Его судьба

— Нет! — Линвэнь выдёргивает свиток из рук бродяги-калеки, в котором с трудом можно было узнать Ши Цинсюаня, и тяжело вздыхает. Её тяжёлый взгляд не способен сейчас усмирить бывшего Повелителя Ветра, и тот уже открывает было рот для гневной речи, но Богиня Литературы обрывает с нажимом: — Я сказала «нет». То, что ты задумал, — верное самоубийство. Разве не хватит того, что ты уже сделал для него? Или ты уже забыл, какую цену заплатил? Сократил и без того едва ли долгий теперь срок своей жизни. Разве этого недостаточно? Рассуждая логически, ты вернул ему то, что должен был, остальное это уже его проблемы, так что… — Госпожа Линвэнь! — вскидывается парень, в отчаянии хватаясь за свиток единственной работающей рукой. Шумно сглатывает. Голос его, как и он сам, мелко дрожит, и только сверкающий взгляд выдавал в этом жалком теле былое величие: — Этого действительно недостаточно. Я не могу бросить дело на полпути. Пусть после проведения обратного ритуала, Хэ Сюаню и вернулась его судьба, но он по-прежнему не может ей воспользоваться из-за своей демонической сущности. А то, что он стал демоном — прямое следствие изменения судьбы. Разве это справедливо? Я не могу это так оставить, понимаете… Я не хочу просто отмахиваться бесполезной подачкой от того, кто так сильно пострадал от моего брата. Моя обязанность исправить ошибку брата. Действительно исправить её. Мне надо вернуть Хэ Сюаню его человеческую сущность. Я обязан это сделать. Линвэнь выслушала его безмолвно, с тяжёлым, холодным взглядом, лишь брови свелись к переносице и глубокая тень залегла на светлом лице Небожительницы. — Нет. Твой брат бы не позволил этого. Если уж тебе плевать на себя, хоть подумай о его чувствах: какого ему будет узнать обо всём с того света? — краткая пауза и тяжёлый вздох. Прикрыв глаза, она добавляет тихо: — Мы и так слишком многих потеряли. Не хочу терять ещё и тебя. Ши Цинсюаню нечего было на это ответить. Поджав губы, калека долго молчал, но так и не отнял руки от свитка с ритуалом, достаточно сильным, чтобы изгнать демоническую сущность даже Непревзойдённого и сделать того вновь человеком. Этот свиток Линвэнь искала для него в течение не одной недели, и теперь, когда он был так близко, показав один жалкий отрывок, наотрез отказывалась отдавать. И пусть Цинсюань прекрасно осознавал причины столь резкой перемены решения Богини Литературы, обида вместе с отчаянием начинали медленно сжирать его изнутри, словно ржавчина, даже почти перекрывая животный ужас от одной мысли, что именно он задумывался сделать. Животный ужас, прямиком из того дня — дня, когда он лишился и брата, и лучшего, как он тогда считал, друга, и даже собственных сил. И всё же он уже решился. Решился ещё в тот момент, когда попросил Линвэнь помочь обменять его судьбу Небожителя на судьбу Хэ Сюаня — тем же методом, что и его брат когда-то забрал для него чужую судьбу. И Ши Цинсюань пообещал себе довести дело до конца. — Вы сами сказали, что моя жизнь теперь сильно сократилась, и это правда, — проглотив вставший в горле ком, заговорил Цинсюань твёрдо, — Так или иначе, относительно скоро я отправлюсь вслед за братом, так почему бы не потратить жалкий остаток на исправление ошибок? Меньше всего я бы хотел умереть, не попытавшись даже загладить вину перед Хэ Сюанем. Тем более что… — голос его ломается, и он добавляет совсем тихо, чувствуя, как начинает щипать, словно от дорожной пыли, глаза: — На самом деле, меня ничего не держит в этом мире. У меня нет причин жить. Ни одной. Понимаете, госпожа Линвэнь? — Ши Цинсюань… — она предприняла последнюю попытку: — Даже если ты готов к самой смерти… Разве тебе не страшно, что будет до? А если у тебя не получится? Ради того, чтобы завершить этот ритуал, тебе понадобиться приблизиться к Хэ Сюаню почти вплотную, он может сделать с тобой что угодно. Вспомни, чем закончилась ваша последняя встреча, — и небожительница невольно бросила взгляд на неработающую руку и, вероятно, уже навсегда хромую ногу. Ши Цинсюань громко сглотнул, прикусывая губу до боли, лишь бы не позволить слишком свежим ещё воспоминаниям захватить его. — Страшно, — наконец охрипшим от подступивших слёз проговорил Ши Цинсюань, — Так страшно, что от одной мысли сейчас меня уже трясёт. Но раз это единственный способ… Отдайте мне свиток, — пауза. Он смотрит в упор в холодные, уставшие глаза напротив: — Пожалуйста. Я в любом случае попытаюсь это провернуть, с ним или без на руках. Долгие секунды Линвэнь колеблется, прежде чем всё же ослабить хватку и позволить калеке забрать свиток. Не поднимая взгляда на Ши Цинсюаня, ничего не говоря, она разворачивается и уходит прочь. — Спасибо, — криво — иначе не выходило — склоняется на прощание бывший Повелитель Ветров, — Спасибо Вам за всё. . . . Близ Чёрных Вод всегда, кажется, мрак сгущался чуть быстрее, чем во всём остальном мире, и был каким-то особенно плотным и будто бы даже немного зловонным. И без того тусклая, будто пыльная луна затерялась среди месива низких туч ещё с несколько минут назад, и лишь по редким отблескам болотных огоньков можно было различить, где кончался берег и начиналась трясина Чёрных Вод. Именно трясина — всплыть здесь возможно было лишь, обратившись трупом, будь ты человеком или рыбой. Высокий мужчина в чёрном облачении, вышитом золотом, устроившись на широкой ветви плакучей ивы, чьи корни тонули в разлившихся Водах, наблюдал за бултыхающимися в воде скелетами рыб, неспешно отпивая вино из кувшина. Плеск волнуемой ими чёрной воды и шорохи тихих волн становились единственными звуками на многие километры. И эти звуки больно резали по слуху, заставляя что-то внутри черепа пульсировать от боли. От поднявшегося ветра волны разбились о бесплодный берег слишком звонко. Мужчина поморщился, прикрывая глаза и откидывая голову назад, чуть ударяясь затылком о твёрдую кору дерева. От удара стало больно, но это позволило на пару секунд заглушить пульсацию в голове. Жаль только, прогнать отчего-то слишком настойчивые в эту ночь мысли не помогло. Впрочем, куда уж справиться ничтожному толчку, если даже крепчайшее вино со складов Черновода не справлялось? Демон сделал ещё один крупный глоток. Только, кажется, стало лишь хуже — ставшая от промозглости почти ледяной жидкость отдала острой болью в зубы и мозг, жгучая пульсация под черепом усилилась, и перед глазами с почти невыносимой яркостью вновь всплыли воспоминания, не утихающие уже более полугода… Ши Цинсюань. Прелестнейший, нежнейший небожитель, почти настоящая небожительница, и притом наивный до абсурда, громкий и приставучий до зубовного скрежета. Если бы не конечная цель, в своё время, скрываясь под личиной Мин И, вряд ли бы он выдержал этого придурка. Особенно учитывая, как схоже было его лицо с лицом Ши Уду, от каждого упоминания которого бросало в дрожь от ярости. И всё же… Они были разными. Совершенно разными. У Ши Цинсюаня аккуратные черты лица и непринуждённый, льющийся нежной мелодией, смех. Глаза, игриво прищуренные, сверкали ярче любых самоцветов, коими был расшит его любимый пояс, и взгляд каждый раз цеплялся за эти переливающиеся жизнью самоцветы чересчур надолго. Ши Цинсюань так раздражал своим показным дружелюбием. С самой первой встречи он мечтал придушить Повелителя Ветров за разведённый им слащавый концерт — удивительно, сколь долго он смог выдерживать эту роль. И от этого руки так и чесались сорвать фальшивую маску с миловидного личика, желательно, вместе со скальпом. Ши Цинсюань… его слёзы и мольбы, бесконечные извинения не принесли ожидаемого удовлетворения. Маска невинного ребёнка так и не слезла с обезображенного отчаянием лица. Неужели… Нет, эту мысль Хэ Сюань прогонял сразу же, стоило ей в очередной раз всплыть. Как бы они ни отличались, Ши Цинсюань оставался родным братом Ши Уду. И всё же было очевидно: «Цинсюань был искренен. Всё это время», — именно эта мысль заставила его тогда отпустить Небожителя живым, пусть и калекой. И именно она теперь не позволяла забыться. Где-то вдалеке Чёрных Вод разыгрывалась гроза. Хэ Сюань сделал ещё один глоток вина. Поморщился от уже опротивевшего вкуса — и сделал ещё. В голове застряли давние слова Ши Цинсюаня, брошенные так мимолётно, что, кажется, только сейчас демон начинал действительно осознавать их смысл. — Сегодня было так страшно, ты чуть не умер, а я, как дурак, стоял столбом, — после не самого простого сражения со Свирепым, Повелитель Ветра изрядно выпил и едва ли держался самостоятельно на ногах — «Мин И» пришлось нести его на спине, выслушивая нескончаемый пьяный бред на самое ухо, — Но если бы я мог, я бы отдал всего себя, лишь бы ты был в безопасности… Прости, Мин-сюн… — А? — Прости, что не пришёл сегодня на помощь. Я… Я не знаю, тело не двигалось, было так страшно. Я такой слабый и бесполезный… — Хэ Сюань до сих пор помнит, как трясущиеся руки небожителя сжали его тогда, едва не удушив и горячие слёзы пропитали одежды на плече, а сам Ши Цинсюань надолго смолк, почти испугав этим. Почти — потому что в какой-то момент раздалось тихое, почти неразборчивое: — Прости… Я так люблю Мин-сюна, не знаю, что бы делал, если бы ты тогда не увернулся. Мин-сюн… Я люблю тебя. Тогда Хэ Сюань решил, что ослышался или не так понял — всякое случается, в конце концов. Но теперь, когда это «Мин-сюн», сказанное с нежным трепетом, застряло в голове, сомнений не оставалось. «Вот придурок, — проносится в голове, и Хэ Сюань сам не уверен, к кому именно — себе или Ши Цинсюаню — относятся эти слова, — И что он только нашёл во мне…» Буря подбиралась всё ближе к берегу; начинали сверкать молнии — рассекая густые чернильно-чёрные тучи, они тонули в омуте Чёрных Вод, бесследно, как если бы их затянуло в густую трясину, не пропускающую ни единого отблеска. Ветер завывал всё сильнее, и верхние ветви плакучей ивы опасно зашатались. Хэ Сюаню, впрочем, было всё равно; резким движением он опрокинул в себя остатки вина и отбросил кувшин в сторону. — Ай!.. Чья-то светлая, но кривая, будто хромая фигура, схватившись за ушибленную голову одной рукой, вывалилась из кустов. — Ты… — обернувшись на незванного гостя, Хэ Сюань так и замер. Что-то внутри — не сердце, его у Черновода не водилось — болезненно стянуло. Даже не оборачиваясь, он тут же узнал в этом дрожащем от страха жалком «ай» Ши Цинсюаня, но до последнего отказывался верить — даже сейчас он несколько раз мотнул головой, словно желая отогнать наваждение, — Что ты здесь забыл? — спрашивает холодно, отводя показательно небрежно взгляд и наблюдая за действиями Ши Цинсюаня лишь краем глаза, пока внутри всё переворачивается от одного вида убого, трясущегося перед ним теперь, как осиновый лист. Острое зрение демона различало в широко распахнутых глазах застывшие слёзы. От последних взгляд сверкал — но совсем не так, как должны сиять прекрасные самоцветы. «Разве не этого я добивался? Так почему теперь это так раздражает?» — Это… — не без труда поднявшись с холодной земли, Ши Цинсюань открыл было рот, но слова застряли в горле комом, и он лишь с какой-то немой просьбой уставился на восседающего на дереве мужчину. — Ну? — Хэ Сюань начинал терять терпение, — Я тебя отпустил не для того, чтобы ты возвращался и действовал на нервы. Или… — в один миг он оказался у Ши Цинсюаня. Грубо схватил ледяными пальцами за подбородок, заставляя смотреть на себя, аккурат в ледяные, словно у мёртвой рыбы, глаза — Тебе не хватило в прошлый раз? — Х-хватило… — только и смог пробормотать калека, чувствуя, как от страха подгибаются коленки и тело парализует вместе с голосом. Чужие ледяные прикосновения, такие когда-то желанные, впивались в кожу ядовитыми иглами, отдавались в искалеченных навек конечностях той нестерпимой болью, когда в глазах белеет и ты теряешь сознание, не выдерживая хруста собственных костей, прорывающих хлюпающее кровью мясо. Надо было что-то сделать. Терпение Хэ Сюаня не вечно. — Эй, я с тобой разговариваю! — словно в доказательство последнего рычит демон, сжимая чужой подбородок сильнее, оставляя царапины. — Ай… — шипит Ши Цинсюань. Но эта боль приводит его в чувства и, пока его снова не парализовал страх, калека подаётся вперёд, впиваясь губами в губы демона, сцепляет в почти животных объятиях — чтобы не отстранился раньше положенного. Ноги подкашиваются, а Хэ Сюань от неожиданности не способен удержать чужой вес — он падает на спину, позволяя трясущемуся от ужаса Ши Цинсюаню вжать его в твёрдую землю, не разрывая поцелуя. Поцелуя, от которого кровь стыла в жилах обоих — настолько неправильным, неуместным он был. На губах горячий привкус Ци — не демонической и не божественной, а самой человеческой жизни. Она вытесняет Ци демоническую. — Цин… — Черновод предпринимает попытку оттолкнуть, кажется, сошедшего с ума калеку, но тот только яростнее — отчаянье превращало его почти в дикого зверя — вжался в Хэ Сюаня, не позволяя разорвать поцелуй. До демона поздно доходит, что произошло. Ши Цинсюань наконец отрывается от его губ — и кашляет кровью. Крупная лихорадочная дрожь бьёт его, и он безвольно сваливается рядом. На губах расцветает лёгкая улыбка. — Цинсюань!.. — Хэ Сюань, — бормочет Ши Цинсюань слабо. Бушующие Воды заглушают его, и демону приходится склониться ближе, — Прости. Я должен был сделать это гораздо раньше, но… Хотя бы теперь я не струсил. Я сдержал обещание, это ведь считается, да? — смеётся — и тут же заходится в новом приступе кашля. Заставляет себя приподнять веки и мутным взглядом всмотреться в испуганное лицо Хэ Сюаня. Что-то заставляет его потянуть к нему руку и нежно огладить по щеке, — Мин-сюн… — бормочет он уже в бреду, и глаза-самоцветы застилает болезненная дымка, — Мин-сюн, я ведь говорил, что люблю тебя. Так глупо. Я такой идиот. Не мог выбросить тебя из головы даже после того, как ты разрушил мою жизнь… Что ж, это было заслуженно… Прости, что не могу извиниться получше. Рука Ши Цинсюаня слабеет и безвольно ударяется о землю. Вспышка молнии совсем близко заливает всё белым —и пространство тонет в грохоте грома. . . . Прошло уже несколько дней с той ночи, когда на Чёрных Водах разыгралась буря. Когда Ши Цинсюань использовал собственную жизнь, чтобы, как и было написано в ритуале, обменять ту на демоническую из тела Непревзойдённого. Простой в сути, сложный в исполнении и ужасающий в последствиях ритуал — Хэ Сюань до сих пор до конца не уверен, как у Цинсюаня вышло провернуть это и что стало с его телом после такого потока демонической Ци. Сразу после вспышки молнии, когда ритуал был завершён, мир увидел нового Повелителя Ветров — Хэ Сюаня. Последний же даже не успел на последок бросить взгляд в тускнеющие глаза Ши Цинсюаня. «Лишь бы этот придурок не умер там, пока я разгребаю всё это». Стоило Хэ Сюаню вознестись — и на него навалилось сразу миллион мировых проблем. Пост Повелителя Ветров слишком долго пустовал, и люди оголодали по его благословениям; в то же время у Пантеона Небес возникло множество вопросов конкретно к личности нового Божества, и ему буквально не позволяли и шагу свободного сделать. И пусть навыки побега и сокрытия у бывшего Черновода были на высоте, даже они становились бессмысленны против целой оравы Богов, умудряющихся доставать несчастного новенького даже из-под земли. Что-что, а доставать эти вышние мира сего умели. Настолько, что уже тошнило. И всё же, если не прекращать попыток, рано или поздно, так или иначе, ускользнуть выйдет и от самых бдительных тюремщиков. И вот Хэ Сюань, облачённый в чёрные, расшитые серебряными узорами ветра одеяния, стоял у той самой плакучей ивы, на том самом злополучном берегу. За всё прошедшее время, кажется, ни одна живая душа так и не забрела сюда: даже какой-нибудь мелкий зверь и то старался избегать подобные места. Лишь ленивый шум пожухлой листвы. Лишь тихо и будто безразлично плещущиеся о берег тёмные волны. Хэ Сюань не сразу замечает бездыханное тело, что ветра присыпали песком и грязью, а насекомые принялись жадно поедать. Если бы не бабочка-падальщица, слетевшая с когда-то аккуратного точённого носа, что теперь пошёл серыми трупными пятнами, он бы, вероятно, так и не обратил бы на него внимания. Слишком уж слился он с общей картиной, слишком естественно растворялся в ней, наравясь бесследно исчезнуть. Ещё немного — и от Ши Цинсюаня не останется ничего. Не чувствуя под ногами земли, Хэ Сюань подходит к телу. Медленно садится рядом и с каким-то первобытным ужасом, давно забытым человеческим сознанием, пялится на глазницы, где ссохлись и впали глазные яблоки и их уже с удовольствием пожирали черви, и в голове пульсировала лишь одна мысль на грани сумасшествия: вредители сжирают самоцветы, когда так прекрасно переливающиеся в руках. Не вынося этого вида, Хэ Сюань уставился на линию аккуратного рта, так любившего лучезарно улыбаться, расплывшегося теперь неясным рваным месивом. Часть щеки, та, где когда-то так мило от малейшей улыбки расцветали ямочки, отсутствовала — либо отвалилась, как и любая гнилая плоть, либо была с жадностью проглочена насекомыми. В голове зазвенел его лёгкий и непринуждённый, по-детски дружелюбный смех. Уголок губы Ши Цинсюаня дрогнул, приподнимаясь — это червь выбирался из челюсти. Хэ Сюань не понял, он ли упал на колени — но звук удара отчётливо множился в голове эхом. Даже более отчётливым, чем собственный сдавленный крик, долетевший, кажется, до Небес и до Нижнего царства. Это был крик, в котором голос кончается быстрее, чем сам крик. Крик, в котором горло срывается в кровь. Боль, нестерпимая, сжирает огнём изнутри, и хочется выть — и он воет, вырывая себе клоками волосы, впиваясь руками в землю и разбивая костяшки о камни. Падает головой на бездыханную гниющую грудь и замирает, бесцельно упираясь взглядом куда-то в пустоту перед собой. Там, опасливо и будто виновато спрятавшись за ветками облезлого кустарника маячил светлый, мягкий белый огонёк. — Прекрасно ты извинился, гад, — цедит сквозь зубы Хэ Сюань, чувствуя, как его вот-вот вырвет — не от запаха гнили, но от самой реальности. Реальности, где он небожитель, а последний, кого он полюбил, пусть и полюбил слишком поздно, мёртв, — И кто кому ещё жизнь испортил? Зачем ты снова решил играться с моей судьбой? Бесконечное, жалкое «прости» безмолвно повисает в воздухе. — Цинсюань… Ублюдок, как же я тебя ненавижу, — и прижимает к себе, к груди, гниющее тело.