Глава 1.
Нарисованное небо.
***
Всепоглощающая тьма охватывала со всех сторон, и ощущение движения исчезало. Пустота поселилась в сердце и разуме, словно тело стало оболочкой чего-то несуществующего. В этом великом ничего слышалось сердцебиение, но не было ясно чьё оно. Оно было громким, заставляющим болеть уши, от него хотеть уйти. Только откуда уходить? Резкий холод окатил тело с ног до головы, и Осаму встревоженно поднялся с кафеля в абсолютном непонимании происходящего. Он стоял весь мокрый и незаметно для себя самого дрожал. Дазай осматривал взглядом кухню, в которой не было никого и ничего, что могло бы вызвать пробуждение. На голову вновь полилась небольшая струйка воды, поэтому Осаму отошёл в сторону и взглянул вверх, тут же понимая, что это его затапливают соседи. Пол был уже изрядно мокрым и, судя по всему, не только на кухне. В голову, хоть и не сразу, пришли фрагменты вчерашней ночи и уже следующей мыслью было то, что Накахара поступил весьма жестоко, пусть это на него и похоже. Тяжело вздохнув, Дазай молча направился в свою спальню в надежде, что шкаф сухой и одежда в нём тоже. — Прекрасное утреннее пробуждение, окатили холодной водой и не извинились даже, – жаловался Осаму, уже стоя за кассой и принимая очередной заказ, пока Рампо замер недалеко от него и уже битый час выслушивал нытьё друга. — Меньше на полу спать надо, – недовольно проворчал Чуя, который зашёл за прилавок, дабы положить деньги в кассу. — Меньше друзей на полу оставлять нужно! – Осаму наигранно закрыл лицо руками, словно его обидели и он вот-вот заплачет. Но не успели оба друга и слова сказать, как вдруг перед лицом шатена послышалась краткая фраза: — Неужто тебя, Дазай, с самого утра обидели? Накахара почти мгновенно рявкнул в ответ на это: — Никто его не обижает, вроде и взрослый уже, но нет, ведёт себя, как дитя малое, – после чего Чуя вновь ушёл из-за прилавка принимать заказы посетителей. — Ой... Доброе утро. – Осаму вдруг почувствовал неловкость, глядя на вошедшего Достоевского, что смотрел на него сейчас пронзительным взглядом. Руки парня опустились на плоскую поверхность. — Доброе, мне снова чёрный чай без сахара, – Фёдор протянул свою карту и вновь задал вопрос: – Ты выглядишь совсем устало, я полностью не слышал вашего разговора, но, судя по всему, утро было не самым лучшим, не так ли? — Ах, да. Соседи сверху с самого утра затопили мою квартиру, и моё пробуждение теперь чем-то напоминает пробуждение в армии, – вздохнув, Дазай пожал плечами, после чего принял карту и провёл платёж, тут же отходя к кофемашине, чтобы сделать чая. — Какой кошмар, главное не заболей. К слову, сегодня вечером ты освободишься в то же самое время? – Достоевский смиренно ждал свой напиток, не тратя при этом времени зря. — Ага, а что? – Осаму отошел от кофемашины и вновь остановился около кассы, протягивая заказ Фёдору. — Хочу пригласить тебя в одно место. Ты согласен? – Благодарно кивнув, брюнет принял свой чай, теперь лишь ожидая ответа. — Да, конечно. Смотри, чтоб я не надоел тебе, – Дазай подмигнул Фёдору с хитрой улыбкой. – Не задерживай очередь. Достоевский покорно кивнул и скрылся с глаз, уходя прочь из кафе. А Осаму до конца рабочего дня отвлекался, мысленно спрашивая себя, что придумал этот человек? Что вообще могло взбрести в его голову? И ещё сотни подобных вопросов, размышлений, что заметили даже Рампо с Накахарой. Те переглянулись, когда Дазай поднёс к кофемашине перевёрнутый вверх тормашками пластмассовый стакан, однако до окончания смены спрашивать, что его так тревожит, не решались. Дазай снял с себя фартук, вешая его в шкафчик, и, прикрывая рот, зевнул. Обернувшись к выходу, он обнаружил перед собой двух друзей, которые смотрели на него, как два хищника. — Осаму, что с тобой сегодня происходит? Не ври, что утреннее пробуждение на тебя так повлияло, – начал говорить Эдогава, тут же лишая возможности солгать. — А... Всё в порядке, разве со мной что-то происходит? – Бариста смотрел на друзей так невинно и так искренне, что если бы они знали его первый день, то поверили бы. Но увы и ах. — Дазай, я тебе сейчас врежу и буду бить за каждую ложь. Это будет похоже на игру «кому быстрее надоест». Готов? – Чуя не врал, ему ничего не стоило просто взять и прямо сейчас избить Осаму, при этом оставшись безнаказанным. — Понял! Но всё правда в порядке, я всего лишь думал о новом знакомом, который нас вчера подвозил. Фёдор, помните? – Бариста начал размахивать перед собой руками, дабы Накахара остановился и не бил его и без того измученное тело. — Ааа, из-за него ты сегодня весь встревоженный? В таком случае всё понятно. Удачи, проведи интересно эту ночь. – Рампо пожал плечами и, бросив в свой рот очередную сладость, открыл дверь на улицу, тут же останавливаясь. – Тебя уже ждут. Дазай и Чуя посмотрели на выход, замечая уже знакомую машину. Около двери стоял Достоевский, медленно покуривая сигарету, жадно вдыхая её дым и смотря в небо. Однако, услышав, как дверь открылась, он обернулся и с улыбкой взглянул на Эдогаву. Осаму, в свою очередь, тяжело вздохнул и посмотрел на Накахару, который с явным подозрением смотрел на него. — Да ладно тебе, Рампо хоть раз ошибался в своих выводах? – Дазай натянул фальшивую улыбку. Обойдя Чую, он вышел на улицу и подошёл к Фёдору. – Давно ждёшь меня? — Вовсе нет, минут пять. И сними ты с лица эту фальшивую улыбку, жалкое зрелище. – Честный, в какой-то степени жестокий ответ, но Осаму лишь молча повернулся к друзьям. — Сегодня вы домой без меня, до завтра. – Всё также улыбаясь, молвил бариста и, обойдя машину, сел на переднее сидение. – Куда мы поедем? — Пусть это останется секретом до тех пор, пока мы не приедем. Я уверен, тебе понравится. – Достоевский завел машину и выехал с парковки. Поначалу они ехали по освещённому яркими огнями городу, после выезжая на шоссе. Всю дорогу до момента, как те выехали из города, в машине играла лишь приглушённая музыка и царило молчание, но Осаму данная перспектива не устраивала. — Слу-у-у-ушай, – протянул бариста, а после, подметив заинтересованность на лице Фёдора, продолжил: – Я, как-никак, любопытный бариста, и мне до чёртиков интересно, что ты думаешь о свободе? — У меня есть друг, который помешан на свободе. Он стремится к ней, думая, что свобода — это смерть, и потому жаждет моей смерти, желая освободить меня. Но сам говорит, что находится в клетке. Я никогда не говорил ему, что думаю по поводу его желания, и лишь отмалчивался на вопросы о свободе. Однако на самом деле я считаю, что свободы не существует. Каждое существо на этой планете так или иначе зависит от чего-то, а свобода — лживое понятие, которым люди прикрываются в нежелании иметь запрет на то или иное действие. – Достоевский пожал плечами, сворачивая на гору. – Ты всегда задаёшь мне такие вопросы, которые заставляют задуматься. — Стараюсь. Тогда что в твоём понимании любовь? – Осаму прикусил губу и устремил взгляд на дорогу. Ему становилось не по себе, ведь они ехали в неизвестном направлении. Тем временем в голове Фёдора, словно электроразрядом, пронеслась мысль: «Огай ответил бы кратко — "химия"». Всё, что связано с Мори, его так или иначе раздражало, ведь этот человек сам по себе весьма бесящий. Вечная ухмылка, подколы, эта язвительность... И мнение о людях: «Все люди глупы, им со мной не сравниться». — Эй? Я задал вопрос, на который ты не хочешь отвечать? – Дазай посмотрел на Достоевского, чьи костяшки на руках изрядно побелели, ведь пальцы крепко сжали руль. — Мм? – Только после очередного вопроса, Фёдор обратил внимание на Осаму и наконец понял, что делает. – Нет-нет, всё в порядке. Я просто задумался. Что для меня любовь? Я не знаю, я никогда её не испытывал. Даже к животным. И это не было чем-то удивительным. Достоевский с детства был весьма холоден в отношении чувств. Его не привлекала перспектива иметь друзей, ему не хотелось собачку или кота, хотя таковые в его доме имелись. Два чудесных добермана, что всегда были рядом с отцом, когда он был дома. А в остальное время, когда тот отсутствовал, или гуляли на улице, или были рядом с Фёдором. Однако заведены они были не ради игр, а ради защиты и безопасности. Так говорил отец и, в общем, он был прав, ведь в своё четырнадцатилетие Достоевский узнал новость, что в его семье не всё так просто и он является прямым наследником... — Вот оно как. Надеюсь, ты познаешь её рано или поздно, – Дазай улыбнулся и на этот раз не столь фальшиво, скорее печально. — А ты? – Впервые задал ответный вопрос Фёдор, уже заезжая на самый верх горы. — Любовь... Ну, это не мясо, но что-то кровавое, – Достоевский только хотел сказать, что знает откуда эта фраза, но бариста его опередил: – Шучу. Это химия в мозгу и воздействие общества. — Тц... Напоминаешь мне одного знакомого. Вскоре машина остановилась. Осаму выглянул с окна и наконец понял, где они. Это была довольно-таки высокая гора, вокруг которой положили дорогу, чтобы иметь возможность заехать на возвышенность и взглянуть на прекрасную городскую панораму. Дазай вышел из машины, слегка хлопнув дверью, и подошёл к поручням, что ограждали его от возможного падения. Эти виды были поистине прекрасны, даже не так прекрасен сам город, как небо над ним. Звёзды здесь видны настолько чётко, что кажется к ним можно прикоснуться. Бледная рука потянулась ввысь, на небосводе не было ни единого облачка и ярко сияла луна. Однако чем выше они, тем холоднее и сильнее ветер, а потому по коже побежали неприятные мурашки. Одет Осаму был, как всегда, не по погоде... Как вдруг на плечи легло что-то тёплое и мягкое. Дазай опустил взгляд вниз и понял, что это обычный шерстяной плед, на котором, по ощущениям, были все оттенки коричневого. — Ох, благодарю, то что нужно. Почему ты решил привезти меня именно сюда? – Осаму сильнее обмотался в плед и посмотрел на Достоевского. — Здесь нет людей и тихо, – Фёдор рефлекторно пожал плечами, держа в руках термос и разливая его содержимое по двум пластиковым стаканам. – На случай, если ты проголодаешься, в машине есть еда. Один из стаканчиков был передан в руки баристе, и тот с радостью его принял. Взгляд карих глаз устремился вниз, где в нескольких километрах от них находился родной город. Он был ярко освещён, но люди на улицах не были видны отсюда, все они стали словно пылинками, маленькими, беззащитными и неодушевлёнными. Да и есть ли душа, хотя бы у одного человека на этой планете? Дазай придерживался мысли, что души у людей, как таковой, нет и это всего лишь выдуманная причина, чтобы оскорбить человека. «Осаму, ты просто бездушный» – пронёсся в его голове женский разгневанный голос. Из раздумий вывело ощущение, что на него кто-то пристально смотрит, и в самом деле это оказалось правдой. Обернувшись к Достоевскому, Дазай удивлённо вскинул брови, и взглядом встретился с глазами напротив. В фиалкового цвета зрачках отражались звёзды и ночные огни города. Это завораживающее зрелище и то, как эти глаза будто пронзают его насквозь, заставило вздрогнуть. По коже табуном прошлись мурашки, а в горле так и повис вопрос: «Что-то не так?». Осаму прикусил нижнюю губу и отвернулся, словно пытаясь скрыть своё удивление. — Не высверли во мне дырку, – недовольно буркнул тот, вжимаясь в плед. — Ты сильно задумался и выражение твоего лица сменилось на печальное, поэтому я засмотрелся. А ещё мне интересно, что у тебя под бинтами. – Толерантность? Нет, не слышали. — Ух ты, что же в черном ящике? – не упустил возможности подшутить Осаму, после чего на его лице появилась улыбка, а глаза слегка сощурились. — Как хорошо, что мы не на похоронах, – поддержал шутку Фёдор, выдавая тихий смешок и поднимая глаза к небосклону. Сегодняшнее небо ничем не отличалось от того, что он видел в бессонные и просто тяжёлые ночи. Однако... Сейчас оно казалось во много раз прекраснее. Между ними повисла громкая тишина. Теперь говорили не рты, а сердца. Только в этой тишине Дазай услышал, что всё это время в машине позади играла музыка, тихая и спокойная, можно сказать, даже умиротворяющая. Он знаком с этим человеком второй день, но, отпив горячего напитка и поставив его рядом на асфальт, Осаму протянул ему руку. В свою очередь Достоевский вопросительно вскинул бровь, не понимая, что ему делать с этой рукой. — Песня прекрасная, не считаешь? Фёдор отставил свой напиток и взял протянутую руку. Его тело тут же притянули к себе и увели от перил, начиная танец. When marimba rhythms start to play Эти движения были свободными, искренними. Достоевский постарался подстроиться под них, крепко сжимая в своей руке ладонь партнёра и второй хватая его за талию для полного удобства. Dance with me, make me sway Тем временем вторая рука Осаму ютилась на его плече. Дазай двигался так, словно этот танец совсем не импровизированный, он извивался в руках Фёдора, затягивая его в ритм. Like a lazy ocean hugs the shore Ведь, в отличие от песни, танец нельзя было назвать спокойным, в нём было множество резких движений и поворотов, не всегда у Фёдора получалось понять следующие действия Дазая. Чем-то он напоминал ему Николая, тот бывает таким же непредсказуемым и внезапным, словно дождь. Hold me close, sway me more.***
Открыв окно на балконе, бледные руки Фёдора потянулись к карманам и достали оттуда пачку сигарет. Вскрыв её он обнаружил, что в ней осталась последняя сигарета, отчего в его чертах отразилась толика печали. Лицо и руки были нещадно измазаны в крови, а тело болело. Пальцы потянулись за зажигалкой, и какое горе охватило разум Фёдора, когда её там не оказалось. За спиной послышались размеренные шаги, и недалеко от лица зажёгся огонь, Гоголь держал в руках красного цвета зажигалку и улыбался. Его улыбка в глазах Достоевского так и осталась самой безумной, но самой искренней. Он тяжело вздохнул и, взяв сигарету в зубы, наклонился к зажигалке, а Гоголь с улыбкой зажёг её. Всё тело ныло от боли, однако теперь его жизни ничего не грозило, по крайней мере, пока этот безумец рядом. — Феденька, запомни. Тебя могу убить только я. – Николай положил зажигалку себе в карман и осторожно заправил тёмные волосы Фёдора за ухо. «Ирония. Человек, который только что меня спас, хочет убить меня» Буквально несколько минут назад им обоим грозила смерть и Фёдор мысленно распрощался с жизнью. У его лба держали дуло пистолета, он стоял перед тем человеком на коленях, весь избитый... Глаза давно помутнели, в них было всё размыто. Звук выстрела тогда оглушил Достоевского, тело упало на бетонный пол и глаза устало закрылись. Не было слышно почти ничего, и мужчина было подумал, что уже умер. Однако спустя некоторое время его тело оттянули, крепко прижимая к чему-то тёплому и живому. В нос ударила резкая вонь и разум почти мгновенно пришёл в сознание. Картина была относительно размытой, но теперь силуэты были чётко видны. Чем-то мягким являлось тело Николая, а причиной пробуждения — нашатырь. — Феденька, как ты себя чувствуешь? – Лицо Гоголя не выражало беспокойства, и только в открытом глазу виднелось нечто, похожее на бушующий океан. — Живой, – лишь кратко ответил Достоевский. Ему было ещё тяжело дышать, однако принять сидячее положение он всё-таки смог. Николай поднялся на ноги и отряхнул свою одежду. Теперь Фёдор увидел неприятную для глаз картину: вокруг лежало около десятка трупов, у большинства пробит череп, и кровь расплылась по полу, словно гранатовый сок. Противный запах пота и крови засел комом в горле, но, найдя в себе силы, Достоевский поднялся на ноги, дабы покинуть здание.***
Резкий поворот головы заставил Достоевского вновь прийти в сознание. Теперь перед его глазами было смугловатое лицо Осаму, который смотрел на него с улыбкой и удивлением. Фёдор медленно рассматривал его и вдруг понял, что пока в его голове проносились воспоминания пятилетней давности, тот совсем перестал контролировать своё тело. Сейчас он нависал над Дазаем, крепко сжимая его талию и руку, буквально заставляя изогнуться в спине, откидываясь назад. Песня окончена, последняя строка только что была спета. — Фёдор, можешь уже пустить меня, потому что я сейчас сломаюсь... – Осаму тяжело дышал, на его лбу появились капли пота. Достоевский исполнил его желание, резко отпустив. Дазай, в свою очередь, больно упал на поясницу и чуть не ударился об землю головой. — Эй, жестоко, вообще-то! – Осаму скорчил обиженное выражение лица и, словно от безысходности, упал наземь уже всем телом. — Мм? Неужто ты сломал себе ноги или позвоночник? – Фёдор снизу вверх осмотрел лежащего баристу и вопросительно поднял бровь. — Да, именно так! Лицо Достоевского вновь приняло безразличное выражение, и он подошёл к лежащему Осаму. Дазай не успел ничего спросить, как вдруг его забросили на плечо и спустя несколько секунд на заднее сидение машины. — Ай! Фёдор, я же не мешок картошки, можно было и поосторожнее, – недовольно вскрикнул бариста, пытаясь принять сидячее положение, но тут же сталкиваясь лбами с Достоевским, что не успел выпрямиться до конца. — Ой... Я случайно, извини, – выражение лица Дазая резко сменилось на обеспокоенное, тот совсем не хотел причинять боль Фёдору, даже в шутку. — Мм? Всё хорошо, просто будь осторожнее. Самому то не больно? – Достоевский вылез из машины, потирая свой лоб. Сказать, что те прямо-таки сильно столкнулись нельзя, шишки, по крайней мере, точно не будет. — Я в порядке, – кратко ответил Осаму, вновь откидываясь на сиденье. Что-то снова в сон клонить начало, да так, что глаза буквально слипались. Из уст вырвался сладкий зевок, а в машине было так тепло и удобно... — Осаму? – Фёдор заглянул в машину и удивлённо вскинул брови. – Ясно... Для Достоевского подобное не являлось дурным тоном, напротив. Судя по всему, вечер удался, раз Дазай так устал и почувствовал себя достаточно комфортно, что уснул прямо в машине. Фёдор взял его ноги и снял с них обувь, после чего полностью уложил на сиденье.