Дрезден

***

Леви засмотрелся на закапанный пол на кухне и пришел к выводу, что едва ли помнит, когда мыл его в последний раз. Давно это было, раз он ума приложить не мог, откуда взялись эти пятна. Большое коричневое осталось еще с того раза, когда Изабель пролила суп, или когда он сам едва не опрокинул чашку молотого кофе? Поди, с тех пор больше недели прошло. У них давно закончились продуктовые талоны, а пятно было все еще там. Леви отрешенно поймал себя на мысли, что переступил то пятно по привычке и даже не запнулся. Подойдя к столу, он сел рядом с Фарланом и неохотно поковырял ложкой кашу в тарелке, чтобы та остыла. Хотел было спросить, куда запропастилось вчерашнее молоко, но и без того было ясно — Изабель опять отдала его фрау Гернхардт. Ничего не поделаешь, ее детишкам оно нужнее, чем им, потому Леви решил промолчать. — Изабель уже ушла? — спросил он Фарлана, который утвердительно промычал в ответ. — Она сказала, что пойдет проведать герра Шильда и собачонку заодно. Леви фыркнул, проглотив ложку водянистой безвкусной овсянки. Все началось пару недель назад, когда Изабель нашла щенка в горе мусора; сколько бы раз Леви ни говорил ей этого не делать — как об стенку горох. Потом девчонка сама разыскала хозяина и вернула ему питомца в целости и сохранности. Леви не имел ничего против этих ее походов в гости — пускай уж лучше играет с собакой, чем сидит днями взаперти или рыскает в поисках еды для голодных соседей. К тому же герр Шильд порой кормил Изабель обедом, когда у него самого было чем поделиться. Хоть на первых порах по возвращении домой девчушка вела себя как обычно, один раз Леви все же решил проводить ее до двери, чтобы у него не осталось никаких сомнений по поводу герра Шильда и его намерений. Как оказалось, то был одинокий дедуля лет семидесяти, у которого после смерти жены не так-то много радостей в жизни осталось — собачонка и редкие визиты дочери, которая жила неподалеку и изредка к нему заглядывала. — Может, прогуляешься сегодня? — Леви спросил Фарлана промежду прочим, но парень оторвался от чтения книги, внезапно перепуганный. — Не собирался, — сказал он, несмело заглянув Леви в глаза, после чего уверенно помотал головой. — Нет, не сегодня. В голосе его прозвучала эдакая нотка, которая заставила Леви пожалеть о том, что он и вовсе полез к нему с вопросами. — А ты? — Пойду попробую чего-нибудь подзаработать, — кивнул он в ответ. В последнее время эта назойливая мысль не покидала головы: работа, нужно найти работу, чтобы хоть чем-то себя занять; чем угодно, только бы не сидеть в четырех стенах. Леви не мог понять, откуда только у Фарлана были силы сидеть в квартире сутками, читая книги и царапая ручкой по бумаге. Да и было бы о чем писать: за последнее время с ним ведь ничегошеньки не происходило. Так Леви доел свой скудный завтрак и, плюнув на все, оставил Фарлана наедине с самим собой. В конце концов, не ему его воспитывать, да и кто он такой, чтобы отрицать, что в их положении жить, не высовывая нос, пожалуй, было самым умным решением. Выходя из общей ванной комнаты, — пренеприятнейшего местечка — Леви столкнулся на лестнице с фрау Нимейер, соседкой с этажа ниже. В руке она держала письмо. Леви задумался, не пришло ли ей наконец известие от сына. Два года назад его сослали в Бухенвальд за какой-то мелкий проступок, о котором фрау Нимейер предпочитала помалкивать. Она взяла Леви за руку и, глядя в самую душу, спросила: — Как нынче ваш кашель? Он попытался выдавить из себя улыбку. — Лучше, к тому же погода радует, — ответил Леви наскоро, счастливый, что ближайшие пару месяцев ему не придется ломать комедию, надрывая горло. Фрау Нимейер, этой набожной зануде, ни к чему было знать, что отсрочку от армии он получил совсем не из-за выдуманной болячки. — Я рада это слышать, — сказала она ему с легкой улыбкой. — Кстати, вот только видела, как младший ваш погулять выбежал, — ее слова догнали Леви, пока он спускался вниз по лестнице. — Знайте, вам стоило бы приглядывать за ним повнимательнее. Юноша безмолвно кивнул, думая про себя, когда уже Изабель надоест весь этот маскарад. — Я передам ему, чтобы вел себя поосторожнее, — пообещал он старухе, которая, похоже, не собиралась его отпускать. — А что насчет вашего друга? — спросила она и, придерживаясь за перила, остановилась на пару ступенек выше. — Давненько его не видно. Леви нахмурил брови. — Месяц назад погиб его брат, — сказал он; в последнее время ложь давалась ему проще простого. — Под Ленинградом. У него больше никого из родни не осталось, вот ему и нездоровится. Выражение лица фрау Нимейер преисполнилось сочувствием, которое нынче все испытывали, заслышав о злоключениях чужих людей: лживым и с ноткой радости, что на этот раз несчастье коснулось кого-то другого. — Мне жаль, — молвила она, склонив голову набок. — Какая досада, что такой сильный и красивый юноша, как он, так слаб умом и духом. Но все же, кто будет винить его родителей, что они не упрятали его в специальное учреждение? А цены там какие! Только б деньги были, я бы непременно отдала туда своего Штефана. Фрау Нимейер застыла на мгновение, по ее лицу было видно, что мыслями она витала где-то далеко, прежде чем вернулась обратно в этот мир. — Помнится мне, у него осталась тетя в Берлине? Может быть, они смогут утешить друг друга. — Надеюсь на это, — сказал Леви, стараясь прибавить голосу эмоций, но даже спустя столько лет ему это далось непросто. — Тогда не буду вас задерживать, — наконец вздохнула соседка, сгребая с пола пакеты, полные еды. — Хайль Гитлер. — Хайль Гитлер, — ответил Леви, как если бы это было в порядке вещей, после чего сбежал вниз по лестнице и вышел во двор. День обещал быть солнечным, но спозаранку в воздухе витал холодный ветерок, потому Леви поднял воротник пальто и зашагал по улице. Сначала он обошел все местные лавки, спрашивая хозяев, не нужно ли им где-то подсобить, но нынче никто в помощи не нуждался — все привыкли справляться без лишних рук. На фабриках дела обстояли ничем не лучше: гнали в шею всех, кому бы по-хорошему самое место на фронте с автоматом наперевес. Леви, правда, сдаваться не собирался и, перейдя Эльбу по Августовскому мосту, мимо старого города, шел дальше не останавливаясь, пока кто-то не окликнул его из-за спины. — Эй, ты! Недомерок! Инстинктивно Леви обернулся. От вида серой формы у него перехватило дыхание. Пять человек, все при оружии, подпирали спинами стену у дворовой арки и зловеще широко улыбались. Один из них подозвал Леви жестом, и юноша нерешительно подчинился, пока в голове только и было мыслей о том, как бы дать деру. — Могу быть чем-то полезен? — спросил Леви учтиво, остановившись в паре метров от группы солдат. Говорил нарочно спокойно, чтобы хоть как-то скрыть, насколько сильно его сердце колотилось в груди. — Да, думаю, можешь, — мужчина с черной нашивкой на воротнике шагнул ему навстречу. Похоже, из всех он был старшим по званию, но что было важнее, так это та самая черная нашивка — это были офицеры Гестапо. — И чем же? — Леви прищурился. Солнце выглянуло из-за туч, ослепляя, и теперь он едва ли мог их всех рассмотреть. Его бросило в пот. Страшно было показаться солдатам излишне встревоженным, но и слишком спокойным выглядеть было тоже нельзя. В конце концов в их присутствии положено было волноваться, ни больше ни меньше. — Документики покажи, будь добр. В голове Леви роилась несусветная брань, а его непослушные руки зашлись дрожью, пока он доставал документы из кармана. Он получил их давно, еще до того, как покинул Берлин, в них ни слова правды — так и было задумано. Леви судорожно сжал в ладони рукоятку маленького ножа, который положил в карман своих брюк, выходя из дома. Офицер изучал его документы добрых секунд двадцать, пока юноша бегло и едва заметно осмотрел остальных солдат. Голова кипела, просчитывая результаты и строя планы, а верить в то, что для него эта встреча, очевидно, плачевно кончится, никак не хотелось. — Подскажи-ка, как тебя зовут? — спросил офицер, на что Леви лишь фыркнул. — Читать не умеете, что ли? — спросил он опрометчиво, давая эмоциям взять верх. Мужчина смерил его строгим взглядом, моментально раскрасневшись от злости. — Теодор Мерц, — вставил Леви перед тем, как офицер успел хоть что-нибудь сказать. — Тут написано, что ты родом из Берлина. Мужчина передал его паспорт младшему по званию, и тот стал просматривать страницы на свету против солнца. — Я переехал в Дрезден после смерти родителей, — соврал Леви, едва ли изменившись в лице. Его беглый взгляд задержался на молоденькой девушке в сером платье. Она прошла по улице, вклинившись между ним и группой солдат; руками в перчатках крепко схватилась за сумочку и смотрела точно себе под ноги. — Мои соболезнования, — сказал мужчина без грамма сожаления, беззвучно поддакивая словам Леви. — Могу поинтересоваться, что же с ними случилось? — Задохнулись, — ответил Леви слишком равнодушно. Настолько, что даже у офицера брови поползли вверх. — Под завалами бомбоубежища. — Ты был не с ними? Леви пристально следил за младшим по званию. Он передавал документы по кругу, указывая на что-то в них и смеясь. Леви надеялся, что тот просто отпускал шутки по поводу его роста. У другого же солдата настроение было похуже. Он выхватил у первого документы и стал глазеть туда-сюда, то на лицо Леви, то обратно в паспорт, как бы сверяя, похож или нет. Юноша ненадолго отвлекся на этих двоих и вернулся к разговору. — Я был в другой части города, — объяснил он, не вдаваясь в подробности. — В гостях у дяди Кенни. — В гостях у дяди, — повторил за ним офицер, скаля зубы пуще прежнего. — Что ж, прелестно. Однако, кажется мне, не все так ловко сходится. Леви старался дышать ровно. Ладони его вспотели и рукоятка ножа в кармане стала липкой. Он смотрел на мужчину и пытался предугадать его следующие слова. Неужели он нашел в документах какое-то несоответствие, нечто, что Леви упустил? Затяжной вдох едва ли не встал юноше поперек горла, пока в глазах все плыло от бешеного сердцебиения. — Как ты еще под призыв не попал? — внезапно вежливо спросил офицер. — Не мог же военком тебя развернуть только потому, что ростом не вышел? Леви помотал головой. — У меня не все в порядке с легкими, — сказал он в надежде, что столь скудного объяснения будет достаточно. Про себя он снова повторил свой ответ, как если бы так ему удалось заприметить то, что от него раз за разом ускользало. — Вот незадача, — отозвался мужчина практически насмешливо. Кто-то передал ему обратно документы Леви, и он устало вздохнул, пересматривая их заново. — Чем таким болеешь? Леви вцепился рукой в рукоять ножа, пока в голове судорожно перебирал все возможные диагнозы. К тому времени, как он пробормотал: «туберкулез», он уже знал, что крепко затянул с ответом. Офицер оторвался от разглядывания его документов и с почти скучающим ликованием в глазах жестом подозвал Леви подойти поближе. Вместо этого юноша неуверенно попятился. — Подойди сюда, — это была уже не просьба, а приказ. Леви вновь ослушался и сделал шаг назад. — Зачем? — спросил он почти спокойно, хотя вряд ли мог вспомнить последний раз, когда был так напуган. Терпение офицера в момент иссякло. — Нам нужно в кое-чем убедиться, — пояснил он с холодным металлическим лязгом в голосе. Леви окинул взглядом всех пятерых. Теперь они все двинулись к нему навстречу, как охотники, загоняя добычу в угол. — Вы видели мои документы, — отчаянно попытался возразить Леви в последний раз. — Все, что вам про меня нужно знать, все там. Не так ли? Офицер расправил плечи и снова вздохнул, окинув взглядом людей, которые прогуливались по улице: матерей с детьми и юных девушек, у которых, пожалуй, был назначен обед в кафе у реки. Они все привыкли не замечать, что происходит среди бела дня, и даже не смотрели в его сторону. Тем временем рука офицера потянулась к кобуре. — Приспусти-ка брюки, — сказал мужчина, играясь застежкой, но не снимая перчаток. — Хочешь, хоть прямо здесь, а можем и в арку пройти — там глаз поменьше. Леви сам едва понял, что затаил дыхание, недоверчиво поглядывая на офицера. Его сослуживцы тоже подступились вплотную. — Не буду, — ответил он тихо; каждое слово давалось ему с трудом, царапало горло. — И почему же? — Потому что это чертовски унизительно, вот почему, — доказывал Леви, прекрасно зная, что противится приказу он совсем не потому. Когда-то он слышал от соседей о таких проверках, но до последнего думал, что это чья-то выдумка или неудачная шутка. — Или потому, что сам не чист на руку, — возразил офицер и, зацепившись за что-то взглядом, нахмурился. — Чем это ты ерзаешь в кармане? Напускной невинный, беззаботный вид не удался, и к тому времени, как Леви сказал «ничем», он вновь всего на какую-то долю секунды промедлил с ответом. Стоило ему сделать еще один шаг назад, как солдат схватил его за руку и выдернул нож из кармана. — А это что по твоему? — офицер устало тянул каждое слово, когда Леви навалился на него всем весом, сбивая с ног. Оба упали навзничь, но Леви быстро перекатился на бок, вскочил и помчался прочь по улице. Он слышал, как мужчины с криком пустились вслед за ним, тяжело грохоча сапогами, но ему удалось вырваться вперед, да и к тому же он хорошо знал правила этой игры, хоть прошло немало лет с тех пор, как ему доводилось удирать вот так на своих двоих. Бег прибавил ногам силы, а также пробудил какое-то давно забытое воодушевляющее чувство ловкости, что Леви захотелось улыбнуться, хоть его преследователи и наступали ему на пятки. Это чувство, оно скоро проходит, ни для кого не секрет. Паршивая еда и еще более паршивая жизнь порядком ослабили его щуплое тело, поэтому долго так бежать он не смог бы, в отличие от накормленных и вышколенных офицеров. Он свернул направо в переулок и тут же взял левее, не добегая до середины и перепрыгнув через каменную ограду небольшого палисадника. Совсем близко ему послышался лай собак, и Леви ругнулся про себя, продолжая свой путь по старой тенистой мостовой. Высокие здания не давали проникнуть сюда солнцу, которое карабкалось по дуге к полудню. Леви думал, что, может, он мог бы замедлиться и, стараясь не привлекать внимания, пройтись прогулочным шагом, но улица была почти пуста. План бы сработал, будь здесь побольше людей. Так же быстро он ринулся вперед, пока впереди не послышались громкие голоса и звуки встречных шагов. Ему удалось проскользнуть в щель между двумя зданиями, но в тесном проходе он не сбавил скорости, надеясь, что солдаты точно замешкаются, ведь они в два раза крупнее его. Но как только Леви выскочил на соседнюю улицу, из-за спины загромыхало: — Да вот же он! Ругаясь на чем свет стоит, Леви взял крюк влево, убегая из последних сил. Раздался выстрел, оглушающе громкий. Перепуганные собаки так разлаялись, что Леви едва ли расслышал, как пуля с треском влетела в стену позади него. Сердце забилось еще быстрее, и он почувствовал прилив крови к ногам, стараясь изо всех сил собрать мысли в кучу. В этой части города он бывал нечасто, лазеек не знал, и теперь ему не посчастливилось нарваться на проверку именно здесь. Несясь по улице сломя голову, едва касаясь ногами старой мощеной дороги, Леви посмотрел перед собой. Впереди на перекрестке можно было свернуть налево, или все же направо, а можно и… Прямо у него на пути стоял двухэтажный жилой дом, окруженный садовой стеной, не шибко высокой или крепкой, но за ней Леви кое-что приглянулось — кусочек занавески мельтешил на ветру в щелке приоткрытого окна. Леви еще не успел составить план в голове, как разочаровался в нем, снова склоняясь к тому, чтобы свернуть направо, ведь поворот налево он уже пробежал. Вдруг прямо на перекрестке, у самой стены он заметил пустую деревянную тележку. Едва ли обдумав свое решение, Леви запрыгнул на телегу и, оттолкнувшись, вскарабкался на стену. Пару метров он пробежал по ней, едва не потеряв равновесие, пока не ухватился за перила небольшого французского балкона. Он ловко перелез через них и успел вскочить в приоткрытое окно всего за несколько мгновений до того, как из-за стены послышался грозный топот. Сидя под окном на полу, Леви едва дышал. В груди и в горле саднило так, что слезы наворачивались на глаза, пока он старался перевести дух. Запыхавшийся, он расслышал, как снаружи солдаты переговаривались между собой, ломая голову, куда же он делся. Казалось, они таки выбрали более длинный путь, а не тот, что через проход, с помощью которого Леви удалось улизнуть. Собачий лай заглушал крикливый разговор солдат. — Сраные нацики, — Леви едва слышно чертыхнулся, только теперь озираясь по сторонам, чтобы рассмотреть комнату, в которой он оказался. Первым, что привлекло его внимание, было дуло пистолета, направленное ему точно промеж глаз. Медленно, боясь даже взгляд перевести, Леви принялся рассматривать человека с пистолетом: высокий, широкоплечий, несомненно намного сильнее самого Леви. Он стоял в одних штанах и форменных ботинках. Все остальное обмундирование аккуратно висело на вешалке справа, фуражка лежала на деревянном комоде. С улицы донесся голос одного из офицеров, который заметил это самое приоткрытое окно; они спорили между собой, пролез бы беглец в него или нет. Сам же Леви замер. Все его мысли были о ноже, который у него отобрали эти гестаповские ублюдки, как если бы до него еще не дошло, что это была наименьшая из его бед. — Я так понимаю, это они о тебе, — сказал мужчина тихо и спокойно. Каким бы увесистым не казался пистолет, его рука не дрогнула ни на секунду. У Леви совсем не получалось отвести взгляд от оружия, чтобы повнимательнее осмотреть и самого человека, и комнату. Позади стоял умывальник и зеркало в раме арт-деко, жутко старомодной. Леви вскочил в квартиру к незнакомцу, пока тот брился. Его щеки и подбородок были все в мыльной пене. Светлые волосы были аккуратно зачесаны, густые брови грозно сошлись над ярко-голубыми глазами. Он носил темно-серые подтяжки. И сапоги его стояли начищенные безукоризненно. Спальня была обставлена без излишеств, но вполне уютно, никакого лишнего хлама, только все самое необходимое. Ничего, что бы свидетельствовало о присутствии женщины в доме, Леви не заметил, но это ему и понравилось. Он ценил простоту. Слева стояла кровать, аккуратно и тщательно заправленная, светильников на тумбочках не имелось, только одна-единственная свеча в белом эмалированном подсвечнике в форме морской ракушки: c выемками, расширяющимися к краю. Глядя на него, Леви вдруг подумал о том грустном путешествии на море, первом и последнем, в которое они отправились вместе с матерью, хотя и неясно, отчего ему именно сейчас это так вспомнилось. Леви обдумывал все, пока его взгляд беспокойно метался по комнате, неизменно возвращаясь к пистолету. Он не мог понять, отчего ему все казалось столь живым, и с какой стати он позволил себе так бесцельно разглядывать комнату, при этом даже не присмотрел ни окна, ни двери, ни чего-нибудь такого, чем можно было бы запустить в мужчину, только бы выбороть себе малейший шанс на побег. Он снова заглянул в дуло пистолета, несомненно заряженного, и подумал, что так уж и быть, он умрет препаршивейшим образом. Чем не повод выискивать ​​красоту в этой сраной, посредственной мебели, только бы собственная жизнь не мелькала перед глазами; куда уже пересматривать эту второсортную трагедию, когда и без того тошно. Снаружи на улице мужчины все еще переговаривались, не зная, стоит обыскивать дом или нет. Один из них настаивал, обосновывая это какими-то сведениями о евреях и обезьянах, которые Леви не до конца понял. Дворовая собака все не унималась и, судя по звукам, лаяла то на телегу, то на стену. Солдаты перестали пререкаться, и Леви затаился в ожидании тяжелых шагов по лестнице. Мужчина стоял неподвижно, возвышаясь над ним, словно статуя, с невозмутимым выражением лица. Когда в его дверь наконец настойчиво постучали, он не колеблясь опустил пистолет. — А теперь давай без глупостей, — сказал он, отвернувшись к раковине, и, обтерев лицо и руки, вышел из комнаты. Только тогда он поставил пистолет на предохранитель, судя по тихому металлическому щелчку, который донесся из коридора. Следующие несколько секунд прошли для Леви, словно в тумане, но его тело, казалось, вновь ожило. Вытянув шею, он несмело выглянул в окно и чертыхнулся про себя: два солдата все еще ходили дозором за садовой стеной. Из-за входной двери послышались голоса, Леви навострил уши. Тон у них извинительный, кто-то даже пытался приструнить собаку, которая уперто и громко лаяла, пока остальные продолжали разговор. Леви вспомнились нелепые слухи о том, что собаки в Гестапо натренированы распознавать евреев по запаху. — Мне самому было интересно, с чего такой шум подняли, — до Леви донесся приглушенный мужской голос, пока он, шаркая по полу, перекатился от кровати к умывальнику так тихо, как только мог. На ноги он поднялся нерешительно, но, заприметив на дне умывальника тусклый блеск бритвы, осмелился подумать, будто удача наконец ему улыбнулась. Схватив лезвие без единого звука, он обтер рукоятку о полотенце; не хватало, чтобы у него рука соскользнула с такого острого лезвия. Леви медленно обошел комнату и остановился у комода за дверью. Прислушиваясь к разговору, он все гадал, с какой стати этот мужчина не сдал его полиции при первой же возможности. Объяснение вроде того, что он мог оказаться единственным в мире добродушным нацистом, Леви не удовлетворяло. — Да нет, ничего необычного я не заметил, — сказал владелец квартиры безучастно. — Сожалею, но ничем не могу помочь. Собака бросила лаять, теперь она перешла на низкий рык и порой скулила. Леви слышал беспокойный скрежет ее когтей по полу, чувствуя, как капля пота стекла по его виску. — Вы не против, если мы все же заглянем? Беглец роста небольшого, а вы знаете, как эти еврейские крысы умеют прятаться, — спросил другой мужчина, сам посмеиваясь над собственной шуткой. Повисло напряженное молчание. — В этом нет абсолютно никакой необходимости, — прорезался другой голос, более беспокойный. Кто-то оттащил собаку от двери, и ее лай раздался эхом в коридоре, едва не заглушив то, что говорил мужчина: — Кажется, роттенфюрер забылся, где его место и где мое, — его голос прозвучал резко, назидательно. — Я думаю, вы в состоянии уладить эту ситуацию сами. — Так точно, сэр. Прошу нас извинить, сэр, — успел вставить один из солдат до того, как перед ним захлопнули дверь. Леви напрягся, когда до него дошло, что сейчас мужчина вернется. Он беспокойно перехватил бритву, зажав рукоять в ладони так, чтобы лезвие тупым концом уперлось ему в запястье. Его дыхание участилось, как только он услышал шаги в сторону спальни. Леви задумался о том, как скоро его готовность распрощаться с собственной жизнью преобразилась в решимость отобрать ее у другого, но всего на секунду. Дверь отворилась. Леви ощутил эту легкость в теле, сильном, обозленном, готовом на все, чтобы выжить, и замахнулся. Он целился высоко, в горло, но не рассчитал; мужчина с легкостью уклонился от удара, и схватил его за руку с ужасающей силой. Их беззвучная, неравная борьба кончилась так же быстро, как и началась. Смысла упираться Леви не было, и в считанные секунды мужчина силой заломил ему руку за спину, выхватив бритву и крепко прижал к комоду. — Я же просил без глупостей, — прошептал он, ослабив хватку. Леви обернулся. Мужчина как раз закрыл приоткрытое окно и задернул белую занавеску. — Они не сразу уйдут. Тебе лучше переждать, пока не стемнеет, — предложил он и обернулся, абсолютно равнодушный к недоверию на лице Леви. А потом добавил как бы между прочим: — Думаю, ты бы мог и присесть, пока ждешь. Внезапно, словно по команде, ноги Леви подкосились, и он упал на пол возле комода. Стоило упрямому инстинкту выживания покинуть его тело, на смену ему пришли слабость и дрожь. Леви пытался вспомнить, когда он в последний раз ел что-то теплое, кроме вареной картошки. Остатками ветчины и репы, которые ему отдал Кригер, он поделился с Изабель и Фарланом, да и с тех пор уже пять дней прошло. Он выживал за счет подачек этого нацика просто потому, что тот мирился с его существованием. Непрощенная обида настигла его, и Леви захотелось закричать, ударить, не важно что или кого, покалечить, убить, только бы показать всему миру свою ярость, насколько он обозлился из-за этого гнусного идиотизма, поганой мелочности, которая его, еще совсем юного, лишила будущего, всех ожиданий и всякого предвкушения молодости. Леви чувствовал не себе взгляд мужчины, знал, что за ним наблюдают, но глаз поднимать не стал. Хуже всего было бы увидеть жалость во взгляде кого-то вроде него. — Пожалуй, чашечка кофе нам не повредит, — сказал мужчина. — Или, может, хочешь что-нибудь съестного? Когда ты толком ел в последний раз? Леви ничего не ответил из упрямства, если не из удивления, и мужчина тяжело вздохнул. — Я не вижу причин, по которым мы бы не могли вести себя как цивилизованные люди, — добавил он. — Несмотря на ситуацию. Леви позабавил его выбор слов. — Цивилизованные? — насмешливо ответил он. — Думаю, не тебе такими словами разбрасываться. — И это я слышу от того, кто только пять минут назад собирался меня убить, — напомнил мужчина. Леви, до этого смотрящий в пол, не мог не взглянуть на него после такого. — Ты первый! — возразил Леви, не отдавая себе отчет в том, насколько по-детски это звучит, пока рот мужчины не растянулся в едва заметной улыбке. — Я угрожал тебе, да, — сказал он, и только тогда прорезался его необычный австрийский акцент, до тошноты знакомый. — Но, в конце концов, мои истинные намерения известны только мне. Если подумать логически, мне было бы куда проще выдать тебя нашим уважаемым друзьям. Что-то в сознании Леви переменилось, как если бы с его плеч сняли тяжкую ношу. Еще донедавна злой, теперь он чувствовал себя никчемным, не зная, куда податься и в чем искать смысл. Однако настороженность, недоверие были все так же при нем, и он не думал, что когда-нибудь ему удастся от них отделаться после того, как он насмотрелся на все безобразие мира. Мужчина не заверял никого в безопасности, к тому времени в этом не было необходимости. Вздохнув, Леви поднялся на ноги и прошел в гостиную, обставленную так же по-армейски скудно. — Я не люблю кофе, — сказал он мужчине мимоходом и услышал в ответ тихую усмешку. — Тогда, пожалуй, чай, — прозвучало едва слышно, когда тот прошел на кухню. Леви сел на диван и принялся ждать. Через пару минут мужчина вернулся с полным заварником и двумя удивительно изящными чашками из одного набора. Чай разлили по чашкам через ситечко, Леви добавил молока в свою и откинулся на спинку дивана. — Знаешь, я в самом деле собирался тебя убить, — заявил Леви, сам не зная зачем и что он этим хотел сказать. — О, я в этом не сомневаюсь, — вежливо ответил мужчина, медленно помешивая чай ложкой. — Твое рвение к жизни весьма впечатляет. Из своего опыта могу судить, что среди тебе подобных это редкость. Леви ничего ему не ответил, только едва нахмурился, и мужчина продолжил: — Как ты влез на стену? Я думал, что человеку твоего роста это было бы не по силам. — Там стояла телега. С нее и запрыгнул, — объяснил Леви как ни в чем не бывало, только все так же хмурясь. Было что-то крайне нелепое в этих посиделках дома у нацистского офицера, они распивали чай и обсуждали, действительно ли собирались убить друг друга, как если бы говорили о чертовой погоде. Мужчина сидел, закинув ногу на ногу, с на удивление расслабленным и в то же время собранным видом; белая майка смотрелась ни к месту на нем с этой его военной осанкой, и Леви подумал про себя, что ему куда больше подошел бы костюм или полный комплект отвратительной униформы. Леви задело что-то из того, что мужчина сказал, оно казалось неприятным, возмутительным, но прежде чем он понял, что именно, тот его похвалил: — Неплохой такой прыжок. Леви улыбнулся в ответ на комплимент. Хоть он и сбил его с толку, возражать не пришлось. — Ну так и сколько времени прошло? С тех пор, как ты в последний раз обедал как положено. Леви хотел было запротестовать и всем своим видом показать этому человеку, что он скорее бы съел собственную блевотину, чем принял эти ублюдские подачки, но правды в этом не было, ведь его бунтарство сошло на нет. Раньше он таким послушным не был. Когда он был помоложе, и запреты посыпались со всех сторон, он поклялся ни за что под них не прогибаться. В те дни это казалось ему подлинным сопротивлением. Леви считал, что с такими несправедливыми законами нельзя мириться ни в коем случае, и остался верен себе даже после того, как Кенни обозвал его трусом и призывал не стыдиться своего наследия. Леви до сих пор так и не разобрался, делала ли его трусом его скрытная жизнь, а ведь он просто делал все возможное, чтобы не кончить, как все остальные. Может, все дело было в его рвении к жизни, которое отметил мужчина. Животный инстинкт говорил Леви дышать до последнего ради его жалкого, бессмысленного существования. В конце концов, может, у него выбора-то никакого и не было. — А что у тебя есть из еды? — наконец спросил он, неуверенно потягивая чай. Мужчина улыбнулся. — Боюсь, что так, без предупреждения, у меня не получится приготовить что-то в соответствии с твоими законами питания, — ответил он, и Леви не разобрал, в шутку это было сказано или всерьез, — но мне повезло, что еды у меня в достатке, чтобы поделиться, какой бы простой она не была. Леви снова задумался о том, какая для мужчины во всем этом выгода, но поиски причин и обоснованности поступков нациста казались пустой тратой времени. Откуда ему было знать, почему одних они казнили, других миловали, и что разжигало в них ненависть ко всем, кто отличался от них хоть на каплю. Может, этот человек пытался подкупить собственную совесть, по крайней мере так делал Кригер, хотя этот мужчина точно не мог похвастать той истеричной нервозностью, столь характерной для второго. — Выбирать не приходится. Леви сделал глоток чаю. Давненько он такого не пил, с оттенком бергамота, который подчеркивал сливочное послевкусие. Он не мог не улыбнуться, глядя в свою чашку. — Да, — ответ мужчины прозвучал почти небрежно. — Времена нелегкие. Всем нам приходится чем-то жертвовать во время войны. — Кому-то больше, чем другим. Мужчина безрадостно засмеялся. — Так уж построен мир, и такова наша природа, людей, которые его населяют, — заявил он. Его голос снова стал удивительно бесстрастным. Он опорожнил чашку, встал и, глядя на Леви сверху вниз, сказал: — Если не сочтешь за грубость, то у меня есть кое-какая работа. Прошу, чувствуй себя как дома, насколько это возможно. Мужчина отошел через комнату в маленький укромный уголок к простому секретеру из темного дерева, открыл его, откинул столешницу и провернул ключ в самом верхнем ящике, чтобы вытащить какие-то бумаги. Попивая чай, Леви наблюдал, как мужчина сел — его тяжелое, мускулистое тело казалось слишком большим для кресла — и принялся писать страница за страницей, от руки, то и дело останавливаясь, чтобы заменить картридж с чернилами в ручке. Спустя какое-то время он вытащил из другого ящика небольшую печатную машинку и продолжил работать, перебирая бумаги и папки, расставляя подписи, делая копии, что, казалось бы, кто-то вроде него доверил бы секретарю. В глубине души Леви заинтересовался, что это были за документы и не засекречены ли они. Вдруг с их помощью можно было бы повалить весь нацистский режим, попади они не в те руки. Это забавная мысль показалась Леви еще лучше, согретая теплом чужой квартиры, ведь его собственная только сейчас стала прогреваться после долгой холодной зимы. Несмотря на все, Леви почувствовал, как умиротворение и усталость одолели его в приятной теплоте и под щелкающие, цокающие звуки печатной машинки. Было в них что-то убаюкивающее, обнадеживающее, и вскоре Леви провалился в сон. Через несколько часов он проснулся от прикосновения к плечу и встрепенулся, несмотря на то, каким вежливым и мягким оно было. Мужчина стоял перед ним, и Леви по привычке посторонился, не сразу припоминая, где он; в голове все было как дымке ото сна, который ему не дали досмотреть. Так вышло, что здесь ему удалось поспать куда крепче, чем где бы то ни было за последние недели. Его рот раскрылся в широком зевке, когда мужчина жестом позвал его на кухню. — Ужин готов, — сказал он с той же бесстрастной интонацией, что и раньше. — А который час? — спросил Леви рассеянно. Солнце перекатилось и теперь сочилось кровавой палитрой сумерек. — Чуть за пять, — ответил мужчина, пока Леви поднялся на ноги и потянулся. — Ванная там, если захочешь освежиться. Он указал на короткий коридор, ведущий к входной двери. Леви с рвением принял его предложение, прошел в маленькую комнату и запер за собой дверь. В отличие от квартиры, ванная комната оказалась просторнее, чем он предполагал, но такой же аскетичной ​​– унитаз, умывальник, ванна, угловой шкаф для банных полотенец и принадлежностей, а также дверь в спальню в дальнем углу. Но сам факт того, что ее ни с кем делить не приходится, делало ее почти что роскошной. Леви открыл воду, прежде чем сходить по нужде. Сидя на унитазе, он с завистью уставился на чисто-белую фарфоровую ванну. Должно быть, прошли годы с тех пор, как он принимал полноценную ванну, как когда-то в Берлине, где он мог нежиться в ней до получаса, сменить воду, и по новой, пока она опять не остынет. Это было единственным баловством, которое дядя Кенни спускал ему с рук в своем доме. В те дни искупаться означало нечто больше, чем просто вымыться дочиста, но теперь крайняя нужда обозлила Леви к такого рода роскоши. Облегчившись, он добрых полминуты мыл руки, трижды с мылом и едва ли не кипятком, после чего, приоткрыв холодный кран, плеснул водой в лицо. Чистое полотенце, которое он взял из углового шкафчика, слабо пахло лавандой. Как только он сел за стол, мужчина предложил ему баранины и запеченных овощей. Леви с энтузиазмом положил себе в тарелку побольше и набросился на еду, особенно смакуя мясо, хоть оно и не было свежеприготовленным, а потому немного обветрилось и стало жестким, жилистым. За едой Леви не забывал оценивающе посматривать на мужчину, насколько широки его плечи и как аккуратно зачесаны его волосы; у него, казалось, каждый волосок густых бровей и тот был уложен ровно. Глядя на него, ему вспомнились плакаты Гитлерюгенд, и, по правде говоря, мужчина и впрямь был воплощением высшей арийской расы: высокий, мускулистый, необычайно красивый, от природы властный, с присущей ему воинственностью. Леви подумал, что теперь такая внешность производит должное впечатление на немалое количество людей, да что уж там, Леви бы и сам на нее повелся, но только не в этой жизни. В нынешних обстоятельствах ему трудно было восхищаться подобными качествами в ком-либо и неважно, каким бы безобидным их обладатель не казался. Мужчина не обращал на Леви никакого внимания, пока тот не решил прервать молчание: — Я слышал, что наши войска в Италии понесли потери. Мужчина поднял на него глаза с серьезным видом. — Я бы не хотел говорить о войне, если не возражаешь, — ответил он. Леви отчего-то ждал, что тот разозлится, и слегка расстроился, что его ожидания не оправдались. — Офицер, который не хочет говорить о войне, — сказал он с насмешливой улыбкой на губах. — Ты, должно быть, хреново справляешься с работой. Собеседник опустил нож с вилкой, звякнув ими о тарелку. — Я прекрасно справляюсь со своей работой, — не согласился он все так же бесстрастно, вытирая уголки рта белой льняной салфеткой, — но я бы не хотел сейчас говорить о делах. Он продолжил есть, но запнулся через мгновение и добавил: — И я не думаю, что это хорошая тема для обсуждения за столом. — Не знаю, — тихо перечил Леви. — Можем, конечно, поговорить о том, какую смачную кучу я навалил у тебя в туалете, но мне не кажется, что это лучше. Мужчина снова уронил приборы с характерным звоном. Леви заметил, что у него едва ли кусок не застрял в горле. — Зачем говорить о подобном? — спросил он с неким нетерпением в голосе. — Тем более во время еды. Леви отмахнулся от вопроса. — Одна из моих немногих забав, что остались? — предположил он, а потом рассмеялся. — Кто знает? Может, мне просто в радость издеваться над кем-то вроде тебя. — Кем-то вроде меня? Леви проглотил кусочек картофеля, прежде чем раздраженно поддакнул: — Да, именно. Вы, людишки, которые приложили руку к тому, чтобы мир превратился в гребаную помойку. Скопившийся в нем гнев рвался наружу, и Леви смутно осознал, как же ему хотелось, чтобы мужчина возразил, а в отместку он бы заставил его выслушать все оскорбления и объяснения, но, к сожалению, собеседник продолжил есть, аккуратно нарезая ягненка на кусочки с дивным беспристрастием. — Я понимаю, что от такого тебе полегчает, — сказал мужчина, как отрезал, аккуратно накалывая на вилку пастернак и мясо. Леви раздраженно фыркнул. Молчание за столом затянулось на несколько минут, прежде чем мужчина со вздохом сказал: — Я не жду от тебя благодарности за мой поступок. Леви уперся локтем в стол и срезал жирную прожилку со своего последнего кусочка баранины. — Но и твои переживания по этому поводу меня тоже не касаются. Стыдно тебе или обидно от того, что ты все же принял от меня помощь, однако моей вины в том, что я тебе ее предложил, нет. Так что не зацикливайся на этом. Леви нахмурил брови и задумался о его словах в наступившей тишине. Он не знал, что ему чувствовать теперь, — стыд, смятение или злость — после того, как он выслушал нотации о горечи и обиде от нацистского засранца, но вскоре, как часто бывало в те дни, безразличие разбавило его эмоции и все, что он смог, так это молча согласиться с мужчиной. В конце концов, Леви взаправду на него не злился; просто многим проще было приписать этому человеку все проступки безликого зла, которые так и продолжали отравлять его жизнь. Как никогда близкий к тому, чтобы извиниться перед этим человеком, Леви сидел, размазывая остатки еды по тарелке; он чувствовал на себе чужой взгляд, словно от него дожидались хоть какой-нибудь реакции. — Могу я дать тебе совет? — внезапно заговорил мужчина и Леви перевел взгляд от сморщенного кусочка моркови под вилкой на него. — В следующий раз, когда придется драться с кем-то значительно больше тебя, имея при себе только небольшой нож, даже не пытайся атаковать так же, как сегодня. Лицо у него сделалось серьезное, а слова так и остались лишены всяких чувств. — Когда дело касается грубой физической силы и роста, ты всегда будешь в проигрыше. Тем не менее ты можешь превратить его в преимущество, если научишься использовать как следует. — И как? — спросил Леви, пожалуй, слишком нетерпеливо, отчего губы мужчины растянулись в улыбке, которая показалась ему странно неуместной после всего этого напускного равнодушия. — Поскольку ты небольшого роста, ты всегда будешь быстрее кого-то вроде меня, — пояснил он, впервые проявляя интерес к теме. — Научись использовать эту скорость, чтобы уклоняться и уворачиваться от прямых ударов. Имей в виду, что какой-нибудь тяжеловес с большей вероятностью прибегнет к грубой силе против своего противника. Мужчина прервался всего на мгновение, чтобы наполнить свой стакан. — Сегодня вместо того, чтобы атаковать меня в лоб, тебе стоило попытаться атаковать меня со спины. Тогда я бы оказался в положении, где моя сила бесполезна. И не стоит светить ножом до самой последней секунды, а не то противнику представится легкий способ тебя схватить, что я сегодня и сделал. Леви смотрел на мужчину, не отводя глаз, пока тот вернулся к ужину. — Зачем? — спросил он. — С какой стати ты мне даешь такой совет? Мужчина, казалось, на секунду задумался над его словами, допивая последний глоток. — Почему бы и нет? Я просто делюсь наблюдениями. Прислушиваться к ним или нет, дело твое. — Он встал из-за стола, опустошив свой стакан, и стал собирать тарелки. — К тому же мне кажется, тебе лишним не будет. На случай, если снова попадешь в неприятности. Леви усмехнулся. — А не подскажешь, как от пуль уворачиваться? Видишь ли, эти ублюдки из Гестапо носят при себе оружие. Мужчина на мгновение замер. — Кажется, это представляет собой проблему посерьезнее, — признался он, продолжая мыть посуду в раковине. — К сожалению, в таком случае советчик из меня никакой. Леви пожал плечами и фыркнул: — Все же лучше, чем ничего. Не поблагодарив ни за совет, ни за обед, он вышел из кухни. Мужчина последовал за ним в гостиную практически сразу. — Мне кажется, теперь ты сможешь безопасно вернуться домой, — рассудил он, выглядывая на улицу через просвет в занавесках. — Держись более оживленных улиц. Не привлекай к себе внимание. — Я знаю, что к чему, — раздраженно огрызнулся Леви, отчего мужчина повернулся к нему; выражение лица у него было необычное, почти удивленное, но вскоре его сменила улыбка — такая же странная, неуместная, она заинтересовала Леви, несмотря на всю его враждебность. — Конечно, знаешь, — согласился мужчина с насмешкой голосе. Он прытко пересек комнату и протянул Леви руку. — Всего хорошего, — сказал он с улыбкой. Леви засмотрелся на его руку всего на секунду, прежде чем пожать ее; на ощупь она показалась ему слишком широкой и почти горячей. — А как же, — пробормотал он, наскоро отдергивая руку и без промедления выходя из квартиры. Как и предсказывал мужчина, Леви вернулся обратно через город без происшествий, но пока поднимался по лестнице к себе в квартиру, почувствовал, как свинцовая усталость разлилась по ноющему телу. Первым, кто встретил его, был Фарлан, пепельно-бледный и встревоженный. — Господи Боже! — всхлипнул он, как только захлопнулись двери. — Где тебя, черт возьми, носило? Ты обещал вернуться к двум! Мы с Изабель ужасно беспокоились… — Не все так гладко, — перебил его Леви, как раз когда Изабель забежала в комнату. Стоило ей заметить Леви, как она облегченно вздохнула, едва пополам не перегнувшись. — Посмотри, а? Она была уверена, что ты уже лежишь мертвый где-то в канаве. Я едва ее утихомирил, она тебя искать идти порывалась, — продолжал Фарлан, указывая на девчонку, которая внезапно ожила, подбежала к Леви и обхватила за шею руками. — Я боялась, что ты больше не вернешься, — прошептала она ему на ухо, и, хотя Леви знал, что задержался не по своей вине, чувство вины больно кольнуло в груди. — Со мной все в порядке, — мягко сказал он Изабель, прислонившись щекой к ее голове и глубоко вздыхая. — Я просто немного задержался, вот и все. Она неохотно отпустила его и тут же отвернулась. Леви не разобрал, вытирала ли она слезы с глаз или просто пыталась перевести дух, но он позволил ей те необходимые десять секунд, чтобы прийти в себя. Когда девчонка, наконец, обернулась, на ее лице была привычная широкая улыбка. — Угадай что? — взволнованно начала она, пока Леви прошел за Фарланом в маленькую кухню. Парень сел за стол и продолжил чистить горох с усталым выражением лица. — Герр Шильд сказал, что в Атлантике потопили еще одну подводную лодку! Это уже третья за неделю! Леви встретил ее энтузиазм слабой улыбкой. — Отлично, — сказал он, присоединяясь к Фарлану за столом. — Для чего это? — спросил он, кивая на горошины, надеясь, что тот отвлечется на повседневную тему и его лицо более не будет таким страдальческим. — На суп, — едва слышно ответил Фарлан, не отрывая взгляда от своих рук. Изабель запрыгнула на кроватку с залежанным матрасом позади Леви. Старые пружины громко скрипнули, прогнувшись под ее весом. — Это будет самый вкусный суп, братишка, — сказала она ему, смеясь. — Как на Рождество и даже лучше, ведь горох в этот раз свежий. А ещё у нас есть целых две морковки. Леви засмеялся и зевнул, вытягивая руки над головой. — Вот и здорово, — согласился он. Фарлан закатил глаза в ответ на это, но все же улыбнулся. — Суп уже пару часов как должен был быть на плите, — пожаловался он. — Но мы так разнервничались, что я обо всем забыл. Леви фыркнул. — Вам двоим нельзя так раскисать, — он вновь принялся их отчитывать, уже не в первый раз. — Как-нибудь я и правда могу не вернуться. Ты что, тогда ляжешь и ноги протянешь? Так нельзя. — Не говори так, — строго отрезал Фарлан. — А то кажется, что кто тут и готов ножки протянуть, так это ты. Рассерженный, он снова приступил к готовке, прежде чем пробормотать вдогонку: — К тому же ты расстраиваешь Изабель. Девочка громко фыркнула и села на кровати. — Сама за себя говорить могу, понял? — горячо возразила она, прежде чем лечь обратно. — Не нужно так говорить просто потому, что это неправда, — это было сказано скорее просто так, чем кому-то конкретно. Она даже не обернулась на ребят. — Да и войны осталось всего ничего. Пройдет еще месяц или около того, а потом все будет как прежде. Все наладится, вот увидите. Фарлан и Леви обменялись мрачными взглядами, но оба промолчали. Леви стало интересно, сколько времени прошло с тех пор, как Изабель сказала что-то подобное в первый раз — может быть, год? И этот ее повышенный интерес к подводным лодкам, утонувшим в Атлантике, как если бы они были войной, самым ее сердцем, и стоит потопить их все до единой, как всем остальным сражениям придет конец. Фарлан тяжко вздохнул в тарелку с очищенным горохом, а Леви подорвался на ноги в надежде, что так ему удастся нарушить давящую тишину. Он принялся снимать сухое белье с веревки над плитой, а Фарлан занялся огнем. Они ни слова друг другу не сказали, пока Изабель не уснула крепким сном, согретая теплом печи. Фарлан укрыл ее вязаным пледом и сел за стол рядом с Леви, чтобы почистить две заветные морковки. — И чего ты так задержался? — спросил в конце концов он приглушенным голосом. Леви затянулся воздухом, прежде чем ответить: — Пустяк, в самом деле. Не стоит волноваться об этом. В этой короткой тишине было слышно, как Фарлан возмущенно сопел. — Давай без этого, — шикнул он. — Я беспокоюсь о тебе, и Изабель тоже. Я понимаю, что ты с нами считаться не собираешься, но мы должны держаться вместе. К твоему сведению, я был уже готов ее связать по рукам и ногам, чтобы она не пошла тебя искать. От слов парня Леви виновато вздохнул. Он уперся о столешницу и, понизив голос, сказал: — Сегодня меня проверило гестапо, — и глядя на взволнованное лицо Фарлана, и поспешил добавить: — Все в порядке, я показал им старые бумаги. Они не станут искать меня здесь. Фарлан, кажется, немного расслабился, подходя к кастрюле с горошком, чтобы помешать его. — Они допрашивали тебя? Поэтому ты так долго? Леви покачал головой. — Они насторожились, поэтому я сбежал. Пришлось долго прятаться. Парень сдержанно кивнул. — Ты не ранен хоть? — спросил он, глядя на Леви, и тот снова покачал головой. — Мне повезло, что стрелки из них никакущие, — ответил он с намеком на ухмылку, но та осталась без ответа. Леви подумал, стоит ли рассказывать Фарлану о том, где он прятался, но отмахнулся от этой затеи и больше распространяться не стал. Он не соврал, сказав, что цел, а все равно в теле чувствовалась какая-то ноющая тяжесть, как если бы в нем закончились всякие силы. Мышцы его, кажется, ослабли и истощились, но Леви слишком устал, чтобы сейчас сожалеть об этом и оплакивать растраченные попусту возможности. Вместе с утомленностью он ощутил потребность в тепле, но не от того, что озяб от весенней прохлады. Ему нужна была близость, утешение — Фарлан в самом деле интересовался и искренне переживал за него, а кроме этого больше ничего не имело значения; даже то, что сердце Фарлана было занято кем-то другим, ведь Леви тоже не испытывал к нему ничего подобного. Леви встал из-за стола, подошел к парню и приобнял его за талию, прислонившись головой к плечу. Он почувствовал, как Фарлан поначалу слегка съежился, прежде чем расслабиться, принимая его прикосновение. — Суп выглядит аппетитно, — отметил он, но в ответ услышал только смешок. — Без соли и без мяса, — послышалось сквозь хриплый смех. — Пол-луковицы, и той нет. Леви широко зевнул. — Мне никогда особо лук не нравился, — пробормотал он, потираясь лицом о шею Фарлана; его запах, с примесью мыла и пота, теперь напоминал Леви о доме. — Стоит ее будить, как думаешь? Когда все будет готово. Фарлан покачал головой. — Нет, пускай спит, — он помешивал суп, царапая деревянной ложкой дно кастрюли. — Она может поесть утром. Леви вдохнул мыльный запах и, прежде чем успел одуматься, пробормотал в мягкие волосы Фарлана на затылке: — Прости, что не вернулся вовремя. Фарлан поджал губы. — Я тебя не виню, — на мгновение он прижался щекой ко лбу Леви. — Теперь ты здесь. Это самое главное. Суп варился медленно, и к тому времени, как его можно было есть, оба уже широко зевали. Леви умылся у раковины, застирал рубашку и развесил сушиться над плитой, пока Фарлан ел свою порцию. Когда они наконец добрались до кровати, Леви почувствовал, как Фарлан придвинулся ближе к нему под одеялом, прижался, делясь своим теплом. Он подхватил его под руку, прежде чем прижать колени к груди. — Ты завтра не дома? — спросил Фарлан сонным шепотом, и Леви поежился от мысли, которую все время до этого ему удавалось не подпускать. — Ты еще будешь спать, когда я вернусь, — пообещал он, и они оба затихли; больше им сказать было нечего, они и без того уже знали обо всем. Засыпая, Леви мыслями возвращался в ту квартиру, раз за разом в голове проигрывая сцену его фиаско с ножом, пока наконец не заснул. Наутро его разбудили шаркающие звуки из кухни, и от тут же расстроился, но не слишком, припомнив, какой сегодня день недели. Он быстро собрался и вышел из квартиры до полудня, уберегая Изабель и Фарлана от того, чтобы они ненароком не попали под горячую руку. Они обычно не задавали вопросов, когда он вот так уходил, но он чувствовал их взгляды позади каждый раз, закрывая дверь. Леви бесцельно бродил, нигде не задерживаясь, хотя и знал, что ему еще так шататься несколько часов. В последнее время ему отчего-то совсем не сиделось на месте. Он едва ли заметил флаги и знамена, пока не наткнулся на толпу людей, которые пришли посмотреть парад. Красные, белые и черные флаги, такие яркие на фоне несметного количества зеленых мундиров. Какое-то время Леви наблюдал за солдатами, но вскоре прошел сквозь толпу, чувствуя, как мышцы сводит от гнева, прочь из города, позволяя ногам увести его куда-нибудь, пока перед ним не возникает знакомый проулок. Следы от пуль в стене сверлили его взглядом, словно пара глаз. Леви не взглянул в окно напротив и свернул в другую сторону, не останавливаясь до тех пор, пока ноги не разболелись, а сам он не проголодался и едва не оцепенел от той горечи, которая вросла в него и прижилась. Сумерки набежали рано. Празднества завершились и теперь группам солдат не оставалось ничего, кроме как напиться и шататься по городу без цели, подобно Леви. Им на него было абсолютно плевать, ведь вне службы им нужен был кто-то совершенно другой — желательно в не по сезону короткой юбке, с кляксой красной помады на губах и падкий на денежки. Леви же занял свое обычное место на скамье в парке как раз в тот момент, когда колокола Фрауэнкирхе пробили восемь. Леви проследил, как седая домоправительница, заправив волосы под шарф, собралась и ушла. Ему пришлось выждать добрых полчаса, чтобы убедиться, что она уже не вернется, прежде чем он смог пройти в здание и подняться по лестнице. Он тихонько постучался в дверь и стал ждать. Минута, две, три. Он не знал, злиться ему или радоваться. Оглянувшись по сторонам в пустом коридоре, он снова вышел на улицу и вернулся в парк. Прогуливаясь, он отчего-то обрадовался своему возмущению, выдворившему чувство обиды, с которым в последнее время он стал прямо-таки неразлучным и от которого никак не мог избавиться. Он прождал час, стучал в двери без толку, пока около полуночи Кригер наконец не вернулся домой. От него несло перегаром и сигаретами так сильно, что Леви чуть не стошнило, когда тот открыл ему дверь. Оказавшись, наконец, в квартире, он почувствовал, как дрожь пробрала его до костей, да так, что злость отошла на второй план, и совсем не потому, что он продрог от холода. В конце концов, вечер выдался теплым, а он так и ходил в своем зимнем пальто, ведь более легкие куртки пришлось заложить в ломбард много лет назад. Повесив пальто в шкаф, он повернулся к Кригеру, который был намного более пьян, чем думал сам, и стоял, покачиваясь взад-вперед, у двери. — Какого хрена ты так долго? — тихо спросил он мужчину. — Я несколько часов наматывал круги по парку. Кригер засмеялся, схватив стакан с кофейного столика. — Разве ты не знал? — спросил он, забавляясь. — У нашего фюрера день рождения! Он торжественно поднял стакан, в ответ Леви лишь стиснул зубы. — Не ори, — огрызнулся он и, не дождавшись ответа, прошел мимо Кригера. — Давай покончим с этим. Леви пересек квартиру и зашел в спальню. До него донеслось, как Кригер опорожнил свой стакан, поставил его на стол и прошел вслед за ним. — Хочешь вести себя как шлюха — так тому и быть, — сказал он, невесело посмеиваясь, и, подойдя к Леви, притянул его за шею, целуя в ухо, смачно, небрежно. Леви сразу обтер место поцелуя. Кригер же как ни в чем не бывало подошел к граммофону и уставился на него, словно видел впервые в жизни. Он сменил пластинку, елозил по ней иглой взад-вперед своими безалаберными руками какое-то время, пока наконец не сдался. Песня заиграла не сначала, а с припева, до боли знакомого. Они разделись — Леви куда быстрее Кригера. Тот замешкался и никак не мог разделаться с пряжкой ремня, в то время как Леви уже вытянулся на сбитом, затхлом матраце, пропитанным запахом пота и сигарет. Юноша поморщился, наблюдая, как Кригер снял начищенные кожаные ботинки, едва устояв при этом на ногах. Хотелось бы выругаться, но Леви молча включил прикроватную лампу, как только Кригер сбросил с себя остальную одежду. Без нее он казался не таким грузным, и, как обычно, Леви стало дурно от одного его вида. Внезапное напоминание о том, что под униформой — всего-навсего человек, оставило во рту едкий привкус, и Леви стиснул зубы, сдерживая тошноту. Кригер забрался под одеяло и придвинулся ближе. Как только Леви почувствовал прикосновение его липкой ладони к спине, тут же спросил: — Ты уже получил документы? Мужчина убрал руку и тяжело вздохнул. — Почему, — начал он и, перевернувшись на спину, зажег светильник со своей стороны кровати, — почему ты все время донимаешь меня этим, Леви? А? Он потянулся к ящику тумбочки за портсигаром и спичечным коробком. — Мне так кажется, что тебе на меня совершенно плевать. — Так и есть, — без раздумий ответил Леви, — и не то чтобы это было для тебя секретом. Говори, когда будут готовы документы? Кригер вздохнул и, прикурив, глубоко затянулся, прежде чем сказать «скоро», и ни словом более. Разочарование окатило Леви с ног до головы, хоть в глубине души он уже смирился с тем, что другого ответа ему никогда услышать. — Ты же знаешь, — он все же решил напомнить Кригеру, — с моими спешки никакой, а вот… — А вот твои маленькие друзья, в отличие от тебя, без документиков не обойдутся. Да, да, — перебил его Кригер рассерженно. — Это что ж такое? А? — Он выдохнул облако дыма. — Чувство вины тебя гложет? Или, спасая этих двоих, от грехов откупиться пытаешься? Разве евреям такое не чуждо? От раздражения Леви сжал челюсти до скрипа. Хотел бы он что-то сказать, возразить, но с такими, как Кригер, это не имело смысла. Кто-то, для кого день рождения абсолютного зла — праздник, плевать хотел на других людей, а потому черта с два до него дойдет, как это, когда чужая жизнь тебе дороже собственной. — А может, если так подумать, то это я откупаюсь, — пробормотал Кригер, испустив смешок. — Как тебе мыслишка? Простят мне все, что я сделал, за спасение твоей жалкой душонки? Или это скорее пакость, как если бы я заметил крысу и дал ей удрать? У Леви волосы на затылке стали дыбом от отвращения или неведомого ему до сих пор гнева. — Хоть так, хоть этак, твоя жизнь какой была, такой и останется, — ответил он, сам удивившись своему спокойному тону. — Таким как ты, скорее всего, все с рук сойдет. Будешь жить припеваючи, пока не станешь дряхлым стариком, который ссыт под себя. Кригер засмеялся громче прежнего. — Наверное, тут ты прав, — согласился он, затушив сигарету, и обернулся. Крепко вцепившись в чужую руку, он притянул Леви ближе. — В старости я буду вспоминать тебя, чтобы мне было не так одиноко. Его ладонь опустилась ниже, к промежности, и Леви сильно прикусил губы, чтобы не издать ни звука. — Возможно, это никакое не искупление. Может быть, ты моя награда. Гляди, будь у каждого доблестного офицера по такому славному еврейскому мальчику, вроде тебя, мы бы уже выиграли войну. Леви стиснул зубы, хоть удостаивать Кригера ответом не собирался. То, как он звал его мальчиком, было далеко не самой худшей частью всего происходящего. — Ты можешь хоть раз обойтись без болтовни? — спросил Леви, уставившись в стену, едва ли не задыхаясь от настойчивых прикосновений. — Я уже как-то говорил тебе раньше — думать у тебя плохо получается, так что завязывай и давай перейдем к делу. Хотя ты так напился, что я сомневаюсь, что у тебя встанет. Кригер тихонько хихикнул у него над ухом. — Но ты же мне с этим поможешь? — он спросил хриплым шепотом. — Будь добр ко мне, Леви. Только на этот раз по-настоящему. В голосе Кригера было слышно нечто, похожее на отчаяние, каждый раз, когда бы он не позвал Леви по имени. Пожалуй, вот это было самым омерзительным из всего. Кригер ускорил движения рукой, но его болтовня сделала его усилия практически напрасными. — Чего еще ты от меня хочешь? А? Спасу я тебя, да, Леви, тебя и твоих друзей. Мне ведь положено что-то за это, нет? Хоть немного ласки, хоть самую малость? Леви хотел бы возразить, но снова промолчал, понимая, что так весь процесс только затянется. В конце-то концов, ему ли не знать, что последует дальше. Переместив руку с паха на спину Леви, Кригер задышал неглубоко, отрывисто. — Ты бессердечный сукин сын, правда? — прошипел он. Его приторный голос пропитался желчью. — Яблоко от яблоньки, так ведь говорят? Он выдержал паузу, дожидаясь ответа, но до него скоро дошло, что он его не получит. — Мелкий черствый сучонок. Стоило пристрелить тебя на месте, как только я тебя увидел и понял, что ты такое. Я помню, как ты смотрел на меня, пока драил полы, — будто вот-вот в лицо плюнешь, ты, сучья дрянь. — Что-то у тебя не все сходится, — отметил Леви небрежно. За это Кригер тут же схватил его за волосы и вдавил лицом в подушку. Так больно, что Леви сжал простыни в кулак. — Так тебе смешно? — прорычал мужчина ему на ухо. — Твоя жизнь, сука, буквально у меня в руках, и ты все равно мне хамишь? Не слишком-то умно, как думаешь? А? От его слов все тело юноши сжалось. Пьяный, Кригер оказался еще более истеричным, чем обычно. Леви знал, что даже так он бы вряд ли стал действовать опрометчиво, но все же посчитал, что оскорблений с него хватит. Он ничего не сказал в ответ, только ловил вдохами спертый воздух, когда попадалась возможность. Кригер тем временем снова затеял свою тираду: — Да ты прям из сил выбился, разве нет? — тихо допытывался он. — Так дело не во мне. Ты просто раздвигаешь ноги перед кем-то еще, не так ли? — Нет. В последнее время Леви только и делал, что отвечал на его подобные нападки. Сколько бы он не возражал, все без толку, и теперь он только удивился, с какой стати ему вдруг вспомнилось приоткрытое окно и гладко выбритое лицо того мужчины. Кригер дернул его за волосы, и Леви судорожно втянул воздух от пронзительной боли. — Не смей мне врать, засранец. И кто же это? Неужели тот твой дружок? Ты дал ему трахнуть себя, не так ли? Ему и каждому, сука, прохожему в этом городе. Разве нет? — Нет. Хватка усилилась, стала удушающей. — Я же говорил не лгать мне, — рявкнул Кригер, повышая голос. — Тебе известно, что будет, если я узнаю, что ты мне соврал, не так ли? Пауза между словами наполнилась прерывистыми вздохами Леви и безмолвной, затяжной угрозой, с которой он уже свыкся. — Ты отправишься на восток первым же поездом, Леви. Клянусь. Испытывать мое терпение тебе не стоит. — Хватка в волосах ослабла, переменилась, стала утещающей, но такой же неприятной. — Леви, — вдруг снова тихо прошептал Кригер ему на ухо, в момент открестившись от всего сказанного, и юноша встрепенулся от звука собственного имени, такого чужого, как если бы он не слышал его именно с такой интонацией уже сотню раз. — Леви, прости, я наговорил лишнего. Но тебе известно, как мне ненавистны твои осуждения. Знаешь же, как меня это ранит, правда ведь? — Леви почувствовал нежное прикосновение на своей спине, но по-прежнему хранил молчание. — Ты же знаешь, что у меня нет выбора. Я не всегда был таким, ты и это знаешь. Помнишь ведь? Те дни в Берлине? Стоило мужчине это сказать, как внутри Леви что-то оборвалось. Он не хотел вспоминать ни Берлин, ни то, что там произошло. — Ты же знаешь, что я хотел тебя уже тогда, — продолжил он, скользнув пальцами по позвоночнику Леви, и, вопреки собственному отвращению, юноша вздрогнул. — Я по глазам видел. Ты знал, как сильно я хотел тебя. Заигрывал со мной. — Кригер придвинулся на кровати, утыкаясь носом в затылок Леви, вдыхая его запах, и оставил пару пробных поцелуев на чувствительной коже. — Я не могу представить тебя с кем-то другим. То, что между нами, так много сейчас для меня значит. Как только матрас прогнулся под весом мужчины совсем рядом, Леви знал, чего ждать дальше. Внезапная склизкая влага, прикосновения к коже грубых рук, которые приподнимали его, направляли; ощущение от первого проникновения и каждого последующего толчка, с каждым разом все глубже, по мере того, как мужчина возбуждался от тесноты его тела, а также от смеси покорности и страха, в которых он видел для себя преданность. Леви застонал от дискомфорта, тошнотворного запаха перегара и пульсирующего давления, не в состоянии вспомнить, получал ли он хоть раз удовольствие от подобного. Рукой, будто клешней, Кригер сжал его шею и склонился над ним, едва касаясь губами кожи за ухом. — Я люблю тебя, Леви. Тело юноши вновь онемело от страха, горло сжалось в рвотном позыве, стоило мужчине снова прижаться к нему, дрожащему, со спины, повторяя эти слова голосом, который срывался на рык. Под конец Кригер бормотал их в ритм своих толчков, и Леви стиснул зубы, чтобы подавить нарастающее отвращение. Когда все закончилось, Кригер громко выругался. — Боже, посмотри на себя, — сказал он, и его прежде победное настроение сменилось брезгливостью. — Ты снова загадил постель. Вас, евреев, не учили держать себя в чистоте? Леви поднялся, не говоря ни слова, снял простыни и вышел из комнаты. Пластинка доиграла до конца, и на фоне треска пустой иглы с улицы слышался пьяный ор солдат: «Deutchland, Deutchland über alles». Леви прошел в ванную и, достав из-под раковины ведро, наполнил его горячей водой, прежде чем бросить в него постельное белье. Он облегчился — приятного в этом было мало — и, схватив с верхней полки шкафа испачканный лоскут полотенца, наполнил эмалированный таз горячей водой и взял кусок мыла. Он все еще был в ванной, когда спустя десять минут туда зашел Кригер. Леви не стал смотреть на него, чтобы не видеть всех последствий и не задаваться вопросом, какой человек спокойно выдерживает десять минут, прежде чем смыть с себя чужие нечистоты. Мужчина умылся в раковине, насвистывая национальный гимн, прежде чем помочиться, наблюдая за Леви, который докрасна натирал кожу полотенцем. — Пытаешься еврейство с себя смыть? — спросил задорно Кригер, позабыв, он уже шутил так однажды. Леви не удостоил его ни взглядом, ни звуком в ответ, он даже не задумался о сказанном ни на секунду. — Знаешь, я слышал, люди болтали, что евреи хороши в черной магии, — продолжил мужчина без энтузиазма. — Раньше я их считал сумасшедшими, но так вот посмотреть на тебя хотя бы — ты едва ли даже мужчина, а я от тебя без ума. Он замолчал на мгновение, чтобы поразмыслить или дождаться ответа, но юноша его проигнорировал. — Ты сводишь меня с ума, Леви. То, что между нами, это безумство. Это опасно, и мне претит заниматься подобными вещами, но я не могу перестать думать о тебе. Леви сердито застирал полотенце, прежде чем слить воду из таза в ванную, и снова наполнить ее горячей водой; в ответ на решительное молчание Кригер вздохнул. — Я скучаю по тебе, когда ты не со мной, — он повторил эти слова в тысячный раз. — Это правда. Я никого не вижу, ни мужчин, ни женщин, они мне все до лампочки. Только тебя я хочу, Леви. Леви сполоснулся от мыла, борясь с желанием размозжить мужчине лицо эмалированным тазом. — Вот потому-то я и подумал про черную магию, — продолжил Кригер невнятно. — У меня в голове все, как будто в дымке. Я это чувствую… — Кригер рассеянно почесал затылок. — Я все время думаю о тебе. О твоем теле, о том, как мы трахаемся. Остановиться невозможно, просто невозможно. — Поехавший идиот, — пробормотал Леви, снова опорожняя миску и выходя из ванны. — Какая к черту магия? Ты, должно быть, шутишь. Он вышел из ванной и сменил простыни, пока капли воды с его тела стекали на деревянный пол. Кригер угрюмо просидел несколько минут на унитазе, после чего вернулся в постель, показательно повернувшись к Леви спиной, хотя тому было абсолютно все равно. Леви лег как можно дальше от мужчины, и ему даже удалось вздремнуть, пока какая-то назойливая мысль его не разбудила. Он столько откладывал её в долгий ящик, что забыл, и вот она так внезапно выплыла на поверхность. Когда Леви сел на кровати, его тело зашлось саднящей болью от того, что Кригер делал с ним прошлой ночью. Он встал с постели, даже не взглянув на храпящего мужчину, тихонько оделся и вышел из квартиры. Он пересек парк в темных предрассветных сумерках. Город затих, и только его шаги ритмично шаркали по мостовой. Леви ясно вспомнилось что-то из того, что ему наговорил тот мужчина про инстинкт выживания своим низким голосом. «Я никогда не видел такого рвения в ком-то вроде тебя», — что бы это могло значить? Не смотря ни на что, с его стороны подобные слова звучали крайне паршиво. И еще что-то про «законы питания». Так ему было известно, что Леви такое, и все же… Леви направился в ту самую часть города, сам не зная зачем и почему, его это мало волновало. И что с того, что он всего раз забудет о всех предосторожностях? Держись оживленных улиц. Уклоняйся от прямых ударов. Всего хорошего. Леви остановился и заглянул в окно. Даже в такой ранний час оно было приоткрыто, в спальне горел свет и занавеска развевалась на ветру. Хмурясь, Леви свернул в сторону дома, вспомнив о грязных полах в квартире. Пожалуй, наконец пришло время их помыть.