***
Струящееся по щиколоткам платье из фатина с тесным прилегающим к рёбрам корсетом путалось под ногами. Сердце билось, усиленно разгоняя кровь по организму, который протестовал с каждым шагом, с каждым вдохом и стуком. Уэнсдей выбралась из автомобиля, аккуратно вкладывая свою аномально холодную ладонь в протянутые длинные пальцы Торпа. Причудливое сооружение на голове, усеянное шпильками, слегка накренилось, когда она выползала из дверей. Настроение девушка расценивала, как тошнотворно кошмарное в наихудшем понимании этого слова. Уэнсдей в свои двадцать шесть так и не научилась любить или банально смиряться со сборищами снобов, которые устраивали пышные приемы в качестве показухи. От обилия красных огоньков над арочным входом рябило в глазах. «Ужасное представление», подумалось Уэнсдей, и она, скрипя зубами, поравнялась с мужем. Вид его Аддамс-Торп (да, она взяла его фамилию после долгих обременительных уговоров) устраивал — Ксавьер блистал в чудовищно черном костюме из бархата. Со временем их совместного проживания у него выработался вкус, что не могло не радовать своенравную Уэнсдей. — Надеюсь, мы скоро вернёмся домой. — Шепотом привлек внимание Ксавьер, переплетая ее пальцы со своими. Нутро Уэнсдей передёрнуло от фривольной изнеженности, да ещё и напоказ! — Это день рождения твоей матери. Прояви благоразумие. Они вошли в просторный холл, увенчанный черно-красными пышными венками по стенам, приглушённый свет лился из ламп с красным абажуром, восковые свечи (на триноге и черные) дополняли мрачность картины. Уэнсдей усмехнулась, Ксавьер удивлённо воззрился на отца — его макушка с проседью мелькнула среди гостей. Приглашенных было немало — в особняк Торпов стремился попасть весь цвет нации. Немудрено, если и пронырливые журналисты под видом гостей сновали везде и совали свои любопытные носы. — Уэнсдей, Ксавьер! — Прощебетала именинница, ослепительной белозубой улыбкой орашая сына и невестку. — Мои дорогие, спасибо, что пришли. — Мы не могли не почтить присутствием сегодняшний вечер. — Без эмоционального всплеска заявила Аддамс, прислонившись щекой к плечу Женевьевы. — О, ты так… внимательна, Уэнсдей. — Как и вы, Женевьева. Лицо Ксавьера оставалось непроницаемой маской, однако по тому, как парень вцепился в руку Аддамс, она знала, что он нервничал. Торп не мог понять, каким образом на протяжении трёх мучительных и сладких лет его брака с Уэнсдей Аддамс, две диаметрально противоположные личности — его мать и жена, нашли общий язык и не скучали в обществе друг друга? Каждый раз, когда Уэнсдей прямо-таки ныряла в объятия Миссис Торп, Ксавьера настигал долгий мыслительный процесс, а Уэнсдей откровенно издевалась над ним, воркуя со свекровью до тошноты мило. — Мама, что за мрачный стиль? — А почему? На мой взгляд, тонко и со вкусом. — Перебила Торпа девушка, вгоняя ногти в его ладонь. Наверняка остались следы. — Сынок, — обратилась Женевьева, заключая сына в приветственные объятия после непродолжительного молчания. — Черно-красные оттенки напоминают мне бал вампиров в Йельском университете . Ровно тридцать лет назад мы с твоим отцом танцевали в такой атмосфере. — Понял. С днём Рождения, ма. — И даже натянутая улыбка, застывшая на лице Ксавьера, показалась Уэнсдей фальшивой, как и он сам. Дурацкое чувство не хотело покидать ее последние месяцы, а быть может, годы. — С Днём рождения, Женевьева. — Ровным голосом произнесла Аддамс, поддерживая супруга. — Вы стали на год ближе к смерти. — Спасибо, дети. Вы можете пройти дальше, гости ещё не собрались. Увидимся. Ксавьер… — запнулась женщина, приоткрыла рот, чтобы что-то дополнить и осеклась: — нет, ничего, вы и так знаете, где ваша комната. На случай, если захотите остаться на ночь. Глубокое разочарование прочно укоренилось внутри Уэнсдей Аддамс после слов матери Ксавьера, отдалось в груди кратковременной вспышкой злости. Она сопровождалась плотно стиснутой челюстью и на миллиметр расширенными зрачками, темнота которых укрывалась среди глубины черных глаз. Охлаждение между ними достигло апогея примерно год назад, и мыслить о Ксавьере, сплетении их тел, губительно раскалённых поцелуях, придушении в постели, Уэнсдей не могла — мгновенно накатывал приступ рвоты, а лицо подёргивалось ореолом ненависти. Но о трещине в отношениях Ксавьера и Аддамс, размерами с Марианскую впадину, не догадывался никто. В пределах своего восьмикомнатного дома в два этажа высотой они не практически не разговаривали, разбегаясь по углам и обмениваясь уничижительными взглядами. «Если бы ненависть и желание убить человека обрело формы, мы бы давно превратились в кучки пепла» — пронеслось в мыслях Уэнсдей, и она пошла с неизменной ровной спиной вслед за мужем. Сегодня следовало показать этим напыщенным индюкам с раздутым самомнением то, что их семья — пример великодушной любви, так как не хотелось портить праздник в честь Женевьевы — Аддамс прониклась к ней уважением. — Я не буду спать с тобой в одной постели. — Процедила Аддамс сквозь зубы; ничто не выдавало в ней раздражения. Внутри полыхала искрометная огненная буря, которая обязательно обрушиться на голову Торпа. — Мы спим дома в одной кровати, Уэнсдей. — Мягко парировал Ксавьер и провел ее по длинному, утопающему в тенях, коридору, ведущему в зал. — Это другое. — Ну, да, ну, да. — Между ними сквозила неприкрытая ничем неприязнь, но оба светились искусственным счастьем: Ксавьер обнажил зубы в улыбке, Уэнсдей показательно смягчилась — приподняла уголки вишнёвых губ. Сплошное лицемерие. Противоречия так и сочились из них обоих. — Поднимайся. Мало кому удавалось влиять на Уэнсдей Аддамс, ещё меньше — кто мог ею бессовестно помыкать, однако Ксавьер имел на то законные основания. Послышался скрежет зубов Аддамс, глаза воинственно впились в его впалые бледные щёки. Перечить Уэнсдей не собиралась, иначе к чертям развалилась бы сказочная легенда об идеальной семье. Уэнсдей наизусть знала дорогу в комнату мужа, в детскую комнату мужа — вплоть до количества выбоин в полу и шероховатостей. Они столько раз тайком пробирались сюда после Невермора и занимались животным сексом, будучи двадцатилетними подростками, что Аддамс могла пройти с закрытыми глазами. Картины прошлого застыли серой массой перед алебастровым безмятежным лицом Уэнсдей, которые девушка поспешила отогнать прочь. Сейчас же пальцы Ксавьера, что придерживали ее за спину, подталкивали к комнате от любопытной прислуги, действовали, подобно внешнему раздражителю. Гостей в особняке насчитывалось пока относительно немного, но вскоре многочисленная толпа грозилась наводнить эти стены. Их провожали глазами родители и горничные, застывшие в изумлении. Словно эти безмозглые девчонки первый раз видели Уэнсдей Аддамс и Ксавьера Торпа. Тем более в статусе официальной пары. Из раза в раз они наблюдали такую реакцию. — Уэнсдей, — парень стянул с волос резинку, и они разлохматились окончательно. Звякнул замок. — мы скоро поедем домой, не смотри на меня волком хоть один вечер. Терпению мужа Аддамс могла только позавидовать — на протяжении года она в открытую подозревала его в своих несчастьях, а он оставался рядом, как преданный спаниель. После этого заявления в их семье произошел разлад. — Это мой обычный взгляд. — Гордо отметила девушка, присаживаясь на край устланной кровати. Отвратительно ярким голубым покрывалом. — Но ради твоей матери я сделаю исключение. — Что в тебе не так? Развод ты мне не даёшь, но и обвинения не снимаешь. Ксавьер прошёлся вдоль витражного окна, части которого напоминали причудливую мозаику в форме ворона, и нахмурился. — Я не отпускаю своих жертв. Внутри парня все оборвалось разом, словно канаты, которые поддерживали смертельно опасный аттракцион долгие годы, истончились. Холод просочился в каждую косточку. — Таким ты меня видишь, да? Жертвой? — Не повышай голос, Ксавьер, это неприлично и говорит о твоей слабости. — Ты уже обвиняла меня в преступлении в Неверморе десять лет назад, помнишь? — Она уверенно кивнула, по-хозяйски занимая большее пространство двуспальной кровати. — И где мы сейчас? Он миролюбиво продемонстрировал ободок обручального кольца из серебра и вздохнул. — Тогда — признаю. Но что-то не даёт мне покоя сейчас. Очень многое и, если я окажусь не права, то рожу тебе ребёнка. Грязный шантаж детьми — Аддамс всегда прибегала к манипулированию потомством, от мыслей о котором у Уэнсдей волосы дыбились. Ксавьер всегда доверчиво реагировал, только не последние полгода — парень ее не хотел, не рассматривал в качестве объекта вожделения. «Трахаться с тобой все равно, что гвозди в крышку собственного гроба заколачивать», сказал в порыве злости он ей тогда, когда она попыталась, нет, действительно допускала с ним интимную близость. И рассвирепела без тормозов. — Нет, не родишь, Миссис Торп. — Аддамс-Торп. — Как скажешь. — Ты привел меня поговорить о том, что у нас не будет физической близости? — Уэнсдей, как всегда, била не в бровь, а в глаз, смакуя вкус своей прямолинейности. — Нет, я попросил тебя быть чуточку повежливее. Пожалуйста, Уэнсдей. Девушка согласилась, наматывая локон чёрных, как смоль, волос на палец. Разумеется, она не планировала портить праздник свекрови. — Хорошо, у тебя всё? — Уэнсдей, — Ксавьер зарылся пальцами в своих волосах, поднимая на нее затравленный взгляд. И всё-таки медово-золотистых оттенков в его радужках было больше, чем зелёного. — тебе мало на работе подозрений? Уэнсдей показательно выпрямилась, ткань платья зашелестела в тишине комнаты. Снизу раздавались переливы убаюкивающей музыки, гомон пребывающих посетителей нарастал, но двое — до колик в животе нервный парень и нахмуренная девушка — сидели в молчании. Тягостном. Равнодушно ледяном. — Это моя работа. Ты должен был привыкнуть. — И ты решила, что быть судьей следует и в стенах дома? В нашей семье. — Ты провоцируешь. — Мне кажется, тебя меньше интересуют убийства восьмерых преступников, которые тебе угрожали и мне в том числе, на протяжении года, чем подозрения в отношении меня. — Ты за десять лет очень изменился, Ксавьер. Как и твой отец. Я пока не знаю, в чем именно, но я чувствую это. — Она постоянно глазела на него так, вдохновлённая своими безумными идеями-фикс, что в жилах Торпа стыла кровь. Как и сейчас. Обольстительный маньяк в черном, сука, платье. — Это нормально, Уэнсдей. Все люди меняются. — Обречённо сказал парень и поправил галстук от нарастающего волнения. — Как ты меня называл в Неверморе? — «Уэнсди», «Мисс Марпл», «язвочка». Ответом ему послужило долгое молчание и тихое размеренное дыхание Уэнсдей Аддамс. Девушка снова сканировала его внутренности на предмет мнимого обмана, подозрительно щурилась — ноздри раздувались от негодования, глаза заблестели. Уэнсдей в два шага преодолела расстояние от кровати до двери и нажала на ручку, налегая на нее своей ладонью. — Восемь убийств более предсказуемы, чем ты, Ксавьер. Предательство от близкого человека наиболее вероятно, чем от малознакомых людей, которых я когда-то имела радость засудить. — И она выскользнула так быстро, что парню оставалось гадать, что произойдёт дальше и изнывать от необъяснимой тревоги. Мир завертелся каруселью, замножился какофонией звуков, запестрел разноцветьем и ароматами блюд. Ксавьер нагнал жену на лестнице, едва не споткнувшись о ступеньку, бесцеремонно схватившись за локоть. Она не стала упираться, оказывая ему большую услугу — до дома его кости были целы, а что станет с ними после, она придумает. Уж не сомневайся, Ксавьер Торп. — Иди со мной. — Он обдал магическим шепотом ухо Аддамс и увлек за собой в этот оживленный кошмар наяву, где люди в цветастых нарядах (безвкусица да и только!) щеголяли друг перед другом. — Это настоящая пытка. — Так задумано, Уэнсдей. — Доверие к Ксавьеру стремительно сводилось к нулю из-за вереницы проблем, однако в эту минуту она слепо ему вверила свою жизнь. — О, как вы прекрасны! — Пролепетал Гомес, прикладывая руку к сердцу. За прошедшие десять лет каждый шаг давался ему с трудом и все же в вечер Женевьевы почтил своим присутствием дом Торпов. — Спасибо, Мистер Гомес. — Они поздоровались с родителями. Толпа затихла, даже музыка умолкла, зал погрузился во власть умиротворения. — Я хочу произнести речь. В честь своего пятидесятилетия! — Громогласно провозгласила Женевьева, аристократично поднимая бокал. Конечно, из хрусталя. Конечно, баснословно дорогущий. Конечно, Уэнсдей поморщилась от представления. Конечно, Мортиша улыбнулась дочери одной из самых ядовитых улыбок. Конечно, Винсент Торп гордился женой. Конечно, был бледен и напуган — до полусмерти. Аддамс проследила за ним. Да, взаправду, если присмотреться, отец ее мужа дрожал — вино в его бокале плескалось до краев, серые глаза прожигали дыру в ней. Пока гости радостно улюлюкали, одобрительно взывая к виновнице торжества, Аддамс пленительно следила за Винсентом. До ушей долетали обрывки фраз, произнесенные Женевьевой, а глаза были обращены исключительно в сторону мага. «Что-то не так», «Что-то не так», «Что-то не так», «Что-то не так», — ввинчивалось в мозг Уэнсдей Аддамс, а ноги стали ватными. — … честь для меня быть спутницей жизни для Винсента, быть матерью двух замечательных сыновей. — Женевьева обвела взглядом зал и улыбнулась. Ксавьер ответил взаимной улыбкой. — Но как я скучаю по Корио… мой мальчик. Уэнсдей переключила все внимание на женщину, которая прослезилась и, быстро собравшись с духом, воссияла, как прежде. — Почему твоя мать оплакивает твоего брата? Где он? — Толчок ровно в бок, и Уэнсдей практически физически задохнулась от шока: ее мужа била крупная дрожь, в глазах плескался ужас и боль. Килогерцы неуёмной боли. — Не знаю. — Отозвался Ксавьер и больше на нее не поглядел. Она никогда не интересовалась генеологическим деревом Торпов, но знала, что у Ксавьера был брат. Когда-то, где-то, в чём-то — на вырезках выцветших фотографий. В газетных очерках, посвящённых венценосному Мистеру Торпу и его выводку. Золотому выводку. Уэнсдей намеревалась расспросить супруга, лениво попивающего виски у нее перед носом, но его и след простыл. — Я здесь. Виски закончился. — Как бы между прочим прокомментировал Торп, обнимая жену за талию. Вопиющее хамство и нулевой инстинкт самосохранения. Аддамс застыла, словно пригвожденная к полу, когда объявили танец. Ксавьер подал ей руку, речь именинницы завершилась, из уст публики устремились разномастные поздравления, и все закружились в медленном чувственном танце. Их существенная разница в росте не была проблемой — руки Уэнсдей по-хозяйски располагались на широких плечах мужа, антрацитовые глаза сияли вечным презрением, но с малой толикой интереса, грудь оказалась прижата к мужскому телу. Девушка не прислушивалась к мелодии, даже не старалась изобразить удовольствие на лице, однако делала несколько поворотов и утопала в выцветшей зелени родных глаз Торпа. По телу поползли непрошеные мурашки, как муравьи. «И все же, раньше глаза выглядели сочнее, ярче», пришла к заключению Уэнсдей. Руки Ксавьера опоясывали миниатюрную талию, продавливали корсет, в котором дышалось с трудом, улыбка обезоруживала её, как некогда в Неверморе — эти проклятые ямочки на щеках душу из неё вытрясли неоднократно. Личные ощущения Уэнсдей Аддамс колебались от ненависти до обожания Ксавьера, и сейчас она готова была послать весь мир к черту, все устои м убеждения в тартарары, чтобы муж не отпускал ее — душил, кружил, лелеял и дурманил своим запахом. — Ненавижу тебя, Торп. — Я тебя тоже люблю, Уэнсдей Аддамс. — Он резвился, развлекался, упивался ее состоянием, пока ноги, втиснутые с горем пополам в пыточные кандалы под названием «туфли на каблуках», не стали жечь. Весь мир сузился буквально до размеров одного человека, и Аддамс растворилась в этом ощущении, поглощённая плавным танцем и парнем совсем рядом. Когда магия сошла на нет, а музыка сменилась на танцевальную (эти полоумные преклонялись перед дребезжащим электро), Торп оставил лёгкий поцелуй на щеке Уэнсдей и выпустил из объятий — он готовился к обороне, не понаслышке оценивал способности удара жены, которого не последовало. Как и негодования, как и угроз из ее маленького прелестного рта. Уэнсдей Аддамс вылетела со скоростью света из зала, разыскивая глазами Винсента Торпа, который подал ей неоднозначный знак — жест рукой и наклон головы влево. Ни о каких танцах не могло быть и речи, желудок скрутило в тугой узел, в ушах забарабанил стук сердца, губы пересохли. Они столкнулись с отцом Ксавьера на лестнице, ведущей в комнату парня. Мужчина уволок Аддамс подальше от любопытных людей, шикая и вбегая в покои сына с завидным энтузиазмом. Когда Винсент и Уэнсдей оказались отрезанными от внешнего мира, девушка уставилась на родственника с неподдельным страхом и азартом — что-то определенно беспокоило мага. — Я виновен. Я виновен, Уэнсдей. — она напрягла весь свой слух, чтобы различить несчастные пять слов. — Я расскажу. Все расскажу, только не сейчас. — Так и знала. — Девушка бы победно возликовала, глядя на пресную физиономию напротив, но обострённое чувство справедливости жгло спазмом гортань. — Ты разведешься с моим сыном. — Нет. — Да. — Мужчина трясся, как в эпилептическом припадке, глаза сверкали, безумно таращились на Аддамс. — Вот, держи. Уэнсдей непонимающе зыркнула на сложенный вчетверо лист бумаги и поспешила спрятать в кармане платья — других она не признавала — с потайными карманами и которые могли деформировать ее грудную клетку тисками — боль от них была великолепной, не поддающейся описанию. — Завтра у нас дома в семь вечера. — Безапелляционно скомандовала Уэнсдей и, глядя на отца мужа, вышла с достоинством за дверь. На протяжении трёх лет ее донимали сомнения, кошмары, видения, страхи, основания которым блестящая судья окружного управления Вермонта Уэнсдей Аддамс, не находила. И эта проблема пустила корни в отравленный мозг девушки, не давала спать и умереть не давала. Что-то было не так. Разобраться бы, что именно, и впервые за несколько лет на горизонте замаячил свет или тьма надежды на разгадку.***
Над сонным городом появился бледновато-желтый диск света, освещающий улочки Берлингтона, подкрашивая озера, леса и город розовато-персиковым оттенком. Предрассветная дымка зависла в небе. Винсент обнаружил себя в рабочем кресле за столом. Он пришёл в кабинет сразу же после разговора с женой сына — рыскающей чертовкой, чьему обонянию можно было только позавидовать. Они знали друг друга десять лет и ровно столько же не питали друг к другу ничего, кроме отвращения. Он — за ее варварские взгляды на жизнь и опасность для сына, она — за его любование собой, нарциссизм в высшей степени. Гений Винсента, вопреки себе, не мог не признать гениальность избранницы сына, а теперь время пришло. Он должен был признаться, взвалить груз ответственности и скорби, вины и боли на плечи Уэнсдей. Мужчина чересчур отчётливо — в красках видел свою смерть, как будто художник прорисовывал каждый штрих, и эта тайна не имела права уйти с ним в могилу. Но была Уэнсдей Аддамс, у которой не было, черт возьми, выбора, которая жаждала информацию. — Я виноват, виноват, виноват. — Повторял, как заведённый, Торп-старший, тщательно упаковывая письма в конверты — четыре письма с объяснениями: для Ксавьера, Женевьевы, Уэнсдей и четвертого человека, имени которого он не произносил без лишней надобности. Солнце, выползшее из-под толщи облаков, осветило комнату и его измождённое лицо. Мужчина встал, напялил на себя пальто, оставил конверты лежать на столе и, вздохнув, покинул кабинет. Гости, накануне отмечающие день Рождения его любимой Женевьевы, разбрелись по дому, как крысы на корабле, кто-то и вовсе уехал. Гомес сопел на диване в гостиной, Мортиша и мать Ксавьера переговаривались на втором этаже в их спальне. Винсент дрожал от осознания того, что однажды натворил, но повернуть время вспять он не мог, оттого медленно, но уверенно шёл в сторону проклятого места, с которого все началось десять лет назад. В шесть утра в заведении с плохо приколоченной вывеской над парадным входом «Биолого-анатомическая клиническая лаборатория «Песня утра», никого не было, за исключением пациентов и дежурного персонала. Отец Ксавьера поздоровался с длинными охранниками, у которых на лицах застыло выражение ненависти с тупостью в квадрате, и миновал сеть однообразных серых коридоров с металлическими вставками. Прорехи сверкали и на втором этаже, и на третьем, и на седьмом. Зашёл в лифт, огляделся, нажал продолговатую кнопку с пульсирующей мыслью, что умирать не страшно, и зажмурился. Выравнивая дыхание, прошел к нужной двери с обозначением кабинета № 716, и несколько раз постучался. Без спроса отворил дверь и замер: хозяин кабинета удивлен не был. — Здравствуй, Винсент. — Я все расскажу. Я все расскажу Уэнсдей Аддамс. — А ты у нее спросил, нужна ли ей твоя правда? В глазах других и своей семьи ты враг номер один. Подлец, восседающий в белом халате, не удосужился поднять на него глаза, сдвинуться с места, предложить магу присесть. Записывал монотонно какие-то медицинские термины в карты и улыбался, чем вызывал приступ ярости у Винсента. Снова. Хуже всего было то, что эта сволочь была неприкосновенна, спокойна и богата, а он был одной ногой в могиле. — Не посмеешь. Кишка тонка. — Заявил мужчина, после чего Винсент швырнул ему конверт в руки, тот самый — заготовленный, и пачку денег. Он навсегда покинул эту проклятую психбольницу. Весь оставшийся день Винсент бродил по улицам Берлингтона, с нетерпением ожидая, пока стрелки часов не остановятся на отметке в девятнадцать часов. Мужчина стоически перекрывал настоящую панику, глядел внимательно под ноги и предусмотрительно избегал большого скопления людей — изредка всемирная известность была ни к месту. Спустя три часа Уэнсдей Аддамс пытала его своим фирменным цепким взглядом, смертоносным и многообещающим. Она сидела напротив — желваки играли на белом лице. Расписная рукоятка ножа вонзилась в дощатый стол ее рукой. Винсент побледнел пуще прежнего, избегая этого устрашающего взора. Ксавьер спал, словно убитый, на втором этаже в их спальне, в чем Винсент убедился лично. Теперь Уэнсдей знала всё, и ее лицо оставалось загадкой для Торпа. — Прости меня, Уэнсдей. — Винсент достал из кармана очередное письмо, предназначенное для сына, и выложил аккуратно на стол. — Нет. — она молчала, чем убивала мужчину ещё больше — это было за гранью его понимания. — Я виноват, виноват. — Твердил Винсент, втягивая голову а плечи. — Виноват. Они сидели вечером на кухне, друг напротив друга, будто давние оппоненты, решающие непосильную задачу. Уэнсдей хмурилась, Винсент озирался, ожидая смерти. Но она не приходила. Аддамс лишь нагоняла жути своим видом. Наверху послышалась возня, приглушённый топот, пара вздохов, похожих на завывание во сне, и все стихло. Жена и отец Ксавьера переглянулись. — Может быть, я и дам развод. — Подала голос девушка, подвигая к себе ещё один конверт. — Я прочитала ваше письмо. — Хорошо. — Идите в гостиную. Это последняя милость, дарованная вам, ради вашего сына. Завтра поговорим. — Винсент стушевался и встал. — Пока я вас не убила. — голос Аддамс был загробным, тихим и чётким. — Хорошо. — Угроза подействовала лучше всяких диалогов. — Я виноват. — Заткнись. — Приказала Уэнсдей, и вздрогнула, взвинченная после вестей от свёкра. В ночной тишине раздалась трель звонка в дверь. Винсент ещё не успел ретироваться восвояси и подглядывал за непрошеным ночным гостем. Уэнсдей была одета в домашние тапочки с тарантулом на пятках, черный халат с приподнятым воротником, доходящий до колен, а на голове болтались кудри, оставшиеся после Дня рождения Женевьевы. Лицо ее, прежде бесстрастное, удивлённо вытянулось, ветер пахнул из-за поворота и ударил девушку по щекам. Ее невозможно было удивить, ночному визитёру это удалось с поразительной лёгкостью, с которой она обычно ломала кости всем недовольным. — Привет, Уэнс. — девушку прошибло током, ногти застряли в облупившейся краске на проходе. С улицы на нее смотрел Ксавьер Торп. Не сонный, не опечаленный, не недовольный, а счастливый — безмерно и неотвратимо, глаза сверкали, словно изумруды. Лицо парня было испещрено мелкими шрамами, над бровью пролегал небольшой порез, а ямочки на щеках, те самые, привели Уэнсдей в смятение. В руках он держал наготове пистолет, вероятно, заряженный: — У меня для тебя две новости, Уэнс. — Абсолютно спокойно пробормотал Ксавьер, улыбаясь ей глазами. — Первая — в твоей спальне мой труп, труп твоего мужа в смысле. Аддамс припала всем телом к двери, не соображая, что только что услышала, сражённая наповал. Смотрела, смотрела не него долго и безэмоционально. Но нет, ресницы затрепетали от накатившей волны негодования. — Вторая – раздались два последовательных выстрела. — у тебя в доме два трупа. Грохот сотряс стены дома, заставляя девушку против воли осесть на пол и зажать уши руками — в противном случае, контузия была ей обеспечена. С верхней полки, прибитой над входной дверью, рухнули две антикварные вазы, разлетаясь фейерверком осколков. Ксавьер тоже, как и она, распластался на земле, одаривая ее иррациональной улыбкой безумца. Уэнсдей обернулась, оценивая ситуацию: на заляпанном кровью полу, лежал замертво Винсент Торп, грудь которого изрешетили пули. Уэнсдей Аддамс увидела Ксавьера Торпа впервые за десять лет — он мялся на пороге ее дома, как жалкий школьник, с огнестрельным оружием в руках и окровавленным ножом, перепачканным кровью его точной копии — ее мужа. И грудь девушки пронзил укол…интереса. На губах Уэнсдей расцвела улыбка. Ксавьер вошёл в дом, а Аддамс наконец всё поняла, что скрывал Винсент. — Добро пожаловать, Ксавьер. — Прошептала она и широко улыбнулась, счастливая, как никогда прежде.