, когда Гено опять в очередной раз вместо фруктов и овощей прятался где-нибудь в укромном местечке, например, под сходовой клеткой с пакетиком аппетитных пирожных или банкой мёда, отданной Папсом с тяжёлым стоном. — Уф-фх… а теперь мучайся… — Гено осмотрел себя со всех возможных сторон и ущипнул за обьёмную грубую подвздошную кость. Хмыкнул: — А хотя… Сто десять килограммов чистого счастья, вот кому-то повезёт, чего я переживаю? На этом и успокоившись, он водрузил торт по центру стола среди расставленных уже тарталеток, корзиночек с фруктами, пироженок и желе, подвинул творожную запеканку с изюмом, чтобы своим высоким боком не заслоняла бело-красную красоту и взглянул на часы — восемь утра. Осталось совсем недолго. К девяти обычно просыпался Гот, а к десяти он ждал гостей — к нему должны были прийти Дрим и Инк, с которыми он так и не прекратил общаться после того, как переселился жить в эту небольшую вселенную, и, конечно же, Блуберри. Низенький скелет был частым гостем в его доме, по праву и вполне заслуженно занимал огромное место в сердце что его, что маленького Гота. Гено улыбнулся — единственное, чего не любил его сын в младшем Свапе — это его подарки. Всегда слишком цветастые, они вечно портились, рвались и пачкались маленьким, но смышлёным слиянием почти в тот же день, как их пришлось надевать на себя… да, это потому что Блу почти постоянно дарил одежду. Раньше дарил одежду. Гено хихикнул, ему казалось, что после последней откровенности, выданной Готом не таясь прямо в глаза, у Блу больше не поднимется рука купить вместо игрушки или книжки очередную кофточку. «Я не бомз, зацем ты постоянно дались мне одезду? У папы есть деньги!» Гено тогда долго смеялся, а Блу так же долго не мог вернуть во взгляд свои привычные звёзды. Так что сегодняшний день мог стать особенным и единственным в своём роде — день, когда Гот получит в подарок что-то новое и оригинальное, что раньше никогда ещё не получал. На самом деле Гено даже не представлял себе, насколько был прав, предполагая подобное. … Гот, на самом деле уже не в состоянии усидеть в своей комнате, с самого утра ожидал этого подарка — самого большого и приятного подарка, который можно было бы получить, но для того, чтобы всё вышло как надо, надо было сидеть тихо и не мешать. Не мешать папе. Он запустил руки в ведёрко со сладостями, что ещё пять минут назад принес ему его второй отец, и выудил оттуда очередной леденец: — Синий… юбью синий! — с восторгом почти выкрикнул он, зашуршал обёрткой и вслушался в тихий «чпоньк» за дверьми, с которым обычно и появлялся в его комнате второй папочка… и улыбнулся. … Гено же как раз закончил поправлять скатерть и сейчас, стянув с себя ненужный уже передник и бросив его на спинку стула, заскользил по коридору в свою спальню — переодеваться. Он умудрился-таки поставить несколько пятен на красной футболке пока занимался едой, и сейчас вымученно и раздражённо фыркал: «идеального решения не существует» — если красная решительность, смешанная с магией на тёмной цветной ткани и не кидалась особо в глаза, то белые капельки крема просто притягивали к себе внимание. Он растёр пальцами пятнышки крема, превратив аккуратные точки в метеоритный дождь с хвостами-змеями на груди, поджал губы недовольно и, стянув с себя пострадавшую вещь гардероба, швырнул её просто через приоткрытую дверь на корзину для грязного белья, проходя мимо ванной и жалея, что сейчас совсем нет времени забраться туда и немного освежиться. Уже совсем скоро в его доме будут гости, да и Гот наверняка где-то сейчас проснётся и потребует к себе внимания, а значит время поскорее одеваться, а не нежиться под тёплыми струями воды. С такими мыслями он и вошёл в спальню. Вошёл и замер на пороге, не в состоянии больше сделать ни шагу. Честно признаться, Гено не поверил своим глазам — то, что он видел сейчас перед собой, походило на сон или просто одну из его сладких грёз, которым он любил предаваться временами — пол… почти весь пол был усыпан красными лепестками, на краешку кровати лежали целые крупные шипастые розы и, судя по виду, коробка конфет, а в центре чёрной тенью… сидел он. — Рип? — Гено неуверенно сделал шаг по ласкающим косточки стопы лепесткам. — Это… ты? — было страшно. Страшно вдруг понять, что это галлюцинация, что Гено на самом деле не видит жнеца в своей комнате, а просто сошёл с ума от тоски и одиночества. Ведь… с какой стати он бы пришёл, что тут делает? Да ещё в таком антураже… было не понятно. Ещё бы, он не давал о себе знать целый год! Но галлюцинация пошевелилась, уверяя в своей реальности, и Гено вздохнул встревоженно. Он здесь. Правда здесь. А он уж подумал, что Рипер забыл о нём, что выкинул из своей головы и жизни неинтересного больше скелета «с прицепом». Что он ему стал неинтересным. И осознание, что эти предположения оказались неправдой… видеть вдруг снова этого монстра, да ещё не где-нибудь, а в своей спальне было… пугающе. Грудь сразу же скрутило спазмом от страха, что выполз откуда-то с крестца и, поднимаясь, заскрёб острыми ядовитыми коготками по позвоночнику — вот сейчас он поднимет на Гено свои глаза, протянет руки, схватит за голые сейчас плечи и утащит в портал, не спрашивая и не разбираясь, снова закроет на загрузочном экране или вовсе где-то в подвале, и Гено больше никогда не увидит солнца. Нет, не того солнца, что светит сейчас за окном и кидает яркие блики на чёрный, будто бархатный балахон, а его личного маленького и безумно любимого солнца, что спит вон там, недалеко, через стенку. Гено шурнул ногой и шатнулся назад. Рипер поднял глаза. Глубокие, невозможно чёрные глазницы, в которых сейчас разрасталось и начинало пульсировать белое пламя. Гено сглотнул — он так давно не видел этого жадного пугающего своей силой желания, он так его старался… не забыть. Рип не шевелился, просто сидел прямо посередине края его кровати, какой-то непривычный и странный на вид — бледные кости лица и горящие глаза — вот всё живое, что в нём сейчас было. — Подойдёшь? Гено вздрогнул. Он просит? Спрашивает? Жнец не встал сам и не сгрёб в охапку? Не подошёл сзади, возникнув в воздухе из ниоткуда, и не стиснул руками, прижимая спиной к груди? Позволил себя увидеть и найти, и не испугаться… он просит. Просит подойти к нему. Гено клянёт себя, но отсчитывает совершаемые им шаги, сделанные к краю кровати. О чём он вообще думает? Нужно же бежать! Спасать ребёнка, себя, свою независимость, но: — Что ты хотел? — Я? — смотрят на подошедшего яркими, будто холодные звёзды, глазами, откидывают капюшон. — Будто ты не знаешь. Тебя, Гено. Я всегда хотел тебя. И сейчас хочу. Гено фыркает, закатывает глаза и уже собирается сделать шаг назад, как предплечье вспыхивает болью от крепкой хватки — Рипер держит, вглядывается в глаза остро и упрямо, и ещё как-то устало, и в то же время угрожающе. Гено дышит часто, глотая воздух и сражаясь с желанием закричать. — Нет, стой. Не так. Я хотел сказать… Прощение… И Гено поражённо хлопает глазами, он только-только понял, что не так, почему всё воспринимается так неправильно, не так как обычно, понял, что рука, что так крепко сжимает его грубые кости, мелко дрожит, он забегал глазами по лицу и фигуре в общем, выцепливая всё больше непривычных и невозможных, если говорить о Рипере, вещей и фактов — кость и правда бледная, белее, чем обычно, влажные и холодные фаланги, вздымающаяся часто и мелко грудь… не может такого быть. Он переживает? Волнуется? Боится? Что же это? — Я пришёл за прощением, Гено. Я ждал достаточно долго, чтобы дать тебе время, чтобы ты смог, чтобы… простил. Я принёс подарок. Тебе. Странная задышка и дёрганные движения, жадный взгляд, что бродит по открытым костям и рука, что так и не разжалась, что так и не отпускает. — Ну так дари, — отвечает сипло Гено, больше не вырываясь. Больше почему-то не хочется вырываться, не хочется бежать, больше не страшно. Это желание в белых, едва ли голубых, словно талая вода, зрачках уже не пугает, а греет, тешит самолюбие, просит улыбку, но Гено упрямый — он не улыбнётся, ему вдруг так отчаянно хочется растянуть этот миг на дольше, это ощущение, когда ты вдруг не жертва, не собственность, а приз, которого готовы добиваться, которого вожделеют, ради которого что-то делают, что-то говорят, на которого так вот смотрят. Гено ещё немного хочет побыть призом. В подрагивающих руках, выуженная из недр просторного чёрного бархата, появляется коробочка. Странно, почему же так дрожат эти руки? Рипер никогда не был настолько слаб, чтобы вот так вот от переживаний… Чёрная коробочка, оформленная на манер маленьких миленьких декоративных шкатулочек, обычно скрывающих в себе кольца, чтобы красиво и по-особенному их преподнести, только эта больше. В ней не то что кольцо, в ней ошейник можно расположить на бархатной подушечке. Красивый такой, со вставками из голубого хрусталя. Гено кривит едва видимо нос своим мыслям, ну какой тебе к чёрту ошейник? Глупый ты, глупый. Рипер тянет эту шкатулку выше и вдруг, совсем уж неожиданно шумно вдохнув, сползает с кровати, падает на колени перед шокировано округлившим глазницы Гено, который уже даже не приз, а явно самая желанная мечта, роняет голову вниз, а руки наоборот поднимает выше, чтобы поднять коробочку на уровень груди, чтобы брать было удобнее. И Гено берёт, чувствуя как вялые, словно ватные пальцы заторможенно выпускают обитое мягкой тканью для красоты дерево. Да что же он? Что же у него совсем душа в пятках — так дрожать? Гено открывает коробочку, острячком фаланги поддевает крышку, и со щелчком откидывает ту кверху, и раскрывает в растерянности и неверии рот… Потому что душа Рипера не в пятках совсем и потому он такой сейчас нервно-онемевший. Потому что душа Рипера — вот она, в шкатулке, у Гено в руках, в маленькой коробочке, где чёрный бархат уже испачкался голубыми каплями, что стекают с глянцевых на вид светящихся бочков. Гено смотрит и не верит. Ему только что подарили свою душу. Значит ли это, что ему только что подарили свою жизнь? Слёзы капают вниз, стекая по щекам и подбородку, несколько красных капелек от эмоциональных качелей, только что прокатавших на себе Гено, тоже за компанию срываются вниз и красят голубой комочек, попав прямо в центр. — Ой, — Гено стирает красные пятнышки с голубого бочка пальцем, пачкает фалангу в сияющую влагу, слушает гулкое тяжёлое дыхание снизу и вдруг перестаёт держаться, терпеть и вообще быть «уважающей себя умничкой» и… сдаётся. Посылает всё к чертям. Сграбастывает небесного цвета сердце в руку, наверное, даже слишком неаккуратно, спешно и грубо, второй ладонью гладя по покрывшемуся испариной черепу жнеца, заставляя его запрокинуть тот назад, чтобы увидеть глаза… и утонуть в них тут же. Почти не думая, уже поднести голубой сгусток к губам, к лицу и шепнуть прямо в сердцевину — «я простил», и сдержать рвущееся наружу следом «я люблю», а ещё «я скучал», потому что Гено неожиданно нравится и хочется быть не призом даже, и не мечтой, а… настоящим смыслом жизни. Потому что именно это отражается в смотрящих снизу вверх глазах. — Принимаешь? — спрашивает жнец, пуская вибрации по объёмным костям только одним лишь тоном голоса и ещё тем, что опять спрашивает, а не приказывает или требует, или ставит перед фактом, как обычно делал до этого. — Мой подарок, ты… принимаешь? — Гено видит как ему сложно сейчас дышать и говорить, как сложно стоять, не шатаясь, на коленях, и с упоением проводит по зажатой в руке душе языком. Ох, он принимает, ещё как принимает, как же такое можно не принять. Он и надеяться уже не мог: — Принимаю, Рип, да, конечно же, да. — Тогда наконец-то мой, — хрипит Рипер куда-то в район таза, прижимается лицом не разбирая куда… или разбирая… трётся о подвздошные скулой и цепляет их зубами, ладонями выглаживает так старательно и в нужных местах, настолько чувственно и жадно, что Гено, бросив корчить из себя стойкого героя и подогнув ватные ноги под себя, опускается вниз — туда же, где сейчас Рипер — на пол прямо перед его кроватью, в которой кроме него самого и маленького слияния не лежал ещё никто. И от этой мысли становится жарко. — Полностью мой и ничей больше, — шепчет жнец, щекоча губами крупные кости, быстро перехватив инициативу в свои руки, несмотря на слабость в теле, давит сверху, бродит ладонями по голому торсу, по бёдрам и тазовым костям. — Ещё идеальнее, ещё красивее, невозможно прекрасен, как же люблю, ох, Ге-ено-о… — превращает имя в откровенно пошлый стон, заставляя вспомнить, как предательски быстро тело отзывается на его ласки, и как моментально закипает в костях магия, от касаний и поцелуев, от него. — Ах… — закрыть глаза, сгорая в румянце, обхватить таз жнеца ногами, притягивая его к себе плотнее, выпуская обмякшими пальцами упорхнувшую моментом свободолюбивую душу. Гено растёкся лужицей чистого желания под этими уверенными наглыми костями, по которым, оказывается, настолько сильно скучал. Шейные облизывают уже вовсю, прикусывают всё сильнее, оставляя следы что раз то больше и глубже, спускаются всё ниже, вырывают стоны всё откровеннее и громче… — Папа! … Что? Кто здесь? … Рипер застыл с превратившимися в чёрные блюдца глазницами, в которых горят мелкой точкой сузившиеся моментально зрачки. Ох, Гот, ну вредное ты слияние, ну он же просил. Гено под ним всхлипывает, давясь хлынувшей отовсюду кровью, пытается прикрыть свечение во всех возможных местах, стягивая с кровати покрывало и тараща глаза. — Ох, что такое, маленький, не удержался? Ну просил же посидеть немного в своей комнате, ну что же ты? Что? Неужто конфеты и пирожные уже закончились? — спрашивает Рипер, сдерживая смех от шокированного выражения лица Гено и пытаясь сообразить, сколько уже времени они валяются тут на полу под кроватью. — Неть, папочка… — опускает пристыженно взгляд его сын. — Плосто… плосто вот! — тыкает он пальцем в сторону и вверх, заставляя скосить туда глаза и застонать разочарованно. — Эм-м, ну привет, что ли… — бубнит Блу, заливаясь румянцем, и прячется за плечом художника, который стоит тут же с глупой кривой улыбкой и оранжевым вопросом и солнцем в глазах. — Надо бы поговорить, — бросает Дрим и мотает головой, резким кивком давая Риперу понять, что будет ждать его на кухне и, судя по взгляду, прямо сейчас и ни на секунду не откладывая, что никуда от него не деться — с ним просто придётся поговорить. Рипер хорошо знает этот взгляд, он помнит его, и вздыхает от этого ещё тяжелее, потому что он до последнего надеялся избежать этих психологических пыток и промывания мозгов. Поднимается на ноги и помогает подняться Гено, гладит его по щеке сопровождая тихим «да, Гот меня знает, я к нему приходил. Только не сердись на меня, прошу. Я потом объясню тебе почему так поступал, почему не признался сразу. Вечером. Всё вечером». И улыбается, потому что от этого «всё вечером» у Гено вспыхивают щёки и течёт красная струйка по подбородку вниз. Ох, он так скучал по этим красным каплям, что украшают его тело… Рипер оставляет Гено в комнате с Блу и Инком, что сразу же кинулись к своему другу с расспросами, треплет по голове сына, проходя мимо, и ныряет в кухню, не побеспокоившись прикрыть за собой дверь. — Всё же вернулся, — встречает Дрим короткой невыразительной фразой. Рипер хмыкает, потирая череп, пересекая кухню и садясь на стуле как раз напротив этого доморощенного психолога: — Будто ты не знал, что вернусь. — Знал, — кивает Дрим согласно. — Но разговор-то с чего-то начать надо… мне переживать, или ты остановишься? — С чем? — невозмутимо переспрашивает жнец, совсем не удивляясь скомканности и странности диалога, с ним так всегда: Дрим всегда больше читал мысли и чувства, нежели слушал слова и забывал часто, что его мыслей-то не слышат собеседники. Рипер делает вид, что не понял вопроса, поддаваясь желанию хоть немного понервировать неприятного ему монстра, смотря прямиком в золотистые зрачки, не скрываясь — всё равно смысла прятать глаза нет от того, кто читает саму душу. Дрим кривится недовольно: — С чем… Будто ты не знаешь. С жителями, — смотрит остро, играет чайной ложкой, вертя ту в руках. — Думаешь, сложно было понять, что это всё твоих длинных рук дело? Узнать, почему у него до сих пор нет друзей? Или почему испытывающие к нему симпатию монстры раз за разом попадают в больницы? Или почему все шарахаются от него на улице или в магазине? Ты не лечишься, Рипер. Совсем. — Но я же никого не убил, — улыбается жнец, разводя руками в стороны. С удовольствием перебирая в памяти лица тех, которых пришлось за этот год «устранить» и «отговорить от общения». Смысл скрываться и делать вид, что он раскаивается и ему стыдно, если это не так. Дрим и так видит, знает, что если бы пришлось, то и убить бы он не погнушался, найдись-таки в этой вселенной монстр настолько упрямый и глупый, который бы не испугался грозящейся скорой расправой Смерти, прячущийся в тени и следующей за Гено день в день по пятам. — Все живы. Чем ты недоволен? Гено доволен и счастлив, у него есть теперь мир, дом, сад, есть свобода, которую он так сильно хотел. Дрим фыркает: — Мне-то можешь не вешать лапшу на уши, Рип. Свобода… Какая разница как выглядит подконтрольная тебе клетка: как загрузочный экран, или как вселенная? Ты почти перешёл границы. И знай, я вмешаюсь, если ты их таки перейдёшь. — Не смей всё портить, — внезапно посерьёзнел жнец, голос его ухнул тоном вниз, теряя моментально свою расслабленность и легкомысленные нотки, в чёрных глазницах вспыхнула опасная магия, а дерево стола под руками посерело и иссохло, покрывшись мелкими трещинками и тленом. — Он мой и будет моим и дальше. Я не отпущу его, ты знаешь. Гено будет хотеть лишь меня, будет желать быть только со мной, исключительно, я всегда буду его единственным вариантом, самым лучшим, единственным. Даже если мне придётся для этого убить всех вокруг, убить тебя и всю вашу чёртову компанию. Не иди против Смерти, Хранитель, не заставляй принимать чью-то сторону и рисковать равновесием Мультиверса. Отступи. Ложечка упала со звоном на повреждённую столешницу, Дрим наклонился через стол к Риперу ближе, будто прошивая того взглядом насквозь, словно читая, анализируя и просеивая всего жнеца через себя, каждую его клеточку, каждый отголосок даже ещё не оформленной в слова мысли… и улыбнулся своей лёгкой безобидной и дружелюбной улыбкой: — Сделай так, чтобы он был уверен в своей свободе, — поднялся он из-за стола. — Сделай так, чтобы был счастлив. — Сделаю, — ответил Рип и тоже поднялся на ноги, встряхнул плечами и подошёл к плите, хватая чайник и набирая в него побольше воды: — Генуль, милый, я уже поставил чайник, солнышко! Одевайся скорее и приглашай гостей за стол. Сегодня же день рождения нашего милого сына, а мы до сих пор никого ничем не угостили. Я не потерплю отсутствия гостеприимства в нашем доме… — Нашем… — повторил громко и гордо за папой маленький Гот понравившееся слово, что всё это время стоял тихонько возле двери, внимательно слушал беседу взрослых и внимал. Рипер вздрогнул от неожиданности — он совсем не ожидал, что их разговор будет услышан кем-то, это совсем не входило в его планы. В груди взвилось неприятное волнение: — Гот? Ты всё слышал? — пальцы на руках похолодели, Смерть впервые в жизни сомневался, не знал, что должен сейчас сделать с нежелательным свидетелем… со своим сыном. — Всё-всё-всё, папочка, — подтвердил, важно кивая малыш, подошёл к замершему отцу неспеша и с серьёзным видом похлопал его через балахон по коленной чашечке: — Всё слысал и всё понял… И я буду помогать папе с Длимом! Если он будет нам месать. Наш папа только наш. Наш! — добавил он особенно эмоционально, дёргая второго своего папочку за балахон и тут же взвизгивая со смехом, когда его резко подкинули в воздух и обняли вдруг сильно-пресильно. — Умница, сынок, какая же ты у меня умница. Конечно же ты будешь помогать мне, крошка. Ведь наш папа и правда только наш. Правда же? — погладил Рипер мелкую белую черепушку, утопая в мягкой и сладкой нежности и любви, что затопила его душу. Наконец-то у него есть семья, наконец-то его понимают и поддерживают, наконец-то он добился всего чего так долго хотел… «ну, почти всего» — улыбнулся одними губами жнец, снимая чайник и засыпая в чашки заварку. Ему только что вспомнился вид Гено с круглым, просвечивающим через футболку, огромным животом. «А большая семья же намного лучше, чем маленькая». Рип подмигнул своему сыну, всё ещё сидящему на его руках и выглянул в приоткрытые двери: — Любимы-ый… а мы тебя ждём…