@zewu-jun_tattoo
привет. я бы хотел набить татуировку со змеей и лотосом, ту, которая на всю спину. сколько это будет стоить и когда у вас ближайший сеанс?
О сне теперь можно было забыть. Цзян Чен собирался сделать что-то неслыханное, и волнение, смешанное с нетерпением, клубилось у него в животе, кончик хвоста нервно подергивался. Голос его матери раздавался в голове, раздраженный и осуждающий, пренеприятнейшим тоном спрашивал, как только ему мозгов хватило на подобную дурость. Неужели Цзян Чен настолько глуп, что не понимает, что татуировки — это ошибки? Неужели не осознает, что это на всю жизнь? «Ох, мама, — подумал Цзян Чен, — и как так только вышло, что ты уже столько лет как мертва, а все еще продолжаешь осуждать буквально любой мой поступок?» Цзян Чен заблокировал и отбросил дальше на кровать телефон, который, впрочем, несмотря на то, что время подбиралось к полуночи, почти сразу же звякнул ответным уведомлением.@zewu-jun_tattoo
привет. я бы хотел набить татуировку со змеей и лотосом, ту, которая на всю спину. сколько это будет стоить и когда у вас ближайший сеанс?
Привет! О, я очень рад! Давно хотел забить этот эскиз, буду счастлив поработать над ним. :) Моя стандартная цена — 2000Ұ за пятичасовой сеанс, сеансов нам понадобится минимум пять. Вообще, ближайшая запись для новичков у меня через полгода, но мне правда нравится этот рисунок, и тут как раз отменился клиент в воскресенье днем, если удобно, можем нанести контур. Цзян Чен смотрел на всплывающие одно за одним сообщения на экране и хлопал глазами. Во-первых, кто вообще ставит точки в конце предложения в переписке в интернете? Во-вторых… Две тысячи юаней за сеанс, минимум пять сеансов… Копилку хотелок придется выгрести начисто, копилку на старость — конкретно потрясти. А в-третьих. Сегодня четверг. Воскресенье через два дня. По-видимому, когда его сознание вопило о «поскорее», оно не ожидало, что это «поскорее» наступит так, блядь, скоро. Голос матери все еще пытался переубедить его, внутренности скручивались в животе от тревоги, но Цзян Чен уже печатал ответ.@zewu-jun_tattoo
привет. я бы хотел набить татуировку со змеей и лотосом, ту, которая на всю спину. сколько это будет стоить и когда у вас ближайший сеанс?
Привет! О, я очень рад! Давно хотел забить этот эскиз, буду счастлив поработать над ним. :) Моя стандартная цена — 2000Ұ за пятичасовой сеанс, сеансов нам понадобится минимум пять. Вообще, ближайшая запись для новичков у меня через полгода, но мне правда нравится этот рисунок, и тут как раз отменился клиент в воскресенье днем, если удобно, можем нанести контур.да, удобно. во сколько и куда подойти?
К часу дня. Скинул геолокацию. Вход со двора, ориентир — красная вывеска «Золотоглазый дракон». Главное, не стучись в зеленую дверь, там злые соседи. :) До встречи! Ни одного воскресенья в своей жизни Цзян Чен не ждал с большим трепетом.***
Воскресным утром Цзян Чен проснулся около девяти. Он и не помнил, когда в последний раз вставал так рано на выходных, но нервозность, владевшая им еще с середины субботы, проникла и в сон. Змеи ползали по обнаженным телам в лотосах, чешуя переливалась под лунным светом, тревога никак не давала уснуть глубоко, и потому, раз очнувшись, Цзян Чен решил оставить эти бесплодные попытки. Он сделал длинную полуторочасовую тренировку «выходного дня», с растяжкой и всяким таким, позавтракал, переругиваясь с Вэй Усянем в чате на тему, которая того явно не стоила, сморщив нос, перемыл всю посуду, которая неделю копилась в раковине, и после всего этого у него все равно оставался еще минимум час до выхода. Попытки позалипать во что-нибудь на его «Нинтендо» или посмотреть сериал окончились тем, что тревога вновь вгрызлась в его беззащитные внутренности, а потому Цзян Чен занял руки и мозг сортировкой своей коллекции винила по новому принципу, удачно совмещенной с протиранием вековой пыли в коробках. Занятие увлекло его настолько, что, бросив взгляд на часы в какой-то момент, он понял, что теперь безбожно опаздывает. Закатив глаза на свою собственную безалаберную несостоятельность, Цзян Чен натянул первые попавшиеся под руку шмотки — узкие черные джинсы, широкую концертную футболку Radiohead, большую плюшевую толстовку и «вансы» в шашечку — собрал волосы в узел на макушке и выбежал навстречу самому рискованному предприятию в своей жизни. Район, в котором располагался салон, по уровню жизни находился где-то посередине. Не сверкающие стеклами небоскребы с пентхаусами, но и не совсем трущобы. Просто милый жилой квартал, как две капли воды похожий на тот, в котором сам Цзян Чен снимал квартиру, с двух- и трехэтажными домишками вперемежку с чуть более высокими многоквартирниками. С одного из двухэтажных домишек как раз и свисал красный тканый флаг с иероглифами «Золотоглазый дракон». Свисал прямо над зеленой дверью, в которую предусмотрительно попросили не стучать. Цзян Чен подумал, что если бы предупреждение не озвучили, именно сюда он бы и постучал. Он занырнул в переулок справа от дома, прошел через калитку во двор и сразу понял, куда ему нужно. Из распахнутой двери, обклеенной разнообразными стикерами и плакатами, доносились приглушенные The Smiths, еще одна растяжка с «Золотоглазым драконом» висела над притолокой. «Последний шанс отступить», — подумал Цзян Чен. И зашел. Единственным человеком в крошечном холле был худощавый гибрид соболя, развалившийся в кресле и листавший журнал. Длинные ноги в тяжелых ботинках покоились на кофейном столике, черно-серебристые волосы, собранные в неряшливый хвост, спадали на одно плечо. Круглые мягкие ушки на его голове выглядели бы достаточно мило, если бы впечатление не портило совершенно беспощадное выражение его лица. Гибрид соболя поднял глаза на звук, когда Цзян Чен вошел в салон, и если бы взглядом можно было убивать, Ваньин был бы уже мертв. — Надеюсь, ко мне? — угрожающим тоном проговорил парень в кресле. «Надеюсь, что нет…» — подумал Цзян Чен. — Цзэу-цзюнь?.. — спросил он. Соболь закатил глаза так картинно, что маленький рядок из судей в голове у Цзян Чена поднял пять десяток за артистизм. — ЛАНЬ СИЧЕНЬ, — заорал парень, подняв кулак, чтобы подолбить в стену за своей спиной для верности, — К ТЕБЕ. Затем еще раз закатил глаза, тяжело вздохнул и вернулся к журналу. Ну, да. Действительно. Цзян Чен попытался представить этого человека ставящим точки в конце предложений и смайлики-скобочки. Попытка прискорбно провалилась. С минуту ничего не происходило, а затем где-то хлопнула дверь, и из коридора в холл вышел человек настолько красивый, что у Цзян Чена на мгновение буквально перехватило дыхание. Высокий и плечистый гибрид змея? дракона?? был одет в широкую белую футболку со светло-зелеными узорами трав и цветов и простые голубые джинсы, но выглядел в этой незамысловатой одежде так, будто только что спустился с небес на золотой колеснице. Его черные прямые волосы спускались почти до талии, толстый белый шнурок пересекал лоб, видимо, чтобы они не лезли в глаза при работе. Полупрозрачная золотистая чешуя покрывала его скулы, была видна кое-где на шее и руках, отливала радугой в свете ламп. Цзян Чен поймал себя на мысли, что хочет лизнуть ее, понять, как она будет ощущаться под его языком. Глаза цвета расплавленного золота с вертикальным зрачком тепло смотрели на Цзян Чена, и тому казалось, что он растворяется в них, утекает туда, где спокойно и тихо и нет тревог. И точно ведь, золотоглазый дракон… Он был из того рода естественно красивых людей, которые никогда не бывают доступны. Из тех, которые не встречаются — зачем обременять себя отношениями, если партнера любого пола на одну ночь можно получить лишь взмахом ресниц и вовремя оброненным словом? Из тех, которые, если и встречаются, то всегда уже заняты либо такими же неземными созданиями, либо самыми простыми дурнушками. Из тех, которым не отказывают. Из тех, в чьем присутствии ты всегда будешь чувствовать себя древесным грибом. «Какому богу мне помолиться, — подумал Цзян Чен, — чтобы меня трахнуло это?» Это тем временем улыбнулось ему своим — как же иначе — идеально очерченным ртом, и сказало: — Привет! Ну, пойдем? В этот момент Цзян Чен понял, как, вероятно, чувствовали себя дети, которых уводил за собой гамельнский крысолов. — Му Цин, а твой что, так и не пришел? — спросило чудесное существо насупленного гибрида соболя, и тот швырнул журнал на столик и зарычал. — Клянусь, я жду последние пять минут и иду домой. Ко всем чертям, ясно? Мне не сдались нахрен ни его член, ни его деньги, ни его получасовые опоздания. Пусть сам себе прокалывает. Цзэу-цзюнь («Лань Сичень», — шепнуло подсознание Цзян Чена, и он поморщился от того, насколько идеально звучным было даже его имя) только засмеялся, а затем протянул руку и потрепал соболя по голове. Цзян Чен в ужасе распахнул глаза, ожидая фонтанов крови, когда эту руку откусят, но «Му Цин» лишь устало вздохнул. Татуировщик развернулся широкой, крепкой спиной и повел Цзян Чена дальше по коридору. Тот следовал за ним в полутрансе. Едва зайдя в маленькую комнатушку со столом, несколькими шкафами и полками и монструозно выглядящим креслом, Цзян Чен понял, откуда доносились The Smiths: в углу крутилась пластинка. Проигрыватель был, мягко говоря, недешевый: в него можно было загрузить несколько пластинок одновременно, и они менялись и переворачивались автоматически. «Да-да, — подумал Цзян Чен, — две тысячи юаней за сеанс…» К тому же, если музыка была так хорошо слышна через столько стен, они в этом доме, очевидно, были не такие уж и толстые, а, следовательно, соболю из холла вовсе незачем было так орать… — Хороший альбом, — неловко сказал Цзян Чен, стаскивая свою плюшевую толстовку и одновременно прикладывая титанические усилия к социализации, на которые татуировщик лишь слегка приподнял брови. — Эм… The Smiths… — А, — Лань Сичень снова расплылся в улыбке настолько идеальной, что у Цзян Чена слегка прихватило сердечко, — правда твоя. Здорово, что ты их знаешь. Классная футболка, кстати. Был на этом концерте? — Я, эм… да. Гхм. Ездил в Японию специально пару лет назад… — Завидую. Я так и не добрался. Цзян Чен только кивнул, в который раз проклиная свое абсолютное неумение вести диалог, но татуировщик подхватил его почти сразу же, не дав тишине провиснуть, интенсивно кликая что-то карандашом на своем огромном айпаде: — Садись, — он сел за стол и кивнул на странное кресло, и Цзян Чен примостился на краешек того, что выглядело более или менее как сидушка, предусмотрительно подняв хвост. — Давай для начала познакомимся как следует. Все-таки татуировки — дело весьма интимное. Меня зовут Сичень. — Ваньин, — выдавил из себя Цзян Чен. Взгляд его был прикован к восхитительно слепленным рукам красавчика, покрытым татуировками по всей видимой поверхности. Некоторые из татуировок виднелись под участками с чешуей, и Цзян Чен почувствовал всплеск любопытства: ему ужасно хотелось узнать, как это было сделано. — Очень приятно, — Сичень улыбнулся снова, и Цзян Чен просто не понимал, что с этим парнем не так. К чему столько улыбок? — Смотри, вот наш эскиз. Хочешь что-то добавить или исправить? Цзян Чен помотал головой, Лань Сичень кивнул и продолжил: — Работа очень большая, поэтому переносить ее с помощью принтера и стенсилов нецелесообразно. Думаю, сегодня я нарисую ее на тебе, чтобы ты посмотрел, как это будет выглядеть, а потом мы забьем что успеем, хотя бы основные точки, чтобы на следующем сеансе я смог восстановить силуэт, что скажешь? Золотые глаза уставились на Цзян Чена выжидающе, мягкие, полные губы — не настолько пухлые, чтобы при поцелуе было ощущение, что тебе забили весь рот, но и не слишком тонкие, а просто прекрасно подходящие для целования, и какого хера Цзян Чен вообще думает о них в таких категориях?! — растянулись в очередной улыбке, пока Ваньин пытался побороть свою сексуальную фрустрацию и осознать, что ему вообще говорят. Он понятия не имел, что такое «стенсил», но план в целом звучал вроде бы здраво… — Ваньин? — Цзян Чен понял, что, видимо, молчал слишком долго, и тут же кивнул: — Да, хорошо… Делай, как считаешь нужным. Я в этом очень мало понимаю. Последнее, что ему было нужно в данной ситуации, — услышать свое имя, произнесенное этим низким, мелодичным голосом, медовым и пряным, как жидкий грех. — Насколько мало? — насторожился Сичень. — У тебя уже были татуировки? Цзян Чен помотал головой снова, отчего-то чувствуя себя так, будто сделал что-то неправильно. Его длинная челка по обеим сторонам лица качнулась, пятнистые ушки дернулись. — В таком случае, восхищаюсь твоей смелостью, — усмехнулся татуировщик. — Хорошо, что мы выяснили это сейчас. Ваньин почувствовал, как щеки начинают гореть от похвалы, и румянец перешел из категории «позорный» в категорию «катастрофический» со сверхзвуковой скоростью, когда Лань Сичень сказал: — Снимай свою роскошную футболку и становись ко мне спиной. Штаны пока можешь оставить. Во что Цзян Чен ввязался, и как он сможет это пережить? Футболка полетела на стул к кофте, и Ваньин вдруг ощутил себя очень-очень голым. Его тело еще никогда не было объектом столь пристального внимания, никто и никогда не рассматривал его так, словно хотел изучить каждую впадинку и выпуклость, каждый шрам и неровность. Цзян Чен поспешил повернуться спиной, скрывая смущение, обернул хвост вокруг бедер, чтобы он не мешал Лань Сиченю работать. — Расслабься, — сказал низкий голос прямо над его ухом, и мурашки побежали по ваньинову позвоночнику и рукам. — Мне нужно, чтобы ты принял максимально естественную позу, такую, в которой стоишь обычно, а я постараюсь нарисовать так, чтобы при движениях рисунок не слишком искажался, хорошо? Ладони прикоснулись к нему, прохладные, слегка шершавые. Расправили его плечи, прошлись по рукам, огладили лопатки. Спустились на поясницу, мазнули вдоль позвоночника, уделили внимание бокам. В прикосновениях не было ничего эротического — просто художник, рассматривающий перед работой обнаженный холст, наслаждающийся моментом чистоты перед тем, как начнет превращать «ничего» во «что-то», но Цзян Чену все равно пришлось закусить губу, чтобы удержаться от стона. Черт, насколько же изголодавшимся по телесной близости он был, если даже такого отвлеченного, ничего не значащего внимания хватило, чтобы его соски отвердели, чтобы в низу живота и между ягодиц стало подозрительно жарко, чтобы волоски на ушах и хвосте и загривке привстали. Насколько же он жалок, если самый интимный его момент за последние четыре с половиной года — стоять без футболки перед человеком, с которым ему ничего не светит, потому что тот слишком хорош буквально для кого угодно, и пытаться унять разгорающееся возбуждение? Крепкие пальцы сжались у Цзян Чена на левом плече, прилагая точно выверенное количество давления, чтобы удерживать его на месте, но не доставлять ни малейшей боли. Маркер заскользил по коже, размечая его спину на равные участки, затем Цзян Чен заметил, как Лань Сичень взял другой цвет, чтобы начать рисовать. — Ну, а чем ты вообще занимаешься? Кем работаешь? — спросил татуировщик безо всякой подводки к смене темы, намечая первые очертания рисунка на коже. Цзян Чену, честно говоря, совсем не хотелось бессмысленно трепаться, но он заставил себя ответить потому лишь, что нутром ощущал наличие какого-то полупризрачного культурного кода, при котором обязанность развлекать мастера разговором ложилась на хрупкие плечи клиента. Что вовсе не означало, что ответ должен был быть охотным или хоть сколько-нибудь развернутым: — Я программист. Но, как оказалось, было совершенно невозможно быть кратким с Лань Сиченем. Человек очевидно не понимал, когда стоит закончить разговор, которого собеседник не желает. — Ого, круто. Ты, наверное, очень умный. Совсем в этом не разбираюсь, — последняя фраза завершилась коротким и теплым смешком. Звук прокатился, будто низкое мурчание, казалось, по каждому нерву ваньинова тела, выдох обжег Цзян Чену плечо. О, боги. — Расскажешь несведущему человеку, что программируешь? Цзян Чен попытался сдержать тяжелый вздох, но глаза таки закатил. Как же сильно он ненавидел «рассказывать несведущему человеку» о своей работе. Ладно. Лад-но. Хорошо. С тем же успехом можно попробовать отвлечься на этот разговор от полутвердого члена в джинсах, от влаги, уже ощущаемой между ягодиц. — Я пишу базы данных, — выдавил он и ахнул, когда ладонь Лань Сиченя соскользнула с плеча на ребра. Кончики длинных пальцев — они физически могут быть настолько длинными?.. — задели торчащий сосок. Цзян Чену пришлось приложить ощутимые усилия к тому, чтобы не издать никаких позорных звуков, вроде рвущегося из его горла мяуканья. — Замерз? — спросил татуировщик, и показалось ли Цзян Чену, что в этом вопросе звучала чересчур знающая насмешка? Так или иначе, состояние «холодно» было настолько далеко от снедаемого жаром Цзян Чена, насколько только возможно. — Все в порядке… — Ммм, окей. Говори, если что, — пальцы на его боку сжались чуточку крепче, пока маркер все продолжал выводить на его спине рисунок, спускался ниже и ниже к середине спины. — Так вот, базы… данных? — Да, — с каждой секундой Цзян Чен понимал, что переоценил способность разговоров о работе отвлечь его. Как можно было отвлечься на что-то столь низменное, когда божество касалось его, божество говорило с ним? — Это пересекающиеся таблицы, содержащие в себе данные, необходимые для работы различных сервисов. Я их создаю, поддерживаю и обеспечиваю доступы к ним для всех, кто может их использовать. Придерживающая рука исчезла и появилась уже на талии — Ваньин услышал, что татуировщик, ранее стоявший, сел на стул, затем маркер снова коснулся кожи, продолжая рисунок. — Звучит интересно и полезно, — сказал Лань Сичень, и Цзян Чен готов был проклясть свое глупое сердце, зашедшееся от ничего не значащего одобрения. — Моя работа, как видишь, особой полезности не несет. — Зато несет красоту, — пробормотал Ваньин и тут же смешался. Ему ли судить о красоте? Зачем он вообще это сказал, придурок? Вечно не может держать язык за зубами. Но Лань Сичень, казалось, обрадовался комментарию: — Правда? Ты считаешь это красивым? — пальцы сжали Цзян Чену талию, так же осторожно и почти нежно, как раньше сжимали плечо. Шестым ли, седьмым ли, двести восемнадцатым ли чувством, но Ваньин знал, что Лань Сичень улыбается снова, своей чертовой идеальной улыбкой. — Я очень рад. Что вообще сподвигло тебя сделать татуировку? Да еще и такую большую. Обычно на первый раз выбирают что-то поменьше. Рука татуировщика переместилась с талии на ваньиново бедро, и Цзян Чена в очередной раз окатило волной жара. Большой палец Лань Сиченя задевал кромку ткани джинсов, практически цеплялся там. Дикое воображение Цзян Чена тут же нарисовало, как этот палец проскальзывает под край его штанов, дергает вниз, обнажая больше кожи… Ваньину пришлось сглотнуть и облизать пересохшие губы, чтобы ответить: — Честно говоря, я вообще не особо раздумывал. Просто увидел эскиз и… понял, что это должно быть на мне. Не знаю, как объяснить. — О, я прекрасно понимаю это чувство. Будто нашел часть себя, которая по какой-то причине была потеряна, да? — Мгм, — протянул Цзян Чен задумчиво, — что-то вроде того. — Будет больно. — Спасибо, я догадался. — Особенно здесь, — большой палец соскользнул с кромки джинсов на ягодицу, обвел будущий силуэт кончика змеиного хвоста сквозь ткань, и Цзян Чен подумал, что татуировка не понадобится. Следа ожога от этого прикосновения будет вполне достаточно. — И особенно здесь. Палец надавил между ягодиц, каким-то невероятным образом попав точно туда, где под слоями денима и хлопка скрывался ваньинов чувствительный вход. Член дернулся у Цзян Чена в штанах, и тот закусил губу, молясь всем богам, чтобы толстая джинса и слой белья не оказались уже промокшими насквозь. Маркер вырисовывал что-то уже на самой пояснице, все ближе и ближе к джинсам. Цзян Чен сходил с ума, и мысль, пришедшая ему в голову, была безумна, дика, она испугала его почти до потери сознания. Может ли Лань Сичень, находясь так близко к нему, чувствовать запах его возбуждения, его смазки? Вдруг он заметил, как сильно Цзян Чена уже проняло все, что они делают? Все, что они делают, в чем нет и не может быть никакого сексуального подтекста? Посчитает ли его это божественное создание грязным извращенцем, откажется ли вообще работать с ним? Как пережить этот позор, как в принципе выбраться из ситуации вроде этой и не пострадать?! — Я думаю, ягодицы целиком мы оставим на отдельный сеанс, что скажешь? — услышал Цзян Чен, и вопрос если и не вытащил его из паники, то точно снял с нее остроту. Слава богам, ему хотя бы не придется снимать штаны. — Я закончил с наброском, сейчас обведу набело, посмотрим, если что — подкорректируем и начнем бить. — Хорошо, — не своим голосом проговорил Цзян Чен. — Хорошо… Маркер сменился на черный, Цзян Чен почувствовал, как Лань Сичень снова встал. — А вот теперь, котеночек, мне нужно, чтобы ты стоял очень-очень ровно и максимально неподвижно, ладно? Теплое дыхание коснулось загривка Цзян Чена, вызвало новый всплеск мурашек на руках, и Ваньин уделил бы этому факту куда большее внимание, если бы в тот момент не был занят тем, что захлебывался слюной от обращения. Кого эта скользкая змеюка назвала котеночком?! К тому моменту, как Цзян Чен проплевался от шока, возмущаться было уже слишком поздно, поэтому фривольное обращение так и осталось висеть в воздухе, будто настолько бесстыдный флирт — явление совершенно нормальное. Сознание Цзян Чена, услужливое настолько же, насколько бессовестное, тут же подбросило ему картинку с другой ситуацией: скользкая змеюка без одежды, сам Ваньин в чем мать родила, стоит на коленях на кровати, прижавшись грудью и задрав зад с подергивающимся хвостом высоко вверх. «Мне нужно, чтобы ты стоял максимально неподвижно, котеночек. Дернешься — получишь шлепок по своей круглой заднице, и можешь даже не надеяться, что я не замечу…» Блядь. Процесс тем временем повторялся: маркер двигался сверху вниз, гораздо быстрее на этот раз, рука хватала Цзян Чена в тех же местах, придерживая — ребра, талия, бедро. Он изо всех сил старался не двигаться по многим причинам, и если отголоски его распущенной фантазии о подчинении были одной из них, это дело Цзян Чена и только его. В конце концов, маркер завершил движение где-то в районе основания ваньинова хвоста, и Лань Сичень отошел на шаг с удовлетворенным выдохом человека, закончившего сложную работу. — Ну, самое трудное позади. Ты отлично справился. Пойдем, посмотришь что вышло. Опять эта похвала, от которой Цзян Чену хотелось выть и кусаться, выпустить когти и расцарапать что-нибудь. Крайне желательно при этом, чтобы этим «чем-нибудь» была несправедливо широкая спина чертова татуировщика, чтоб его. Ваньин сглотнул через комок в горле, дошел до зеркала на негнущихся ногах. Повернулся. Змея извивалась по его спине в переплетении разноцветных линий: толстые, упругие кольца скользили, сворачиваясь, плоская голова с распахнутой пастью и трепещущим языком замерла перед ударом. Лотос на пояснице цвел, пышный, роскошный, королевский, скрывающий смертельно опасный подарок в себе. Цзян Чен дернул плечом, напряг мышцы спины… И змея ожила. Малейшее движение мускулов под кожей заставляло рептилию двигаться вместе с ними, но как бы Ваньин ни поворачивался, это не искажало рисунок. Напротив, словно анимировало его, превращало статику в завораживающий, пугающий танец. Золотоглазый дракон был настоящим мастером. — Это… восхитительно, — выдохнул Цзян Чен и повернул голову от зеркала туда, где стоял Лань Сичень. И сразу же оказался захвачен золотом сияющих глаз, жадно разглядывавших его, пока Цзян Чен разглядывал рисунок. Лань Сичень стоял, сложив руки на груди, присев на краешек стола. Лицо его было каменно-неподвижным, серьезным, словно застывшим. Голод сквозил в нем, что-то хищное, дикое, сдерживаемое едва. И вновь под этим пожирающим его заживо взглядом Цзян Чен почувствовал себя мухой, влипшей в смолу, зайцем перед удавом, оленем в свете фар мчащегося на него грузовика. Ему хотелось вырваться и убежать и в то же время… остаться. Сдаться. Подчиниться. Мгновение остановилось… и тут же прошло: Лань Сичень ожил, улыбнулся краешком губ: — Благодарю. Можешь одеться и погулять пока, я подготовлю место. Не бойся, маркеры специальные и не смажутся. Дальше по коридору кухня, там чай и кофе, какао, если хочешь. Угощайся. Цзян Чен моргнул и приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но Сичень уже завозился вокруг — доставал антисептики и пленку, кучу каких-то баночек и бутылочек, салфеток и проводов. Ваньин натянул футболку и толстовку и ретировался на улицу покурить. Свежий, прохладный воздух взбодрил его, вытащил из наваждения. Возбужденный жар, охватывавший его тело в присутствии татуировщика, казалось, спал, в голове прояснилось. Боги, до чего неловко. Что только устроило его проклятое тело, истосковавшееся по близости. Цзян Чен выдохнул дым, закатил глаза сам на себя. «Сейчас мы вернемся туда, Цзян Чен, — сказал он себе, — разденемся, вытерпим еще пару часов с достоинством. Не опозоримся — снова — перед очень красивым мужчиной. Заплатим, поблагодарим, вернемся домой, распакуем тот новый вибратор, который хранили на черный день, и все будет хорошо. Все хорошо. Мы справимся.» Оставалось только надеяться, что так оно и будет. Когда Цзян Чен вернулся в кабинет, Лань Сичень сидел за своим полностью подготовленным столом — крохотные баночки с налитой краской стояли рядком, стопка салфеток и бутылка с какой-то жидкостью располагались недалеко от собранной тату-машинки, выглядевшей, как изощренный стим-панк пистолет. Все поверхности странного кресла были обернуты пленкой. Лань Сичень хитро улыбнулся Ваньину краешком рта и протянул ему дымящуюся чашку. — Взял на себя смелость угадать, что ты будешь пить. Насколько попал? Цзян Чен вздернул бровь, но из чистого любопытства опустил взгляд в кружку. Кофе. Черный. Попадание уже практически стопроцентное. Осторожный глоток. Да как это вообще возможно?! — Ты волшебник или что-то вроде? — спросил Цзян Чен с опаской, глотая еще и еще. — Я могу предположить, что угадать между кофе и чаем не так уж и сложно, но как ты понял, что мне нужен черный с сахаром? Лань Сичень засмеялся — довольный, теплый и низкий смех из самой груди. — Предположим, это моя суперспособность. От тебя исходит достаточно сильный вайб любителя кофе, причем из таких, которые считают молоко богохульством. И все же, кое-что подсказало мне, что, втайне от таких же ценителей, ты любишь послаще. Цзян Чен почувствовал, как краска снова заливает щеки. Он знал, что в любой другой похожей ситуации злился бы от того, что его раскусили так просто, залезли к нему под кожу и вытащили то мягкое, сокровенное и беззащитное, хранимое так тщательно внутри. Но почему-то Лань Сичень, эта скользкая золотоглазая змеюка, проделал эту болезненную процедуру так ловко и гладко, что все, чего Ваньину действительно хотелось в тот момент — расплыться в улыбке в ответ. И вот это-то злило по-настоящему. Поэтому он только фыркнул, вновь и вновь прикладываясь к чашке с невозможно вкусной жидкостью, выпустил привычный острый шип из своей брони: — Сам-то небось травяной сбор хлещешь. Лань Сичень засмеялся снова. Цзян Чен покраснел сильнее. — Видишь, не так уж это и сложно, — татуировщик поднял свою кружку, словно собирался говорить тост, признался с бессмысленной гордостью: — Чабрец и лаванда! Цзян Чен позволил своей дурацкой улыбке, выпроставшейся таки на губы против его воли, утонуть в кофейной чашке. Допив, Ваньин разделся до пояса снова. Насколько же проще было быть обнаженным теперь, когда незваное возбуждение не туманило мозг, не растекалось по телу, обостряя все чувства. Сейчас его недавнее безумие казалось еще более странным, еще более необъяснимым. Да, Лань Сичень — очень красивый человек, да, Цзян Чен мучается перманентным недотрахом, но разве это повод так реагировать? Снова мысленно закатив глаза на себя, он остановился перед сложносочиненной конструкцией кресла, не вполне понимая, как ее оседлать. — Садись сюда, — указал Лань Сичень на одну из мягких сидушек рукой в черной перчатке, — спиной ко мне. Коленки на эти штуки внизу. Цзян Чен подчинился, по какой-то причине чувствуя себя глупо. Спасибо хоть его джинсы все еще на нем. В следующее мгновение рука в перчатке коснулась его спины между лопаток, надавила мягко. — Прижмись сюда грудью. За остальные подушки можешь держаться. Одно прикосновение. Так ли это много? Продавец в ларьке дает тебе сдачу мелочью, насыпая ее прямо в ладонь, его пальцы касаются твоей кожи. Коллега хлопает тебя по плечу, одобряя высказанную тобой идею. Кто-то в час пик в метро толкает тебя, больно впиваясь локтем в бок. Одного прикосновения Лань Сиченя хватило, чтобы вся фрустрация и все возбуждение, которые Цзян Чен так старательно выветривал, вернулись к нему с мощью всепоглощающей приливной волны. Одного чертова прикосновения. Цзян Чен с глухим звуком упал лицом в подушку, прижав уши к голове, и не было такого бога в этом мире, которому он не вознес благодарность, когда Лань Сичень, со всей его хваленой интуицией, воспринял ситуацию совершенно неправильно. — Не бойся. Главное, дыши. Ровно и глубоко. Если станет невозможно терпеть, обязательно говори, мы сделаем перерыв. Хорошо? Цзян Чен кивнул, потом сообразил, что с его лицом, вжатым в подушку, это не самый эффективный способ, и выдавил неразборчивое согласие. Терпеть ему было очень, очень сложно уже сейчас, но, как показал предыдущий опыт, в этом конкретном случае перерывы не особенно помогают. О, боги и демоны. Ваньин почувствовал, как Лань Сичень у него за спиной придвинулся ближе. Его присутствие ощущалось физически, даже несмотря на то, что они пока не касались друг друга — мелкие тонкие волоски на загривке Цзян Чена привстали, дрожь рябью по воде прокатилась вдоль позвоночника. Потом что-то зажужжало. Татуировщик включил машинку. — Сейчас начнем. Не пугайся. Дыши, помнишь? Ловкие пальцы размазали что-то Ваньину между лопаток, натянули кожу. — Ну, поехали. Боль, больше всего похожая на едкий, назойливый зуд, растеклась там, где машинка впивалась в Цзян Чена иглами, и ему пришлось собрать в кулак все свое самообладание, чтобы не закричать. Не от того, что боль была какой-то особенно сильной — будь у Цзян Чена достаточно активного сознания, чтобы трезво поставить оценку, он едва ли дал бы ей больше трех из десяти — но от того, что в ваньиновой и без того непростой ситуации только что стало на одну проблему больше. Суть этой новой проблемы заключалась в том, что Цзян Чен был не лишен трепетной мазохистской жилки. Подавляющее большинство его сексуальных фантазий включали в себя как минимум дискомфорт, как максимум — активное вплетание в темную ткань удовольствия ярко вспыхивающих блесток боли. Но никогда раньше, ни в одной ситуации в своей жизни Цзян Чен не чувствовал, что боль вне секс-игрищ может доставить его в абсолютно то же самое место в его голове, возбудить его настолько, пронять до такой степени. Боль, причиняемая ему Лань Сиченем, была пьянящей, сладкой. Желанной. Сичень же, этот змей-искуситель, почувствовал его напряжение сразу же, заворковал нежно: — Чшш, тише, тише, я знаю. Надо потерпеть, мой хороший, постарайся для меня. О, Цзян Чен всеми силами своей души надеялся, что Лань Сичень не знает. Время тянулось мучительно, агонизирующе медленно, словно смеялось над Цзян Ченом и его страданиями. Татуировщик выводил длинные линии по ваньиновой коже, спускаясь от лопаток все ниже к пояснице — смазывал, жужжал, вытирал, повторял снова. Доставлял ему боль, которая чувствовалась все острее с каждой следующей минутой — ваньинова кожа охуевала от того, что с ней происходит, ныла там, где машинка уже прошлась, вспыхивала, искрясь, там, где билось сейчас. Лань Сичень, безумно, бессмысленно красивый, делал ему больно, и от этого было жарко и томно и тесно в штанах и груди. Цзян Чен старался сидеть ровно, не двигаться и не ерзать, но тело его, возбужденное, распаленное, пойманное в ловушку безумных ощущений, жаждало, не подчиняясь больше голосу разума, который к тому моменту, честно говоря, и без того был практически не слышен. Цзян Чен утекал. Растворялся в невозможности двинуться, как-либо помочь себе, потрогать себя, в великолепном, обволакивающем чувстве утраченного контроля. Пальцы его цеплялись за подушку, уши прижимались к голове, острые зубы впивались в губу, хвост пушился, плотно обвивая бедра. В какой-то момент Ваньин, видимо, неосознанно дернулся, потому что из-за спины раздался приглушенный «ах», и чертов низкий голос с ноткой неудовольствия сказал: — Постарайся не двигаться, когда машинка у кожи, котеночек. И снова Цзян Чену пришлось спустить ужасное обращение на тормозах, потому лишь, что он знал: если разожмет челюсти и выпустит уже начавшую кровить губу из зубов — позорно застонет. Все существо его, нырнувшее глубоко в то пространство в его голове, где все, чего ему хотелось, — быть хорошим и послушным, вскинулось от этого неудовольствия, от того, что Цзян Чен не справился, не смог. Воспылало желанием доказать, что Цзян Чен может лучше. Он собрался и сосредоточился на ощущениях в теле, на том, чтобы сидеть настолько неподвижно, насколько физически возможно. Боль продолжала течь по его спине, фейерверками взрывалась на поверхности потревоженной кожи, искрой по бикфордову шнуру убегала прямиком в мозг, расцветая извращенным удовольствием там. И именно в тот момент, когда Цзян Чен подумал, что хуже точно не станет, все стало. Намного. Хуже. Потому что Лань Сичень сказал, раскусывая его безо всякого труда, как шелуху семечки раскусывают крепким зубом: — Очень хорошо, Ваньин, ты просто умница, справляешься отлично. Уже почти на середине. Ваньиновы свежевыпущенные когти впились в кожаную подушку, едва слышный скулеж вырвался таки из горла, почти полностью поглощенный жужжанием машинки. Почти. Почти, потому что сзади засмеялись — не насмешливо, но тихо и тепло и радостно, засмеялись очень знающе. От одного этого смеха Цзян Чену хотелось выть, хотелось рыдать и ползти на стенку, рявкнуть и сбежать и сделать все, чтобы услышать его снова. Ничем, кроме этого едва слышного смешка, Лань Сичень не дал понять, что что-то заметил, и, тем не менее, на протяжении всего оставшегося от сеанса времени продолжал дарить Цзян Чену все новую и новую похвалу. «Твоя кожа такая упругая, Ваньин, словно сделана специально для татуировок, поразительно принимает краску». «Ваньин так хорошо терпит, просто замечательно, осталось еще чуть-чуть». «Еще совсем немного, Ваньин, мы почти доделали контур, ты молодец». К тому моменту, как Лань Сичень выключил машинку и объявил, что на сегодня они закончили, Цзян Чен представлял из себя жалкий комок взвинченных нервов. Челка его прилипла к потному лбу, в штанах спереди тяжело, ощутимо пульсировало так и не нашедшее выхода возбуждение, в штанах сзади было липко и жарко и влажно, в ушах звенело от постоянных повторений его имени настолько, что он жалел, что вообще сказал его татуировщику. Цзян Чен чувствовал себя абсолютно затраханным и ни на каплю не удовлетворенным, вымотанным физически и морально. Как же, в конце концов, все это было нечестно! Он продолжал послушно сидеть, пока Лань Сичень смывал с его многострадальной горящей спины остатки маркеров, сукровицы и краски, пока смазывал кожу сначала успокаивающим гелем, потом — заживляющей мазью. Молча умолял свое тело оставить ему каплю достоинства, чтобы суметь хотя бы подняться и выйти. — Я сейчас заклею тебя пеленкой, дам тебе таких же с собой. Менять нужно первые пару дней каждые четыре часа, до тех пор, пока на них отпечатывается краска. Снимаешь старую, промываешь татуировку мыльной пеной, смазываешь заживляющей мазью, заклеиваешь новой. Возможно, понадобится чья-то помощь… Цзян Чен не удержался от того, чтобы оскорбленно фыркнуть: — Нет такого места на моем теле, до которого я не мог бы дотянуться самостоятельно. Голос татуировщика, раздавшийся в ответ, звучал так, будто Цзян Чен очень забавный и, одновременно с этим, только что каким-то образом прибавил себе баллов в его глазах: — Как скажешь. К своей вящей досаде, Цзян Чен внезапно понял, что очень хотел бы увидеть лицо Лань Сиченя в тот момент. И только скрипнул зубами от ярости. — После того, как закончишь с пеленками, еще неделю мажь увлажняющим кремом. Первые три дня не распаривать, пару недель не ходить в общественные бани и бассейны. Ах, да. И неделю не пить алкоголь. Компресс прижался к его коже, пальцы татуировщика ловко закрепили его пластырем на плечах и боках. Цзян Чен натянул футболку и толстовку, не вставая. Как же хорошо, что он любит оверсайз — стратегически позорные места были хотя бы частично прикрыты. Он сполз с кресла на деревянных ногах, не желавших слушаться, развернулся, роясь в шоппере в поисках кошелька. Когда Цзян Чен осмелился поднять взгляд, он увидел, что Лань Сичень сидит за своим столом, упершись локтями в поверхность и положив подбородок на переплетенные пальцы, и бесстыдно разглядывает его. Ваньин поджал губы, протягивая ему четыре скомканные бумажки банкнот. Лань Сичень медленно расплел свои — чертовски длинные и изящные, надо сказать! что в этом человеке вообще не чертовски длинное и изящное? — пальцы, расправил деньги и зажал их под айпадом, не глядя. Почему не глядя? Да потому что он все еще продолжал пялиться на Цзян Чена магическими золотыми глазами, и Ваньин почувствовал, как его и без того пылающие щеки зарделись того пуще. — Спасибо. Было очень, очень приятно поработать с тобой, — сказал бесстыжий татуировщик и для ровного счета окинул Цзян Чена еще одним медленным, прожигающим до самых костей взглядом от макушки до пяток. Самоконтроль Цзян Чена, распаленного, смущенного и взвинченного, к тому моменту настолько истощился, что мысль, возникшая в голове, сразу же вырвалась вслух, не задержанная ни единым фильтром: — Да что? Что ты смотришь? Если хочешь меня трахнуть, так и скажи. Удивление пробежало едва заметной рябью по лицу Сиченя, почти сразу сменилось очень довольным и очень хищным выражением, губы вместо улыбки в кои-то веки выдали голодную усмешку. Золотые глаза поймали ваньиновы голубые в плен, и Цзян Чен почувствовал себя абсолютно, тотально загипнотизированным. — Я с удовольствием трахнул бы тебя, Ваньин. Собственно, я живу тут, наверху, на втором этаже, и у меня после тебя нет записи, так что, если ты вдруг тоже не против, можем что-нибудь эдакое сообразить. Цзян Чен почувствовал, как все его нутро скрутилось в комок, чтобы в следующий миг разительно ухнуть вниз. Ему казалось, он весь состоит из нервных тиков: глаза моргнули, губы дрогнули, уши дернулись. Напряженный член в штанах словно заныл еще сильнее, хвост вздернулся трубой вдоль спины. Да что этот лощенный красавчик себе позволяет?! Думает, Цзян Чен прыгнет к нему на член по первому зову, как и все остальные?! Ну уж нет, еще чего. — Я не занимаюсь сексом с незнакомыми людьми. — оскорбленно выдавил Цзян Чен сквозь сжатые зубы. Лань Сичень только дернул плечом, и по какой-то причине это безразличие, сменившее столь отчаянный голод, ощущалось особенно болезненно. — Окей. Следующий раз у нас через месяц. 15 октября подойдет? Цзян Чен как-то умудрился кивнуть и схватить из руки Лань Сиченя комплект для заживления, прежде чем выбежать из салона ко всем чертям. Да что это вообще только что было?!