Partner

      Удивительно, как «Танцы в тряпье» не прогорела, будучи в одной из самых нестабильных и бедственных зон Ревашоля. Мартинез никогда не отличался среди других районов чем-то особенным, кроме близости к порту. Когда-то у него были шансы стать прибыльным туристическим городком с видом на залив и Джемрок, бесконечно тянущийся к востоку. Рыбацкая деревушка по ту сторону разводного моста, ведущего на шоссе 8/81, могла преобразиться вместе с ним. Заместо перекошенных лачуг и сырых коробок из шлакоблоков, ставших пристанищем для алкашей, здесь могли выстроиться ряды уютных, симпатичных домиков, выкрашенных в красный и горчично-жёлтый. Забытый богом «Фельд Электрик» на том же берегу стал бы очередным торгово-выставочным центром. Трёхсотлетняя церковь рядом с ним — достопримечательностью, и тогда никто бы не растаскивал её почерневшие от времени и здешнего климата доски на розжиг печурок.              Озеленение, модернизация. Белые доски, керамика, стекло, дизайны ваасских архитекторов. Свежие морепродукты и игристые вина в изящном баре в стиле «ретро-модерн» — потому что это Ревашоль, здесь время оборачивается вспять. Солёные морские волны, меланхолично омывающие серый пляж Мартинеза, и худые щиколотки чьей-то богатой жены, приехавшей вновь испытать забытые чувства.              Но Коалиция предпочла не делать ничего. Никто не бетонировал воронки и трещины от давних обстрелов, не вёл реконструкцию зданий, наполовину похороненных в руинах самих себя. Проекты по улучшению городской среды или с треском провалились, или были заморожены на середине прогресса. Всё, что когда-то могло быть, сохранилось лишь в планах градостроителей и на устаревших туристических картах. Мартинез же стал памятником революции — с его разбитой брусчаткой у залива, отверстиями от пуль на стенах и подземными тайниками с оружием, незримых обывательскому глазу.       И все они каждый вечер утопают в алом свете неона «Танцев в тряпье».              Кого-то сюда всё же заносит. В основном докеров, у которых даже имелся собственный зал: компания профсоюзников здесь считалась завсегдатаями. Почти каждый вечер оттуда доносился гомон и мужицкий смех; шипящие щелчки банок с пивом, последние новости вперемешку с тем, кто кого хотел бы завалить в постель. Заглядывали и другие местные — в одиночку или с кем-то, желая выпить в приятном антураже. Приезжих было чуть меньше, но тоже хватало; дела у гостиницы на удивление шли лучше, чем можно было себе представить.              В свете последних событий чаще стали наведываться и полицейские.                     Сателлит-офицер Викмар и патрульная Мино проторчали здесь весь день в попытках разобраться, сошёл ли Гарри с ума или просто притворяется, и первое оказалось ближе к правде. Невозможно быть настолько искусным актёром перед напарником в идиотском парике и тёмных очках, нельзя всерьёз быть настолько слепым и глухим кретином. Нельзя, думал Викмар до сегодняшнего дня.              Жан увидел его впервые почти за целую неделю: всё тот же поношенный блейзер мшистого цвета, брюки-клёш и уродливый вырвиглазный галстук, расхлябанно болтавшийся на шее. Алкоголем теперь смердило за милю; когда Дюбуа встретил его ранним утром, Викмар без иронии пытался угадать, сколько нужно выпить, чтобы разило с такой силой. Лицо — сплошной отёк, красный и блестящий, к тому же его исказила жуткая пародия на звёздную гримасу. Когда-то она могла завораживать — в те годы, где он был моложе, опрятнее и далёк от социального дна как личность. Когда в моде было диско, особая вода в бутылках и Гийом ле Мийон, лучезарно улыбающийся в свете софитов с обложек журналов.       Даже Мино было некомфортно. Обычно стойкой, ей было почти физически тяжело говорить с Дюбуа этим утром, и её взгляд то и дело скользил по лицу Викмара с беззвучной надеждой. Всего её терпения, на редкость глубокого, не хватило на то, чтобы выдержать его; не хватило и Жану, особенно когда до его ушей донеслось «женщина с лошадиным лицом».              Лейтенант Кицураги рядом с ним, тем не менее, казался абсолютно спокойным. Его будто не смущало ничего — ни едкая смесь пота и спирта, ни улыбка, похожая на агоническую, ни сам Гарри как он есть с его обсессивными идеями на грани бреда. Как если бы он работал с такими людьми всю жизнь, и если оно так, можно лишь посочувствовать ему. Так же кротко, без лишних слов, как сделал он, когда Дюбуа не узнал ни Викмара, ни Мино: на мгновение Жан заметил, как в узких глазах за круглыми линзами очков мелькнуло сожаление. «Ты вне игры», — подумал он тогда и через минуту убедился в этом. Это к лучшему; одним поводом меньше для его изголодавшейся совести.              Весь день оба проторчали на соседнем берегу, исследуя заросли тростника и заброшенные хижины, — шлюз наконец-то был починен, и расследование охватило целую рыбацкую деревушку. Пользуясь моментом, он вместе с Жюдит опрашивал местных: вопросы, правда, касались не дела об убийстве, а детектива, занимающегося им. Хотелось узнать, на что он обрёк портовый район, бросив Гарри на произвол самому себе, а заодно и внести в официальный протокол. Оказалось, случилось многое.       Первым — и больше всех, — высказался Гарт, управляющий «Танцев». Завидев униформу с блестящими нашивками, он смерил их тяжёлым, пренебрежительным взглядом и всё то время, пока не убедился в их адекватности, говорил коротко, без охоты. Но разговорив его, Жан чувствовал, как стыд выжигал его изнутри. Разгромленный номер и выбитое стекло, запугивания людей пистолетом во рту, долг больше сотни реалов (который он едва погасил), грубость, мат и литры алкоголя. Всё это, пока на заднем дворе висел труп контрактника, всё сильнее гнивший в весенней оттепели с каждым часом его возлияний. И всё это уйдёт в протокол. Всё это нужно будет объяснить Прайсу — и, что ещё хуже, Бердяевой, — а в голове ни единого цензурного слова.       Заметив смятение офицера, Гарт обвёл тогда ещё полупустой зал взглядом и предложил им бесплатный кофе. «День у вас трудный намечается», — добавил он прежде, чем кто-то из них успел возразить.              Среди допрошенных были как местные, в основном те, что околачивались у ворот в порт, так и водители грузовиков, поневоле застрявшие в городе. В большинстве отмечали его гримасу и стойкий запах алкоголя, но кто-то заикался о его странных, подчас не связанных с темой вопросах. Говорили о его жуткой настойчивости, о странных предпочтениях в одежде, пару раз кто-то вспомнил злополучного Гийома. По итогу собирательный образ Гарри привёл их в отчаяние. Настоящее honte à la profession, как-то бросил в сердцах Жан, натягивая парик у зеркала в гостиничной уборной. Однако дальше — больше.                     К вечеру скромный в размерах зал «Танцев» стал заполняться людьми. Длинные узкие лавочки, барные стулья и неприметные углы в полумраке занимала как молодёжь, так и кто-то постарше; компании собирались за столами, одиночки ютились у кирпичных колонн и барной стойки. Старый диско-шар уныло блестел под потолком. Его блики переливались в ряду бутылок алкоголя за спиной Гарта, кнопках и экранах старых пинбольных автоматов и в тёмных непроницаемых линзах очков Жана, которые теперь смотрелись ещё нелепее. В воздухе тянуло смесью парфюма, лёгких закусок и сигаретного дыма.              Жан взглянул на наручные часы — те показывали четверть десятого. Многие из коллег уже разъехались по домам, включая Трэнта; его «сороковушка» давно блеснула яркой лазурью по ту сторону шлюза, оставляя за собой чувство терпкой горечи от желания вернуться домой. Однако как Трэнт не бросал их, так и они не могли пустить дело в Мартинезе на ещё больший самотёк. Не теперь, когда они уже здесь, когда их присутствие, возможно, дало Кицураги смутную надежду на помощь других. По крайней мере этого не мог Жан, и Жюдит оставалась рядом. Не столько из принципа субординации, но потому что искренне хотела помочь; по её словам, в том, что произошло здесь в выходные, каждый виноват по-своему и она не исключение.              К вечеру на её худощавом лице остался глубокий отпечаток усталости. Она никогда не пожалуется на что-либо, думал про себя Жан, украдкой изучая её, но с трудом скроет это. Даже если попытается, оно всё равно нет-нет да проскользнёт — в тревожном движении её рук, тяжело смыкающихся веках, чуть сгорбленной посадке. В уголках губ, опустившихся ещё ниже, и тоскливом взгляде, наблюдающем за другими.       Жана хотя бы никто не ждёт. У неё же совсем наоборот: дети и, возможно, супруг. Ей бы домой, но она слишком упряма. Слишком усердна в том, что не стоит её нервов и сил. Гарри ей даже спасибо не скажет — уж точно не раньше, чем последняя молекула спирта испарится из его тела.              Мимо них к барной стойке прошмыгнул Гарри; следом за ним рыжим пятном на периферии зрения мелькнул Ким. Последний окинул их явно измождённым взглядом: ему-то пришлось целый день бегать туда-обратно за Гарри, и, зная того, метафорой это не было.              — Ну что, по домам на сегодня? — спросил Викмар, уже было потянувшись к парику, но жест её руки остановил его.              — Стой, подожди, — Жюдит кивнула на Гарри. — Он что-то задумал.              Блейзер сменился бог знает где подобранным шёлковым халатом с кушаком: на блестящей голубой ткани сверкнула золотистая вышивка с драконом. Жан неприятно скривил губы, но промолчал и откинулся назад, с прищуром глядя поверх тёмных очков. Дюбуа говорил о чём-то с управляющим, всё так же ухмыляясь ему, и Гарт в конечном итоге сдался, принявшись что-то настраивать. Гарри тем временем взошёл на сцену. Поправил микрофон, проверил его, отчего по залу разлился мерзкий пронзительный визг, от которого Викмар поморщился ещё сильнее. И только когда Гарт дал сигнал, он начал петь.              «Крошка-церковь в Сен-Санс» никогда не была большим хитом «Этеньер», поэтому они стали играть инди-рок, больше потакая юным массам. Но у неё был свой меланхоличный шарм, и голос Дюбуа с глубокой, резковатой хрипотцой, внезапно, раскрывал его лишь сильнее. Заунывная композиция превратилась в мелодичное, слегка неловкое откровение одного человека о том, когда жизнь на короткий миг становилась чище и светлее там, в скромной церквушке у речки с нежно-зелёной травой. Как будто «Этеньер», сами того не зная, написали эту песню для него.              До этого Жан ни разу не слышал, как поёт Гарри, — не пришлось как-то к слову за годы совместной работы. Правда сказать наверняка, что его это впечатлило, было трудно. Хмурая складка между бровей разгладилась, а губы больше не кривились в снисходительной манере, но в остальном он почти не изменился. Всё так же глядел поверх очков, сцепив руки в замок и неосознанно качая носком ботинка в такт музыке, и ждал, когда доиграют последние аккорды.       Зато вокал понравился ей. Глянув на Мино, он увидел, как та с удивлением, почти заворожённо смотрела на Дюбуа. Не в слепом очаровании или каком-то откровении, но с явным интересом — его пение она тоже слышала впервые. Пускай, подумал он. Если это одна из немногих вещей, способная приободрить её, то пускай. В конце концов, Гарри не так уж плохо спел; жалобно, уходя в откровенную печаль под конец, но ни в коем случае не ужасно. Кто-то даже похлопал ему за это без особого фанатизма; ему, кажется, хватило и этого.              — Песня посвящается моему напарнику — Киму.              Жан замер, чувствуя, как холодеют руки в напряжении. Сердце забилось ощутимо быстрее, пульсируя в голове и заглушая все прочие звуки. Осознание приходило к нему шаг за шагом, окатывая ледяными волнами обиды вперемешку с виной, — до последнего Жан не хотел верить в то, что видел.       Тот и раньше пил до беспамятства, не признавал коллег в лицо, но до такого ещё не доходило. Гарри каким-то образом угадывал в нём медбрата, оскорблял Жюдит — бездумно, будто не чувствуя вес своих слов, — и упрямо не мог прийти к осознанию, кто эти двое. Или почему Ким так не хочет говорить с ним о них. Или то, насколько слова Жана пропитаны сарказмом и как сильно Жюдит сторонится его, потому что для нее всё повторяется уже в третий раз за два месяца работы здесь.              Где-то здесь в глубине его сознания оборвалась кроткая надежда.              «А, вот как мы теперь заговорили», — в тот же миг пронеслось в голове едкое эхо.              Ким удивился не меньше него. Ярко-оранжевый нейлон его куртки — в розоватом свете он выглядел скорее малиновым, — зашелестел, когда тот отвернулся. Золотые блики диско-шара сверкнули в его очках, но лейтенант не сказал ни слова. Приглядевшись, Викмар заметил лёгкую ухмылку в уголке его рта. Неловкую, как у школьника, которого хвалят за отличную успеваемость; может, если бы не цветное освещение, было бы видно и его покрасневшие уши. Ну конечно, подумал Жан, и он тоже попал под это его странное очарование. Этот талант Гарри не пропить — умение цеплять людей и забираться им под кожу — фигурально, конечно, — досталось ему будто бы с рождения.              Когда тот подошёл к ним, Жан даже не взглянул в его сторону.              — Слыхала, как я пел? — Дюбуа говорил не с ним, вновь принявшись донимать Жюдит, при этом широко улыбаясь ей. Викмар тихо скрипнул зубами. — Понравилось?              Та замешкалась. Беглый взгляд на Жана и то характерное шевеление плечами, в котором читалось её желание закончить разговор как можно скорее. Гарри никогда ей шибко не нравился, но сейчас Мино чувствовала себя рядом с ним если не уязвимой, то крайне неуютно.              — Это было... здорово, Гарри. Правда, Жан? — неловко спросила Жюдит, мягко ткнув его локтем.              Он цыкнул языком и поднял голову. Из-под золотистых канекалоновых прядей парика и тёмных очков на Гарри взглянули серые глаза; усталость в них смешалась с обидой.              — Ух, было... — он хрипло вздохнул, — отвратительно, если тебе интересно моё мнение. Бухое позорище. Со времён мигреней так не ждал, чтобы что-то поскорее закончилось.              Жюдит встревожена — это заметно в её взгляде и резко исчезнувшей на миг улыбке.              — Ну правда. Тебе бы...              — Жан, — резко цыкнула патрульная. — Брось, было ведь неплохо. Ему и так плохо, не усугубляй, и... — прежде чем она договорила, губы у неё на секунду дрогнули. — Мне понравилось, правда.              Вместо ответа он лишь тихо рыкнул, за что получил ещё один мягкий тычок локтем. Гарри бросил не то удивлённый, не то сконфуженный взгляд, искренне не понимая его. В какой-то мере он даже казался расстроенным, как если бы эта песня в его задумке должна была ободрить и Викмара, — точнее странного типа в очках и парике. Очевидно, что он так и не вспомнил его; лейтенант сдержал слово и тоже не стал их выдавать.              Только когда Ким окликнул его и тот ушёл с ним, Жан сквозь зубы процедил ему вслед нечто вроде «псих отбитый» и, резко поднявшись со скамьи, покинул гостиницу, попутно стягивая парик.                     Мартовский холод пах бензином и морской солью. Мартинез начинал засыпать, и только неоновая вывеска маняще заливала улицу красным блеском, отражаясь в лужицах талого снега, — в ней и холодных квадратах света из окон «Фриттте» было всё то немногое, что зовётся местной «ночной жизнью». Стачники у ворот порта разбредались по домам, водители грузовиков отсиживались в кабинах своих машин или грелись в «Танцах», глуша скуку алкоголем или кофе. С заднего двора гостиницы доносились тихие звуки возни, будто кто-то перекладывал куски фанеры, и ребяческие голоса, матерящие друг друга; труп, к огромной радости Викмара, был снят к их приезду. Гарт так сказал — в конце первого же дня те вдвоём упаковали его в «Кинему», а затем ночью он дважды просыпался от рёва её двигателя. О том, что когда-то здесь был наёмник, теперь напоминали лишь сырые обломки ветки и ошмётки грузового ремня под тем же деревом, где его повесили.              С юго-запада накатывали гудящие порывы ветра, поднимая в воздух обёртки с земли и колыхая чёрную морскую гладь. Жан подставил ему взлохмаченную голову, закрыв глаза. Крошечные брызги воды, оседавшие на рябых щеках и веках, если не бодрили, то хотя бы немного отрезвляли, усмиряя бурю, начавшуюся внутри. Очки болтались на лацкане; парик в руке шелестел вместе с подолом пиджака, когда ветер трепал их.              — В чём дело? — спросила Жюдит, выйдя следом за ним. В её голосе на мгновение проскользнула жёсткость, которую она редко позволяла себе в общении с Викмаром; в такие моменты она напоминала ему мать, заставшую истерику ребёнка.              — Слышала его? «Моему напарнику Киму». Он, блядь, совсем из ума выжил.              В ретроспективе он скажет себе, что злиться на хронического алкоголика с амнезией бессмысленно, но здесь, в настоящем, мысли уступали чувствам. Повторяя его слова, Жан чувствовал, как гнев разливался по телу, стягиваясь горьким комком в горле. В отрезвляющем вечернем холоде он, правда, быстро превратился в отчаяние — тогда в плечи и руки ударила слабина, а дышать стало тяжелее, как в бронежилете.       Мино заметила это, и в тот момент её лицо немного смягчилось, как бы говоря «я тоже погорячилась».              — Я слышала. Всё это очень... досадно.              — Очень досадно? — переспросил Викмар, едва не захлёбываясь в возмущении.              — Жан, — отрезала Жюдит, — дослушай. Он не узнаёт нас, и это кошмар. Он ещё никогда до такого не доходил. Но мы видели его за работой, может, есть какая-то надежда.              — На то, что он дело закроет? В том, что он способен работать, я не сомневаюсь, но–              — Я о его выдержке. С ним Ким и, кажется, это даёт свои плоды. В конце концов, ты же видел, как он держится рядом с ним.              Хорошо. Даже слишком. Непохоже, чтобы Гарри прикладывался сегодня к бутылке хотя бы раз; по крайней мере ни Викмар, ни Мино этого не заметили, а запах алкоголя, тянущийся за ним затхлым шлейфом, к концу дня не усилился.       Едкое чувство злобы тут же охватило его вновь, на долю секунды застилая глаза слепящим маревом. Сколько времени, денег и собственной выдержки буквально на глазах меркло в тени одного случайного успеха, причём чужого; интересно, что такого наговорил ему Ким, раз убедил его не пить. Пока что.              — Надолго ли хватит, — Викмар задумчиво потёр подбородок. — Неделю он будет чистым, максимум две, а как только забудет про Кицураги, так всё по-новой. Мы это уже проходили. Ты, я, Трэнт и все остальные. Вот какой у него рекорд?              — Месяца полтора.              — Всего полтора. Ему с каждым разом всё хуже и хуже после этих запоев, удивительно, как у него не отказало ещё ничего. И я не знаю, что его остановит, вот в чём дело. Три с половиной года мы вплотную работали вместе, друзьями назывались, а по итогу он меня теперь в упор не признаёт. Я потратил слишком много своего времени, пытаясь вытащить его из его же дерьма, потому что это мой товарищ, мой напарник, но он как будто... не хочет из него вылезать.              Жан развёл руками. Худощавое лицо исказилось в виноватой растерянности, уголки тонких губ опустились. Он отвернулся в сторону гостиницы, думая, как поступить дальше, и меж бровей вновь образовалась хмурая складка. Блики света из матовых окон «Танцев» очерчивали его, почти незаметно мерцая в капельках морской влаги на щеках.              — Мы всё ещё можем– — начала патрульная, глубоко вздохнув, но в этот раз была сама прервана напарником.              — Жюдит. Всех не спасти, особенно если они этого не хотят.              Мино тактично промолчала, обхватывая предплечья в попытке удержать тепло, быстро растворявшееся в холоде мартовского вечера. Неловкую тишину заполнял гул ветра в тонких ржавых водостоках и шелест голых ветвей кустарников. У каменного уступа умиротворённо плескались небольшие волны, забивая трещины в лестнице крупицами морской соли. Едва слышно гудели натриевые фонари, окутывая улицу сонным желтоватым светом.              — Сука, ребёнка не так страшно одного дома оставлять, как его, — наконец произнёс Жан, повысив голос. — Взрослый же человек, старше нас с тобой... Я уже не знаю, что с ним делать, честно. Всё, в пизду это, короче.              Отмахнувшись, Викмар развернулся в сторону шлюза. Нужно было возвращаться — при всём уважении к Гарту идея остаться в этой дыре ещё и на ночь не располагала от слова совсем. Однако не успел он сделать и двух шагов, как почувствовал резкую тяжесть сбоку. Жюдит обняла его так крепко, как только могла, не дав сдвинуться с места; её голова оказалась прямо у него под рукой.              — Джуд, пусти меня, — тихо позвал он её, неловко приподняв руки. Та лишь прижала его ближе к себе и покачала головой.              — Нет. Думаешь, меня это не бесит? Не раздражает? Я тоже устала от того, когда он напивается до беспамятства, а всех ебут в хвост и гриву за его выходки.               Редко можно было услышать то, как Жюдит бранится. У неё это не в привычке — как мать двоих детей, она старается дать им хоть какой-то хороший пример. Но в моменты, когда эмоции точно так же брали верх над ней, Жюдит материлась не хуже своих коллег; не по себе в такие моменты становилось даже Викмару.              — Знаешь, мало приятного в том, когда стараешься ради человека, а в ответ тебе напоминают, что ты на лошадь похожа, — робко добавила Мино.              «Напоминают». Сожаление и ярость на тех других, безымянных обидчиков захлестнули его одновременно, сливаясь в тянущее чувство в груди. В голове суматошно роились мысли, подчас даже наивные — кто мог так звать её, когда и как часто это случалось, почему вообще кто-то решал сказать это. То, как стоически она вытерпела Дюбуа этим утром, бросив ему лишь сдержанное «вы подлая скотина». Её ровные, заострённые скулы и твёрдый подбородок, не слишком длинный, но крупный нос с горбинкой. Дрогнувшие губы, когда Гарри ушёл, и удручённо опустившиеся плечи; тогда она специально отвернулась, чтобы Викмар не заметил её лицо. Не подумал лишний раз, что она может обижаться на старого пьянчугу за бездумный выпад.              В конце концов Жан сдался. Длинные сухие пальцы дрогнули, случайно выпустив парик, и тот шлёпнулся на землю с тихим шорохом. Опустив руки на плечи Жюдит, он прижал её к себе; по мере того, как дальше и глубже уходили его мысли о ней и Гарри в целом, его объятия становились крепче.       Впервые она была так близка к нему. Жан мог прильнуть щекой к её макушке и вдохнуть горьковатый запах дикой ромашки и полыни от волос, пока её рука гладила его по спине в как бы утешающей манере. Рассмотреть складки на униформе, чуть потрёпанные ветром рыжеватые пряди. Не то чтобы за пару месяцев их дружбы не было контактов — те же случайные прикосновения рук или ладонь на плече, — но такого не было никогда. Даже её редкие объятия на прощание были короткими и не оставляли после себя ничего, кроме приятного воодушевления. А теперь между ними не больше пары сантиметров — если бы Жан наклонился ближе, то услышал её ровное дыхание, в то время как Жюдит держала его в своих руках так крепко, словно боялась, что он убежит, если она чуть ослабит хватку.              «Она и правда нечто, — трепетно скандировал внутренний голос. — Нечто особенное, её ни за что нельзя упустить».              — Давай попробуем ещё раз, — её голос на миг утонул в коротком порыве ветра и шелесте волн вдалеке. — Пожалуйста. Всего один раз.              Ладони, успевшие замёрзнуть, осторожно легли на его щёки, покрытые колкой щетиной, и большие пальцы провели по ним так ласково, что впоследствии Жан не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал такую нежность в прикосновениях.              — Мы всё равно не можем его здесь бросить.              — Но очень хочется, — добавил Викмар, глядя в сторону.              — Знаю, но так нельзя, — говоря с ним, Мино пригладила лацкан его пиджака. Немного поправила ворот рубашки и галстук, убрала очки в нагрудный карман. Такие мелочные действия, однако даже в них Викмар чувствовал её тепло к нему. — Разве будем ли мы после этого называться порядочными людьми? Друзьями?              — Нет.              — Он тоже не подарок. Совсем. Но это не повод быть такими же, как он, Жан, в этом и... — она коротко вздохнула, — заключается смысл человечности.              Ничего из её слов не было откровением. Однако то, как чутко она говорила, словно объясняла эти простые истины не взрослому офицеру, а своему ребёнку, звучало в разы убедительнее, чем нотации руководства или неловкие отмашки коллег. Ей с этого даже выгоды не будет, подумал Жан: они проторчат в Мартинезе ещё целый день, списывая это на «полевую работу», а на выходе получат, если повезёт, немного сведений о трупе от Кима. О таком в курилке стыдно говорить, но Жюдит как будто всё равно. Чувство ответственности в ней теснится с эмпатией — для неё, похоже, немыслима идея бросить человека на растерзание самому себе.              — А если бы это был не Гарри? — вдруг спросил её Жан.              — В смысле?              — Ну, если бы тут дебоширил... не знаю, Маккой, например. Вы с ним не очень ладите. Ты бы поехала и ради него?              Как человек Джон и правда не очень. «Сила есть, ума не надо» — это про него, и некоторые вещи, подчас жестокие и требующие долгого осмысления, он воспринимает с пугающей лёгкостью. Громкий, своенравный, склонный к жестокости; убойному отделу сорок первого нужны такие, но не все из офицеров готовы ужиться с таким ярким нравом.              — Он всё равно мой коллега, — не без заметного смятения ответила Жюдит. — И твой тоже. Если мы не хотим позорить честь мундира и отдуваться ещё больше, то нам бы всё равно пришлось ехать.              — Всем не помочь, Джуд.              — Но можно попробовать, — она смахнула прядь волос, назойливо маячившую перед глазами. — И с Гарри тоже. Может, он не ответит нам тем же, но по крайней мере это избавит нас от угрызений совести за то, что мы ничего не сделали.              Бездействие может причинить больше вреда, чем действие, — ещё одна простая истина, которой учат в школе и на офицерских курсах РГМ, но умение понять, когда оно способно навредить, приходит лишь с жизненным опытом. Гарри — одна из этих ситуаций. Вопреки своим импульсивным желаниям Жан понимал, что бросить его нельзя; даже присутствие Кима в сути своей не играло большой роли и без него ему всё так же пришлось бы ехать сюда. Опрашивать управляющего и местных, бдить за Гарри и пытаться не дать чувству вины загрызть себя всякий раз, когда тот не мог уловить сарказм в его голосе.              Даже если бы Викмар очень хотел, он бы не смог оставить его. Дело не в жалости о затраченных средствах и времени на то, чтобы вытащить Гарри из пучины регулярных запоев; не в усталости от его вечного «диско инферно» и слезливых причитаний об Ингерлунд, бросившей его годы назад. И не в объяснительных. Не в личной неприязни к алкоголю.       Дело в той глубокой дружеской привязанности, в их странном хаотичном братстве, которое ощущалось вечным, хотя длится всего пару-тройку лет. В том, насколько уникальна его детективная чуйка, заигрывающая с его странными паранатуральными способностями. В его обаянии и доверии к тем, кто младше него по званию и возрасту, иногда почти безмерным.       — Ладно, — он тяжело вздохнул, закрыв глаза. Ладони на его щеках чуть дрогнули не то от холода, не то от колкой щетины. — Твоя взяла. Не бросим мы его тут.              Жюдит ласково улыбнулась.              — Знаешь, в тебе гораздо больше эмпатии, чем говорили мне другие.              Наклонившись, она подняла упавший парик и, отряхнув тот от налипшего снега и мокрого песка, протянула его Викмару.              — Пойдём. Нужно позвонить Трэнту, чтобы он забрал нас. Единственный рабочий телефон остался в деревне, так что придётся идти через шлюз.              Уходя, Жан напоследок окинул взглядом гостиницу. В розоватом мерцании из окон полосы на «Кинеме», припаркованной рядом с ней, казались лиловыми. На самом верхнем балконе, там, где начиналась покатая крыша, курила женщина. Всё, что Жан запомнил в ней, — её комбинезон, игриво блеснувший серебром на свету из комнаты, и то, как быстро она заметила его взгляд. Возня на заднем дворе давно утихла, и вместо них издалека доносились крики чаек; они таяли в плеске воды у побережья и гудении стихающего ветра, и в них же исчезали остатки его напряжения.       В одном из номеров лейтенант пятьдесят седьмого участка без сил падает в кровать, даже не снимая куртку; день у него выдался тяжёлый. В соседнем номере к ночному забегу по Мартинезу готовится его напарник. Загадочная девушка с балкона тушит сигарету о бортик заполненной пепельницы, но уходит не сразу, наблюдая за безымянными офицерами РГМ. На соседнем берегу, в подземных ходах «Фельд Электрик» женщина бойкого, грубого вида снимает наушники, минутой ранее защищавшие её от концентрированных радиоволн из компрессора долготы.              Холодные, почти ледяные на ощупь пальцы нежно коснулись его руки.