моє серце буде тільки твоїм до останньої весни, останньої весни моє серце не покине твоє до останньої сльози, останньої сльози
я віддаю тобі свою кров останню я віддаю тобі всю себе і все, що маю
♫ Lama — Моє серце
Целовать Зеро вдруг стало необходимо. Юуки цеплялась за его сильные плечи, приоткрывала губы, впуская язык в свой рот, и чувствовала, как ее тело горит — будто от голода. Или действительно от голода? Мысли перепутались, жар сгустился внизу живота, и, не прекращая поцелуя, Юуки потянулась к воротнику Зеро. Расстегнула пуговицу, что он покорно позволил, провела ногтями по коже. Из пореза появилась алая капля — в сочетании с его бледностью она казалась рубином на мраморе. Юуки застонала сквозь поцелуй — и оцепенела. Нет, только не сейчас… но чего еще она ожидала? Ее обязательно бы искали. Юуки нехотя, но очень быстро отстранилась от Зеро, и он отпрянул от нее, отпуская плечи, но — сделать это незаметно не получилось. Айдо скрестил руки на груди, и Юуки благословила всех богов за то, что это Айдо, а не Лука или Каин. Особенно плохо было, если бы ее нашла Лука — леди Соуэн не успокоилась бы, читая принцессе нотации. Айдо же… во многом он был на ее стороне, мог поддержать и в этом. — Юуки-сама, — в голосе Ханабусы звучали полярные льды, — мы намерены уехать домой. Вы едете с нами? Она нервно бросила взгляд на Зеро, закусив губу — его лицо было нечитаемо. Царапина от ее ногтя затянулась, но глаза полыхали красным, и Юуки поняла, что ее собственные глаза алеют так же. — К-конечно, Айдо, — она натянула улыбку, дежурную, ничего не значащую, как те, что расточала на светских приемах. — Прости, что заставила ждать, — и еле слышно повторила, — Прости. Второе извинение словно бы тоже относилось к Айдо, но предназначалось Зеро, и он это понял, в свою очередь еле заметно кивнув. Он не надеялся на продолжение поцелуя. Он был уверен, что им помешают, и что Юуки, покинув его объятия, уйдет, как любой прекрасный сон в летнюю ночь.***
В поместье Ширабуки было темно. То тут, то там в углу комнаты висела паутина. Канаме оперся на подоконник, любуясь цветущими белыми астрами на клумбах в саду — их сладкий аромат щекотал нос. Прикрыв глаза, он расслабился, отпустил внутреннюю пружину, повел плечами — временно, но было можно, хотя даже сейчас он не терял бдительности. Раз… два… На мысленный счет «три» Канаме резко развернулся. Сара стояла совсем рядом, чуть ли не вплотную, держа в руке красный кусок плоти. — Держи. Она бросила, и он ловко поймал сердце Оури. — Зачем тебе это? — спросила Сара. — Не то чтобы я не хотела убить его, я сделала бы это и так, но зачем тебе сердце этого живого трупа? — Я же заранее предупредил тебя, что расскажу не все. Лишь поклялся, что не утаю информацию, от которой зависит твоя жизнь. Леди Ширабуки фыркнула. — Ты дорожишь моей жизнью? — Представь себе, — вдруг очень серьезно сказал Канаме. — Не буду врать, если бы меня поставили перед выбором, убить тебя или Юуки — выбор был бы очевиден, но в любом другом случае я не хочу, чтобы ты умирала. — С чего бы? В один миг Канаме оказался за ее спиной. Сара напряглась всем телом, и еще больше — когда он положил руки ей на талию. — Потому, что ты хочешь жить, — шепнул он на ухо. — Твоя жажда жизни поражает. Ты никогда не постареешь, как Оури, даже если проживешь десять тысячелетий. Ты сильна, ты умна и ты прекрасна. — Именно, — самодовольно хмыкнула она. — И ты высокомерна, — Канаме повел ладонями вверх, накрывая ее грудь. — Так высокомерна, что переходишь границы. — Границы переходишь ты, — Сара откинула голову ему на плечо. — Убери руки, Куран. — Правда этого хочешь? — Нет. Поверить не могу, неужели тебя возбуждает кровь Оури? Канаме хохотнул. — Ты поверишь, если я скажу, что меня возбуждаешь ты? Сара могла ощутить это отчетливо — его возбуждение каменной твердостью упиралось в ее ягодицы. — Нет, — шепнула она, поведя бедрами. — То есть, по-твоему, мертвый Оури для меня привлекательнее, чем живая великолепная королева? Доля секунды, и он прижал ее к стене, заставив поднять голову и открыть шею. Горячий язык проскользил по коже, острые клыки тронули вену; Сара сжала в пальцах ткань его пиджака, протянула-простонала: — Пей. Ее кровь была потрясающей на вкус, сладкой, пьянящей, хмельной. Канаме пил бы долго, но Сара не стала бы терпеть, уже через полминуты оттянув его от себя за волосы. Покорно оторвавшись от ее шеи, он поцеловал в губы — требовательно и настойчиво, подхватил под бедра, впиваясь пальцами в нежную кожу до синяков. Рывок — Сара высвободилась из объятий. Канаме ударился о стену спиной и затылком, усмехнулся про себя, подставляя открытое горло. Не та женщина, которую можно просто брать. Та, которой нужно и давать. Равная. Во всем — равная. Ее клыки резко, почти больно пронзили шею, и пила она дольше, чем он — Канаме позволял ей, пока Сара не отстранилась сама, слизывая его кровь с губ, и в этот момент она была такой невозможно сексуальной, что сдерживаться он больше не мог. — Хочу тебя, — утробно протянул Канаме, водя ладонями по ее спине. — Хочу… Толкнув его к креслу, Сара заставила сесть. Одна сила ее мысли расстегнула брюки. Платье упало к ногам, оставляя ее тело полностью обнаженным — идеальное тело греческой богини. Канаме застонал, потянув на себя; Сара села прямо ему на колени, на возбужденный член, принимая на всю длину. Ее грудь прижалась к его груди, царапнув острыми сосками. Глаза Канаме полыхали ярко-алым пламенем; Сара чувствовала, что сгорает в нем. Сгорает и тут же заново рождается. Он двигался в ней одновременно грубо и нежно, ласкал то грудь, то спину, целовал, одни его касания губ и чутких пальцев могли довести ее до пика, и, хотя сверху была она, направлял все равно он. Главным был все равно он, пусть и временно передавал эту роль ей. — Кончи, — прошептал Канаме на ухо Саре — таким голосом, что она тут же сжалась вокруг него, задрожала, глухо застонала, испытав яркий оргазм. Слезать не спешила, уткнувшись носом в его шею, пока он нежно поглаживал ее по волосам, пропуская платиновые пряди между пальцами. — Что это было? — хохотнула Сара, водя носом от его шеи к ключице. — Что за внезапная страсть? — Не знаю, — Канаме в свою очередь тихо рассмеялся. Сара подумала, что ни разу не слышала его смех — такой, настоящий. У него был красивый смех. — Врешь. Ты все знаешь. — Мне чертовски лестно, что ты такого высокого обо мне мнения. Не скажешь, что это был лучший секс в твоей жизни? — Скажу, что ты лучше Оури, — Сара снова прыснула. Канаме поймал ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — Как насчет расплачиваться за желаемую тобой власть еще и телом? — О, — она изогнула бровь. — Щедрое предложение. Ты дашь мне и власть, и свое тело? Очень выгодная сделка. Он громко расхохотался. — Невозможная женщина. Почему мы раньше не спали вместе? — Ты меня не интересовал. — Теперь интересую? — Возможно. Хотя я подумаю. — Какая очаровательная наглость, — Канаме восхищенно покачал головой. — Что, если я скажу тебе, что не отпущу тебя до самого утра, пока ты не станешь молить о пощаде? — Если только ты первый не станешь молить о пощаде. — Ты все равно меня не пощадишь, я прав? — Как всегда, прав… только не придумай себе ничего, — предупредила Сара. — Ты горячий сексуальный мужчина, но я не собираюсь за тебя замуж и тем более не намерена в тебя влюбиться. — Вообще-то у меня есть Юуки, — напомнил Канаме. — Поэтому не влюбляйся. «И поэтому, и потому, что скоро я буду мертв».***
Пейзажи проплывали у Юуки перед глазами: улицы, витрины, машины, вывески, почти полная луна в небесах. Айдо вел автомобиль медленно, старательно соблюдая все правила дорожного движения. Каин и Лука то ли задержались на празднике, то ли нашли себе еще какие-то дела. К лучшему; Юуки нужно было общество именно Ханабусы. — Айдо… — начала она. Смущенно, так, что сама на себя рассердилась — похожим тоном дети оправдываются, что нечаянно разбили дорогую статуэтку. — Я могу рассчитывать на твое молчание? Он взъерошил и без того взлохмаченные светлые волосы, глянув на Юуки почти затравленно. — Можете, — в голосе Айдо отчетливо слышалась обреченность. — Но я могу спросить вас? — Да. — Почему? То есть, — Айдо покраснел. — Я думал, у вас с Зеро давно все кончено. Еще с тех пор, как мы ушли из Академии. — Я тоже так думала до недавнего времени, — призналась Юуки. — Но он же на самом деле нам не враг. Он убивает вампиров, но только тех, кому нельзя помочь иначе. — Да не враг он, не враг, — согласно проворчал Ханабуса. — Но с чего такие секреты? Думаете, Лука растерзает Зеро за дерзость? — А она способна? — Юуки заинтересованно глянула на Айдо. Она тоже хорошо знала Луку, но понятия не имела, какую свою сторону леди Соуэн показывала другим. — Думаю, способна… если Каин не остановит. Ладно, я никому не скажу, — в подтверждение своих слов Ханабуса даже кивнул головой. — Веревки вы из меня вьете, принцесса… Но хотя бы скажите взамен за молчание: что у вас с Зеро на самом деле? Вы любите его? — Кто знает, — протянула Юуки, откинувшись затылком на кресло. — А он вас? — Кто знает… — Юуки-сама, — укоризненно сказал Айдо, — вы совсем как Канаме. — Правда? — она заинтересованно приоткрыла один глаз. — Я становлюсь похожей на онии-сама? — Вы давно как одна капля воды, но раньше вы были не такой скрытной. Чем я могу навредить, если буду знать? Или вы сомневаетесь в моей преданности? — Айдо, я правда не понимаю, — обиделась Юуки. — Честное слово, я понятия не имею, что чувствую к Зеро и что он чувствует ко мне. «Ты мне нравишься», — сказал он, но было ли это правдой? Было ли правдой ее собственное признание, произнесенное такими же словами? Юуки загоняла Зеро в ловушку, и обнаружила, что попадает туда сама. Целовать его было так… так чудесно. Почти так же чудесно, как пить его кровь. Ей бы хотелось выпить его крови. Юуки накрыла лицо ладонью, мимолетно подумав, что даже этот жест — словно зеркальное отражение, точь-в-точь, как у Канаме.***
Однажды совсем маленькая Лука Соуэн встретила мальчика, который был красив, галантен, и в чьих глазах светилась недетская, вековая мудрость. Он был чистокровным. Он был принцем, пусть клан Куранов и отказался от королевского титула — Канаме вел себя, как принц. И все же разговаривал с ними троими, играющими в песочнице, и Лука была уверена, что Канаме тоже с радостью бы поиграл с ними. Просто он не мог — в силу титула, занятости, разницы между ними во всем… Вторая встреча состоялась, когда Лука была дебютанткой на балу, уже взрослой девушкой, не просто Лукой, а леди Соуэн, дочерью и наследницей семьи влиятельного аристократа. Стройная и изящная барышня с печальными глубокими кофейного цвета глазами и волосами цвета карамели привлекала заинтересованные взоры, но еще больше на том балу всех гостей интересовал Канаме, молодой король — уже не принц. Последний из Куранов, ибо Харука и Джури недавно покончили с собой, и Канаме остался сиротой. В политику тогда Лука не слишком вникала — юные леди ее возраста интересуются вещами более приземленными и более возвышенными одновременно. Например, танцами. Или платьями. Или прической. Она не думала о причинах и следствиях суицида родителей Канаме, лишь искренне сочувствовала ему, горстями глотающему кровяные таблетки. На его месте Лука была бы опустошена — она не представляла, как можно жить после потери родных, и ее сердце еще сильнее потянулось к Курану, настолько, что она была готова позволить ему пить ее кровь, готова пожертвовать всей собой до последней капли ради того, чтобы ему стало легче. Когда вампир пьет кровь другого вампира — он в него влюбляется. Сказка — дурацкая, детская, сродни легендам смертных про то, что нельзя в ванной комнате говорить «Кровавая Мэри», потому что явится призрак и заберет их. Сказка, которая могла бы быть легендой или магическим приворотным ритуалом — но все равно это только сказка, сочиненная для детей. Лука проверяла — клыки Канаме-сама впивались в ее открытое горло, он глотал ее горячую кровь, прижимая к себе и жадно впитывая жидкость, его глаза горели алыми огнями, а ей было больно — болела и шея в месте укуса, и сжатые чужими пальцами запястья, но больше всего болела душа — после, когда она поняла, что ничего не изменилось, что для Канаме существует только Юуки, а они, аристократы, его свита, но и только. Не друзья, но и не слуги — слишком они высокого статуса, чтобы быть слугами, скорее — подчиненные, но если бы Канаме-сама захотел, то они стали бы именно прислугой. Канаме-сама никогда бы так с ними не поступил. За Канаме-сама следовали и так, и без его способностей. Что-то было в нем… особенное, не похожее ни на кого другого. Величественный, просто непозволительно красивый, но при этом он не держался заносчиво и не демонстрировал свое явное превосходство. Лука вышла из себя, когда Ичиоу Такума позволил себе непростительную выходку, смея разговаривать с Канаме-сама в таком тоне — уронила бокал, который до того держала, забывая о правилах приличия, о том, что находится на светской вечеринке, даже о том, насколько у Ичиоу пугающая аура, и как он силен. Она бросилась к Канаме, закрывая его собой, как будто старик уже собрался пить его кровь, и только ради этого и появился в стенах Ночного Класса академии Кросс. Краем глаза ослепленная яростью Лука заметила, что между Кураном и Ичиоу точно так же метнулся и Айдо. Акацуки заставил Луку отойти в сторону: не делай этого. Соуэн была готова разозлиться и на него, выплеснуть гнев, вызванный Ичиоу, на ни в чем не повинного Каина, но Айдо внезапно выпалил то, что и так всем известно: пить кровь чистокровных — наистрожайшее табу. Лука затихла, так и стоя рядом с Каином, внезапно осознавая всю грубость — и свою, и Ханабусы. Ичиоу — крайне уважаемый вампир, очень влиятельный и очень сильный, древний, ему ничего не стоит стереть более молодых в порошок. А если он рассердится на Айдо, и… Звук удара звонко раздался в тишине. Лука тихо охнула — не от испуга, а от облегчения: Канаме-сама спас Айдо, сам наказав его за необдуманные слова. Теперь Ичиоу не навредит ему — и Луке тоже. Ее даже не отчитали, ни тогда, ни когда все закончилось, и дедушка Такумы покинул академию. Лука ускользнула от компании Акацуки и Айдо, оставив парней наедине, и бесшумной тенью направилась к комнате коменданта, боясь встретить по пути Такуму или вездесущую Сейрен, но ей повезло — коридоры были тихи и пустынны, и до покоев Курана леди Соуэн добралась незамеченной. Остановившись у его двери, она застыла, теребя рукав своей кофты и не зная, имеет ли право постучаться. Может, еще не поздно убежать, сделав вид, что ее тут и не было, и забыть все окончательно? Боль не утихнет, Канаме всегда будет ее болью, хотя бы потому, что отвергнутая любовь не может забыться, даже если любовь уйдет, останется обида, но если Лука зайдет дальше — сможет ли она продолжать находиться рядом с Кураном, как раньше? А если она его возненавидит? Как она тогда будет жить — ненавидя того, за кого готова убить и умереть? Леди Соуэн уже почти решила уйти, но не смогла заставить себя сделать шаг, будто ее ноги приросли к полу. И бежать оказалось поздно: из-за двери послышался мягкий голос, что всегда так сильно волновал все ее существо — Канаме-сама заметил ее, как же иначе? — Странная девочка, ты хочешь, чтобы тебя отругали? Лука покраснела, смущенно кусая губы, и решительно прошла внутрь комнаты, нависая над лежащим на диване Кураном и открывая шею. Тонкие пальцы прижались к нежному и уязвимому месту на шее, острые ногти решительно царапнули кожу, раня и разрывая, заставляя вытечь на свет алые капельки крови, рубинами падающие на чужое лицо — прекрасное, но такое холодное и безразличное, особенно когда он смотрел на нее — на Юуки Кросс он смотрел с совершенно иным выражением, с теплотой, заботой и нежностью, так смотрят на хрупкий цветок, взращенный в теплице, боясь, что холода заставят переломиться слабый стебелек, что ветра сорвут лепестки, что увянут от морозов листочки. Луке — другие взгляды, лишь мельком, чтобы удостовериться, что она находится рядом — есть, и ладно, можно небрежно скользнуть по ее фигуре своими тепло-карими глазами, и забыть. — Если хоть немного моей крови сможет послужить вашей едой… Канаме посмотрел на нее печально, стирая пятно девичьей крови со своей щеки. На его коже все равно остался размазанный след. Лука вздрогнула, когда его ладонь прижалась к ее щеке, когда он погладил ее, как гладил бы ребенка, будто она и правда маленькая девочка. По сравнению с ним она и была маленькой девочкой. Он намного выше ее по положению — чистокровный король, сильный, прекрасный, могущественный, а она рядом с ним — слабое и хрупкое дитя, пусть даже ее взгляд заставляет других беспрекословно подчиняться, убивая друг друга под ее гипнозом. Она подавила в себе желание поймать его руку и прижаться щекой к ладони. — Хватит, Лука, — горько проговорил Канаме. Ее снова отвергли, и что было задето сильнее, сердце или гордость, Лука не понимала. Гордость у нее была, взращенная с младенчества, впитанная с молоком и кровью матери, она — леди, она наследница своей семьи, она аристократка, она — женщина, это ее должны умолять о внимании и благосклонности, около нее должны крутиться поклонники, а она не должна унижаться — ни перед кем, даже перед чистокровным королем. Никому не нравятся те, кто униженно просит, сердце не завоевать мольбой, а жалость — не любовь совсем, а нечто противное и отвратительное. И правда — хватит, Лука. Она убежала из покоев Канаме, как с места преступления — лишь бы никто ее сейчас не видел! Лука не выдержала бы расспросов Айдо, даже компании Римы ей не хотелось, потому что проницательная Тойя все прекрасно видела и знала, а щеки Луки все еще пылали румянцем, и к глазам то и дело подступали слезы, и она ежесекундно рисковала сорваться в истерику и рыдания, стараясь держаться, пока не упадет на кровать и не зароется лицом в подушку, скрадывающую всхлипы. Рыжая макушка показалась пятном света во мраке или огнем, пылающим в темноте ночи. Каин — что он тут делает? Почему он всегда оказывается рядом, если Луке плохо? Неужели ждал ее возвращения от Канаме-сама? Акацуки было можно видеть и ее слезы, и ее позор. Непонятно почему, но можно — в то время, как Ханабусе Лука не открылась бы, и не желая его волновать, и боясь его реакции. На смех брат бы ее не поднял, он и сам испытывал к Канаме трепетные чувства, пусть и не такие, как кузина, но все же Лука не могла довериться Айдо — а Каину могла. Лука вскинула на брата недовольный взгляд: — Чего? В его ответе «ничего» было слишком много смысла, чтобы пропустить его мимо ушей, и Лука потеряла последние капли самообладания, бросаясь на грудь Акацуки, пряча лицо на его рубашке и наконец позволяя себе расплакаться — почему-то это было легко. При нем — легко. С ним — легко. С той ночи Лука отступила. Ее уязвленное самолюбие не позволяло ей дальше демонстрировать свою любовь к Канаме, а когда в один день выяснилось все, что так тщательно скрывалось на протяжении многих лет, все встало на свои места. Юуки Кросс — Юуки Куран, чистокровная принцесса, родная сестра Канаме. Харука и Джури не совершили суицид, а были убиты Ридо, пришедшим за их дочерью. Это в корне меняло дело. Какой она была глупой… была и осталась, потому что, почуяв от Канаме едва уловимый запах секса, ощутила острую обиду. Куран имел право спать, с кем хотел. Лука сама несколько ночей провела в объятиях Каина, но не давала ему ложных надежд и не скрывала, что забывается с ним. Его это устраивало. Он дарил ей подарки, делился с ней кровью и был таким предупредительным, что иногда Луке хотелось закричать ему в лицо: опомнись, тебя используют! Она быстрыми шагами вышла из особняка, подставив лицо лунному свету. Каблуки процокали по покрытой плиткой дорожке сада. Почему ей хотелось плакать, если детская любовь исчезла? — Лука. …снова. Как только Луке становилось больно, физически или душевно, всегда, непременно появлялся он, будто чувствовал эту боль. Он защищал ее от Ридо, прикрывал во время боя с вампирами класса Е и утирал ее слезы, когда Луку отвергал Канаме. Снова и снова. Ему тоже было больно, и эту боль причиняла леди Соуэн, но Каин терпел. — Я хочу побыть одна, — отрезала она, не оборачиваясь. Каин тихо хмыкнул. В следующую секунду он крепко обнял ее со спины, проведя носом по шее. — Прости, но одна ты не будешь. Легко, очень легко Каин подхватил Луку на руки — так, что она только ахнула, и настолько удивилась, что не стала сопротивляться, позволяя внести себя в дом. Поставив ее на ноги, Каин оперся обеими руками на стену, нависая над ней. — Хватит, Лука, — сказал он. Те же слова, что говорил Канаме… но произнесенные совсем иным тоном. Не печально-устало, а отчаянно и почти умоляюще. — Хватит думать о нем. Думай обо мне. С этого дня — только обо мне. — Как ты… — «себе это представляешь», хотела раздраженно спросить она, но ей не дали; чужие губы накрыли рот жарким поцелуем. Каин пылал жаром, и Лука закрыла глаза, то ли позволяя ему, то ли желая сама. Она ни разу не поняла, хочет ли. Любит ли. Нужен ли он ей. Она знала, что он знает — но все равно Каин упрямо не сдавался, идя к своей цели. Рано или поздно, так или иначе; Лука будет любить его. Он мысленно клялся в этом себе и ей, унося на руках в спальню: я вылечу тебя, я спасу тебя, ты будешь моей. Навсегда. Навечно.