К двадцати восьми годам Цзян Чен окончательно убедился в том, что секс — нормальный, здоровый, качественный секс с другим заинтересованным человеком — так и не стал хоть сколько-нибудь значимой частью его жизни.
Он знал, понимал и видел, что для подавляющего большинства людей вокруг него секс был чем-то вроде чистки зубов. Что-то максимально простое и естественное, не требующее труда и, в большинстве случаев, не доставляющее страданий. Не сложнее, чем выпить стакан воды.
Для Цзян Чена секс был сравним с прыжками с парашютом.
Да, многие люди наслаждаются этим. Некоторые даже делают это за деньги. Цзян Чен тоже попробовал один раз, и ему не понравилось. Это сложно, страшно, рискованно по более чем одной причине и в целом совершенно не стоит затраченных на подготовку и организацию этого мероприятия усилий.
Всю свою жизнь он наблюдал за тем, как все вокруг него наслаждаются телесной близостью, впархивая и выпархивая из отношений и будничных перепихонов с легкостью бабочки, порхающей над клумбочкой весенних цветов.
Его брат и сестра, еще в школе, не приложив ни малейших усилий, встретившие своих любимых людей, оставшиеся в этих отношениях, переведшие их в официально зарегистрированные браки в какой-то момент. Его лучший друг Хуайсан, в которого Цзян Чен в подростковые годы был безудержно, безнадежно, по уши втрескан, превративший секс на одну ночь в спорт с бесконечно обновляемыми рекордами. Их общая подруга Вэнь Цин и даже — даже!! — ее тихоня-брат, больше всего напоминающий забитого ботаника — все они в какой-то момент встречали других людей, развивали отношения, рвали их, слегка страдали, находили новые.
Это было неустанно проворачивающееся колесо, круговорот чужих влюбленностей, в который Цзян Чен не мог запрыгнуть, как бы ни старался.
А он старался.
Отношения всегда были его недостижимой розовой мечтой, несмотря на то, что он не признался бы в этом ни за миллион юаней, ни под пытками и угрозами.
Ему хотелось любви, хотелось внимания, хотелось секса на всех доступных поверхностях, вечеров перед телеком, теплых утр с завтраками, свиданий в кино. Ему хотелось почувствовать, каково это, когда твой парень лапает тебя под столом на ужине с родственниками. Каково это, когда кто-то заботится о тебе и ты заботишься в ответ, когда у вас столько общего и так много вещей, которые еще предстоит разделить.
Именно из-за этой глубинной, тянущей тоски Цзян Чен дважды впутывался в отношения с людьми, которые не были ему хоть сколько-нибудь интересны. Все шло по одному и тому же утомительно нелепому сценарию:
1. Некто, никогда не привлекший бы ваньинов взгляд, предлагает ему встречаться;
2. Цзян Чен, понадеявшись на «стерпится-слюбится», соглашается;
3. Проходит 4 месяца, в течение которых он постепенно сползает от первичной эйфории к перманентному отвращению;
4. Отношения разрываются.
Иронично, что ни в одних из этих отношений у него не было секса. Первый раз Цзян Чену было всего шестнадцать, начинать переходить на горизонтали в таком возрасте он попросту побоялся, и все ограничилось поцелуями. Во второй же раз его парень так трясся над его постылой девственностью, что, промаявшись столько времени, они так и не подошли к тому, чтобы Ваньин ее лишился.
Все это доводило его и без того взрывной темперамент до белого каления со скоростью выпущенной из пистолета пули.
Потом были приложения для знакомств, бесконечные свидания с разными, но одинаково непривлекательными в глазах Цзян Чена людьми, не заканчивавшиеся абсолютно
ничем. Цзян Чену хотелось отношений. Людям в приложениях для знакомств хотелось быстрого, ни к чему не обязывающего секса. Чувствуете конфликт интересов?
Таким образом, когда Цзян Чену предлагали переспать, он отказывался. Когда его сексуальная фрустрация достигла момента, когда он бы согласился, предлагать перестали.
— Тебе нужно научиться отличать отношения от секса, Чен-сюн, — говорил Хуайсан, обмахиваясь своим дурацким веером — двадцать первый, мать его, век, чувак, ты серьезно? Цзян Чен просто закатывал глаза.
— Они все равно были тебя недостойны, Чен-Чен. Я, как старший брат, просто не могу допустить, чтобы какие-то мудаки разбивали тебе сердце. Относись к этому проще. Забей.— подмигивая заявлял Вэй Усянь, свесившись с кресла головой вниз, и Цзян Чену хотелось ему врезать.
— Ты просто еще не встретил своего человека, А-Чен, — мягко улыбалась, поглаживая круглый беременный живот, Янли, и Цзян Чен только грустно улыбался в ответ, не желая ее расстраивать.
Не встретил своего человека. Ваньин утешал себя этим в шестнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать три, двадцать пять, двадцать семь… Утешать себя этим в двадцать восемь, когда его лучшие годы почти на исходе, казалось ему достаточно глупым занятием. А что, если он так его и не встретит? Или, того хуже, встретит, когда ему будет под шестьдесят, его тело расплывется, мозги начнут сдавать и всякое такое? Что вообще может быть нелепее и грустнее, чем стариковские свадьбы?
Один лишь раз, несколько лет назад, Цзян Чен попытался последовать мудрейшим заветам Хуайсана и «отличить отношения от секса». В то время он настолько лез на стенку, что, задвинув гордость в дальний угол и призвав всю свою храбрость, предложил переспать одному из своих знакомых из тиндера, с которым они периодически переписывались, и…
Это было ужасно. Мерзко, болезненно и удручающе быстро, как в плохо написанной порнухе — его «партнер» вставил в него член, подвигался тридцать секунд, кончил, оделся и ушел, оставив Цзян Чена остывать в собственной неудовлетворенности и чувстве, что его использовали самым неприятным способом из возможных. Переписывание с этим человеком после этого, естественно, закончилось тоже.
Вот тебе и первый раз.
В этой — с какой стороны ни взгляни — хуевой ситуации был всего один плюс. После этого акта Цзян Чена от желания любой формы секса, кроме мастурбации, попустило почти на два года.
Особенно сильно бесило и раздражало Ваньина то, что, несмотря на неизбывное одиночество, ему, вроде как, и грех было жаловаться. У него были отношения, пускай и неидеальные и с неидеальными людьми. Он ходил на свидания, пусть даже пустые, ничего не значащие и никуда не приведшие. У него даже был секс, то есть, фактически, девственником он больше не был.
Суммированные таким образом, его любовные похождения едва ли чем-то отличались от общепринятого уровня. Если не брать во внимание, что все эти случаи, взятые по отдельности, были разнесены во времени
на годы. Если не брать во внимание, что ни в одного из людей, с которым у него были какие-то интеракции, Цзян Чен не был влюблен.
О, с влюбленностью у него не было никаких проблем. Влюблялся Ваньин в своей жизни множество раз, с разной интенсивностью и продолжительностью, в самых разных людей. Только вот ни разу
взаимно.
В этом, собственно говоря, и был корень всех его зол и бед. Ваньин, казалось, физически не мог понравиться человеку, который нравился бы ему.
В моменты, когда ему было особенно тоскливо (обычно за пару месяцев до ежегодной течки), Цзян Чен лежал в кровати, слушал грустную музыку и вспоминал всех людей, которые ему когда-либо отказали. Иначе говоря, всех, кому он имел глупость признаться.
Началось все с Нэ Хуайсана, когда им с Цзян Ченом обоим было по шестнадцать, и иногда Ваньину казалось, что эта-то ведьма с веером его и прокляла еще тогда.
Даже спустя столько лет слова, которые этот волоокий гибрид оленя с острыми ушками по обеим сторонам головы и мягкими на ощупь рожками надо лбом сказал ему, звенели у Цзян Чена в памяти, практически не изменившись.
«
Чен-сюн, прости меня, пожалуйста. Я слишком свободолюбив, чтобы впрягаться в серьезные отношения», — что не помешало ему через пару месяцев «впрячься» практически на год.
«
Если это тебя утешит, мы, как пара, были бы ходячей катастрофой. Мне нужно, чтобы меня долго, упорно и тщательно трахали. И я знаю, что тебе нужно то же самое, даже если ты пока еще этого не понимаешь», — Нэ Хуайсан, к вящему ужасу Цзян Чена, лишился девственности в день своего шестнадцатилетия, так сказать, не отходя от кассы, чуть ли не с первым встречным, и эту тенденцию сохранял до сих пор с непродолжительными перерывами.
«
Давай останемся друзьями», — и, что самое удивительное, у них получилось.
В юности бесконечные отказы привели Цзян Чена к самому очевидному выводу — он попросту не красив. Это были годы, наполненные отвращением к своему отражению в зеркале, годы, когда Цзян Чен метался между диетами и изнурял себя в спортзале семь дней в неделю, когда он попеременно ненавидел свой нос, свои ноги, свой разрез глаз, всего себя целиком. Годы, когда попадание на пятое место в школе по привлекательности лишь убедило его в том, что он уродливое ничтожество.
Сложно сказать, что послужило толчком к тому, чтобы принять себя, но в какой-то момент Цзян Чен просто… принял. На сто процентов уверился, что, в чем бы ни была его проблема, она точно не во внешности. Жить стало в разы проще, но общую ситуацию его уверенность в своей привлекательности не изменила никак.
Ведь вопрос оставался открытым, и то, что самый очевидный и исправимый вариант его не решил, делало все только хуже и сложнее.
Что с ним не так?
С годами, проведенными в одиночестве, проблем не становилось меньше. Напротив, они росли, как снежный ком, накручивались, добавляя еще и еще к ваньинову чувству того, что его невозможно полюбить.
Кому нужен человек, к двадцати восьми годам не умеющий в постели
ничего? Человек, настолько жаждущий внимания, что впитывает его, как сухая земля, без остатка, и ему требуется больше и больше и больше? Человек, настолько привыкший быть один, что это стало комфортной зоной, вылезать из которой с каждым последующим годом будет все сложнее? Человек, характер которого отталкивает любого, кто осмелится подойти?
У кого вообще достанет терпения и желания выколупывать Цзян Чена из шипастой кожуры, чтобы добраться до его мягкого и ранимого нутра, которому хочется любви?
И зачем кому бы то ни было браться за это?
Цзян Чен крайне мало что мог сделать с тем, что не нравился никому, с кем ему хотелось бы быть. Но он мог мечтать.
И, о, как Цзян Чен мечтал.
В строго ограниченном пространстве своей головы, не доступном никому извне, Цзян Чен мечтал. О том, что в рандомный момент жизни, когда он будет ждать этого меньше всего, откуда ни возьмись появится человек — красивый, хорошо одетый, умный и добрый, бесконечно терпеливый и настойчивый, умеющий заниматься сексом — которому Ваньин понравится. Понравится настолько, что тот человек будет готов
приложить усилия. Ради Цзян Чена. Ради того, чтобы быть с ним.
Мечта была донельзя глупой и постыдной, и, полностью осознавая это, Цзян Чен продолжал мечтать. Не мог ничем себе помочь. Каждый раз, когда он шел в какое-то новое место, непрошеная, незваная мыслишка вскакивала у него за глазами: может, сегодня? Может, там? Может, хоть раз, может, здесь уже, наконец?..
Но ничего не случалось. Ни тогда, ни сейчас, никогда. А если и случалось, то с какими-то другими людьми, которые Цзян Ченом, очевидно, не были.
Он твердил себе, что ему никто не нужен. Что он цельный, самодостаточный и ненавидит человечество в качестве базовой настройки. Что ему хорошо в одиночестве (и, говоря откровенно, большую часть времени это было правдой).
Но хватало одной случайно услышанной песни, случайно увиденной отвратительно влюбленной парочки на улице, случайно подброшенного алгоритмами ютуба или инстаграма видео, чтобы снова заныла в груди та старая и привычная жажда быть с кем-то, быть чьим-то, быть нужным кому-то.
Поноет и перестанет, думал Цзян Чен. Поноет и перестанет.
***
Ваньин не помнил, как добрался домой в то воскресенье. Казалось, его активный разум просто повесил синий экран, а тело что-то делало само на чистейшей воды автопилоте. Автопилот, впрочем, справился просто отлично, понял Цзян Чен, когда очнулся, сидя на полу в прихожей в окружении продуктов, вывалившихся из его шоппера. Даже не забыл зайти за молоком. (Соевым, естественно. Азиатско-кошачье начало в организме Цзян Чена крайне неодобрительно относилось к молоку из-под коровы).
Из оцепенения его вывела башка его кошки Жасминки, уже, по-видимому, некоторое время обтиравшаяся о его грязные вансы. Цзян Чен щелкнул языком, подтягивая коленки ближе к груди, результатом чего стало лишь то, что Жасминка повалилась прямо на пол, продолжив творить непристойности с обувью. Глупое животное.
Честное слово, Цзян Чен всю свою жизнь любил собак — как и все остальное в его жизни, односторонне и безответно. И несмотря на то, что где-то в глубине его души жила уверенность, что он сможет найти собаку, от которой у него не будет свербеть внутри что-то дикое, первобытное, воспитанное тысячелетиями противостояния; что он сможет найти собаку, которая при виде его не станет припадать к земле и утробно рычать… оставалась еще проблема в виде Вэй Усяня.
Желание иметь рядом хоть какое-то живое существо вылилось в итоге в Жасминку — чернющую бестию, сверкавшую зелеными глазами, котенком найденную Цзян Ченом на парковке у гипермаркета. Итоговых причины, по которым Жасминка была наделена именем и обеспечена лежанками, мисками, когтеточками и ежедневным питанием за ваньинов счет, было три:
1. Цзян Чен любил всех животных, и кошки не были исключением;
2. Вэй Усянь сможет приходить в гости;
3. Когда ему было особенно херово, Цзян Чен развлекал себя осознанием базового биологического превосходства.
Вот и теперь он опустил руку, чтобы погладить Жасминку — дурацкая кошка тут же набросилась на нее с зубами, когтями и намерением сожрать — и сказал вслух:
— Цзян Жасмин… У нас с тобой одинаковые уши и одинаковый хвост и даже когти почти одинаковые. И все же, у тебя ума в твоей крошечной плоской башке даже на то, чтобы со мной поговорить, не хватит. А если я тебе скажу: «Кусаться запрещено. Штраф сто юаней.», как ты мне заплатишь? У тебя ж даже кошелька нет.
Цзян Чен рассмеялся своей собственной идиотской шутке и сразу почувствовал себя гораздо, гораздо лучше.
Достаточно хорошо для того, чтобы встать, переодеться, покормить животное и даже распихать продукты в холодильник и по ящикам.
И только когда Цзян Чен повалился на кровать, поставив перед этим стакан с молоком на тумбочку рядом, он смог найти в себе достаточно сил и куража, чтобы окинуть сложившуюся ситуацию критическим взглядом.
Что вообще произошло? И как ему к этому относиться?
Не то чтобы с нихуя возбуждаться в общественном месте было для него обыденностью. Да такого вообще никогда раньше не случалось! А тут… Его тело словно почувствовало, что единственной оправданной реакцией на присутствие Лань Сиченя в одном помещении с ним будет это чертово возбуждение, сносящее все на своем пути и жадно и агрессивно требующее, чтобы его удовлетворили
сейчас же.
Цзян Чен вцепился в челку обеими руками и зарычал, катаясь по кровати от смущения. Израненная спина тут же болезненно заворчала, и Ваньин перевернулся на живот, чтобы более безнаказанно лупить ногами по матрасу. До чего стыдно.
Да и потом опять же! К чему все эти улыбки, эти пожирающие взгляды, эти ласковые обращения! Ни на одном из своих тиндер-свиданий Цзян Чен не получал столько ничем не прикрытого флирта, как на этом тату-сеансе. А что это было в самом конце, позвольте спросить?!
«
Я с удовольствием трахнул бы тебя, Ваньин», — голос татуировщика прозвучал в голове так отчетливо, что Цзян Чена опять окатило жаром, и он приглушенно заорал в подушку.
Пиздец.
Нет, вы только подумайте, эта самоуверенная сволочь действительно
не постеснялась прямо предложить едва знакомому человеку проследовать на его королевское ложе, чтобы быть снисходительно выебанным его царским членом. Да пошел он на хуй!
Ваньин куда более осторожно перевернулся обратно на спину и сердито растер горящее лицо руками.
«Значит так, Цзян Чен, — сказал он себе, — вот как мы поступим. Сейчас мы очень постараемся и сделаем то, что у нас получается лучше всего. Мы просто забудем. Выкинем из головы всю эту дурацкую ситуевину, этого дурацкого соблазнятора три тысячи, то, как мы опозорились при нем. Все. Забыли. Этого не было. Легко и просто.»
Вот только оказалось, что «легко и просто» это было только на словах.
Ваньинова жизнь действительно научила его забывать нечто подобное — вернее, заталкивать все эти ситуации настолько глубоко, что игнорировать то, что они случились, становилось не так уж и сложно. Все эти жалостливые взгляды, все эти «Прости, Цзян Чен, но нет. Дело не в тебе!..», все неловкие свидания, все случаи, когда он был уверен, что нравится взаимно, но оказывалось, что опять ошибся, двух своих нелепых парней, даже тот ужасающий первый и единственный раз.
Даже если в какие-то моменты воспоминания всплывали сами по себе, чаще всего Ваньин обрывал их резко, намеренно, твердил себе: «Забудь. Не вспоминай. Этого не было, не было, не было…»
Но это было.
И эта странная, постыдная, слишком сильно будоражащая история тоже
была, и забыть ее оказалось невероятно сложно.
Она возвращалась к нему разрозненными фрагментами, какими-то частями, всегда заставая врасплох. Прожигающий голодный взгляд золотых глаз. Ладонь, толкающая его вперед, чтобы он прижался грудью к креслу. Голос, от которого внутри Цзян Чена взвинчивалось что-то, визжащее, как влюбленная школьница. «
Котеночек…»
Куски воспоминаний снились ему ночью, и после этих снов он всегда просыпался дрожащий и возбужденный, в луже собственной смазки, мокрый от пота. Они настигали его днем — в метро, в магазине, среди созвона на работе.
Поблескивающая под светом ламп чешуя. Нежные сильные руки, которые он хотел почувствовать сжимающимися на своих бедрах, талии,
горле. То, как Лань Сичень делал ему больно и
хвалил за то, как Цзян Чен эту боль принимает.
Снова и снова, ни днем, ни ночью не оставляя в покое. Через неделю такой жизни Ваньин был готов
выть.
Все это счастье неимоверно усиливалось и обострялось еще одним неприятным фактом.
Весь ваньинов обширный материал для дрочки, накопленный годами одиночества и буквально нажитый непосильным трудом, перестал его вставлять. Мастурбировать же на то, что
действительно занимало его мозг, Цзян Чен считал максимально нецелесообразным, учитывая то, что он пытался
забыть. Это же, блядь, нечто прямо противоположное!
И все же, спустя полторы недели пребывания в полувозбужденном состоянии, не облегчаемом
ничем, Ваньин понял, что больше не выдержит. Один раз. Он позволит себе один раз, снимет остроту и тогда-то уж точно забудет навсегда.
Ведь правда?..
Эта сделка с самим собой завершилась субботним вечером, задернутыми шторами, коробкой салфеток и дилдо-вибратором. Не тем, новым — к новому еще надо привыкнуть, а Цзян Чену для комфорта нужно было что-то знакомое и любимое. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя так глупо, снимая треники с бельем и оставаясь в одной широкой домашней футболке.
Жасминка, почуяв развлечение, тут же улеглась на уголок его кровати и вперилась в Цзян Чена внимательным взглядом. Он никогда не понимал, почему его кошке так нравится наблюдать за тем, как он дрочит, но в какой-то момент Цзян Чен просто с этим смирился.
— Не осуждай меня, животное, — пробормотал он, отпихивая одеяло ногами подальше, — и без того хреново.
Ваньин лег на спину, которая уже перестала болеть, но теперь нещадно чесалась, поерзал, устраиваясь поудобнее. Развел ноги пошире и согнул в коленках, упершись стопами в матрас. Хорошо. Ладно.
А потом Цзян Чен закрыл глаза и представил. Представил Лань Сиченя в изножье своей кровати, высокого и божественно прекрасного, прожигающего его своим глубоким золотым взглядом. Смотрящего так, будто Цзян Чен — единственное, что его интересует, будто в мире вообще не осталось других людей.
Цзян Чен представил, как Лань Сичень поднимает одну руку и закидывает за голову, прихватывает свою футболку за ворот сзади и стягивает ее одним длинным, плавным движением, позволяет ткани стечь на пол.
Что будет там, под одеждой? Цзян Чен представил это — крепкое, идеально сложенное тело, ярко выраженные мышцы груди и пресса, косые в самом низу живота, соблазнительно убегающие в низкий пояс штанов. Чернила татуировок, растекающиеся под кожей везде, насколько хватает глаз. Будет ли у него эта блядская дорожка темных волосков от пупка вниз, еще одно место, где Цзян Чену захочется провести языком? Он надеялся, что да.
Само собой, от одной мысли о Лань Сичене его тут же бросило в жар. Тело его просыпалось, каждая клеточка вспыхивала возбуждением, огненными реками стекавшимся в низ живота. Дыхание учащалось, член вставал со скоростью, с которой ранее это происходило всего один раз в ваньиновой жизни. На том чертовом тату-сеансе.
Он чувствовал, как между ягодиц становится горячо и мокро, как его вход пульсирует и раскрывается, чтобы
принимать. Принимать жалкий кусок силикона — как будто у Цзян Чена есть выбор! Не то чтобы он мог получить член Лань Сиченя прямо сейчас (да и вообще когда-нибудь…).
Интересно, каким он мог бы быть? Безбожно красивый татуировщик совершенно безбожно высок, у него длинные пальцы… В ваньиновой фантазии его член был ему под стать — длинный и толстый, с выступающими венами и налитой крупной головкой. Цзян Чен почувствовал, как рот наполнился слюной, как бедра дернулись вверх и пальцы на ногах поджались, комкая простыню, от этой картинки. Ах, блядь…
Когда это Лань Сичень успел остаться без штанов?.. Ну да неважно. Мечта раскручивалась у Ваньина перед глазами, словно записанный фильм, вообще, казалось, не завися от его мыслительного процесса.
Вот татуировщик нависает над ним, кладет ладонь ему на коленку и ведет ее вниз по бедру — Цзян Чен повторил движение своей собственной рукой и шумно выдохнул от того, насколько ярким оказалось это ощущение, подпитанное фантазией. Снаружи и изнутри, сверху вниз и обратно, медленно, дразняще.
Нравится ли Лань Сиченю дразнить? Доводить до исступления, до безумия, до того момента, когда партнер сделает все, будет умолять, лишь бы получить желаемое? Или же Лань Сичень, наоборот, порывистый и настойчивый, прижмет Цзян Чена к кровати за шею, разведет его ноги коленом, поднимет под бедра и просто
возьмет, обезоруживая и подчиняя проявлением дикой, необузданной, очевидной силы?
Боги, о, боги… Ваньин даже не мог сказать, какой из вариантов ему нравится больше.
Рука его, тем временем, путешествовала по телу словно сама по себе, подчиняясь лишь тому, что происходило у Цзян Чена в голове. Сжала ягодицу, скользнула на бок, под футболку, вверх по животу к груди, полностью игнорируя уже начавший подтекать член.
Лань Сичень в его мыслях обвел пальцами ваньинов сосок, и Цзян Чен в реальности сделал то же — тот тут же встал и затвердел, прося больше, и в той сладкой фантазии татуировщик улыбнулся довольно. Улыбнулся, щипая нежную, чувствительную кожу, скручивая и оттягивая, и дыхание Цзян Чена тут же сбилось, когда он повторил, прижав уши к голове, похныкивая тихонько от острой и сладкой боли удовольствия.
Соски всегда были одной из его самых любимых эрогенных зон, и Лань Сичень каким-то образом
знал это, знал его тело так, словно у него были годы, чтобы выучить его назубок. Рука скользнула к другой стороне груди, ущипнула второй, мучила его соски попеременно, пока они оба не стали ноющими и пульсирующими, пока малейшее прикосновение к ним не начало отдаваться прямиком ему в мозг, ему в член, в жаждущее быть наполненным отверстие у него между ног.
—
Мне нравится, что котеночек такой чувствительный здесь, — сказал Лань Сичень, и его голос прозвучал настолько явственно, настолько отчетливо, что Цзян Чен, задыхаясь, распахнул глаза, только чтобы убедиться, что он все еще один в своей темной комнате.
Фантазия тут же рассеялась, грубо вернув Цзян Чена в неприглядную реальность. Само собой, он все еще был один. Ваньин выдернул руку из-под футболки, втянул воздух сквозь зубы, когда ткань проскользила по его раздразненным соскам. Что он только делает со своей жизнью…
Он медленно, с нажимом провел ладонью по лицу, ото лба вниз, некстати прикрывая глаза в тот самый момент, когда пальцы уцепились за челюсть, а большой коснулся уголка рта…
Рука
Лань Сиченя была на его лице, большая, властная, поднимала его голову за подбородок. Его золотые глаза разглядывали Ваньина сверху вниз, его большой палец обводил форму губ, нажимая на нижнюю, касаясь зубов. Цзян Чен повторял за ним в трансе, скользил своим собственным пальцем в свой собственный рот, но каким-то образом одновременно этот палец был
не его, не Ваньин, но Лань Сичень заставлял его приоткрыться, пустить, Лань Сичень проникал глубже, придавливая его язык…
Цзян Чен сдавленно всхлипнул, и палец выскользнул изо рта. Ладонь спустилась ниже, обхватила его шею спереди, слегка сжала. О, боги и демоны всех миров. Это слишком, это было слишком, и Ваньин забился под своей собственной…
нет, сиченевой рукой, выгнулся, толкаясь бедрами в пустоту, простонал бесстыдно и хрипло и жалко…
—
Хочешь, чтобы я так сжимал? — спросил Лань Сичень, пальцы дернулись, впиваясь сильнее в сухожилия шеи, не перекрывая кислород, но давая почувствовать, что
могут…
Цзян Чен дышал так часто, так судорожно, что, казалось, еще немного, и заработает гипервентиляцию, каждая клеточка его тела огнем пылала от возбуждения и неудовлетворенности. Он внезапно почувствовал, что если не вставит в себя что-нибудь
прямо сейчас, то буквально кончится, просто взорвется, как перенадутый воздушный шарик.
Он нехотя убрал руку с шеи и перекатился на бок, поднимая хвост и подтягивая коленку к груди. Ягодицы в такой позе приоткрылись сами собой, и прохладный воздух комнаты коснулся его распаленного, влажного входа, заставляя Цзян Чена вздрогнуть, фрустрированно хныкнуть и поскорее прижать туда пальцы. Они проскользнули внутрь без труда, и Ваньин немного потрахал себя двумя, чтобы набрать больше смазки и разнести ее по вибратору.
Его гиперреалистичная фантазия больше не работала — руки руками, но сымитировать целое тяжелое и горячее тело рядом с собой Цзян Чен, естественно, не мог. Да и дилдо с мотором, хоть и в форме пениса, едва ли заменило бы ощущения от живого, наполненного кровью члена.
Но он мог представить… Он мог представить — и во рту у Цзян Чена пересохло от самой этой идеи — как Лань Сичень
смотрит на него. Наблюдает за ним таким, распластанным по кровати, готовящимся удовлетворять себя бездушной игрушкой… Как красивые длинные пальцы татуировщика обхватывают его собственный красивый длинный член, пока он наслаждается шоу… Он мог представить, как Лань Сичень
приказывает ему…
Цзян Чен зарылся лицом в подушку и застонал.
—
Тебе нравится это, Ваньин? Нравится, когда за тобой наблюдают? Когда ты весь на виду и все мое внимание направлено только на тебя? Я знаю, что нравится. Я вижу. Я вижу, как ты течешь, как сильно хочешь засунуть в себя эту жалкую замену. Что ж, ты можешь. Вперед. Сделай это. Сделай это медленно. И если ты будешь достаточно медленным, я, может быть, разрешу тебе кончить.
Черт. Черт, черт черт!
Кажется, его фантазия
все еще оставалась гиперреалистичной, если судить по тому, что голос Лань Сиченя в ваньиновой голове раздавался так, словно живой татуировщик прямо сейчас был с ним в комнате, нашептывал Цзян Чену эту грязь.
—
Не заставляй меня ждать. Давай. Медленно, по миллиметру. Только головку.
Больше всего на свете Цзян Чену хотелось просто загнать в себя дилдо одним толчком, как он делал обычно, быстро и грубо трахать себя, чтобы кончить через пару минут, догнавшись рукой на члене ближе к концу, но… Но. Подчиняться Лань Сиченю, даже в форме бесплотного голоса, полностью порожденного его воображением, ему хотелось
больше. Он не знал, почему, не мог понять, не мог заставить свой распаленный мозг даже задаться этим вопросом. Он просто…
Он просто трясущейся рукой прижал округлую головку к своему входу, прилагая как можно меньше давления, чувствуя, как мышцы жадно расходятся, чуть ли не всасывая игрушку внутрь…
—
Медленнее. Сосредоточься на ощущениях. Почувствуй, как он раскрывает тебя, как растягивает. Хотя бы притворись, что быстрый оргазм не твоя самоцель.
К тому моменту, как силиконовая головка, казалось, тысячу лет спустя целиком проскользнула внутрь, Цзян Чен представлял из себя взмокший, пыхтящий беспорядок. Он беспомощно всхлипывал, ерзая по кровати — нежные, чувствительные соски терлись о ткань футболки, бедра дергались сами собой, пытаясь то ли наконец насадиться целиком, то ли дать хоть немного фрикций ноющему члену. Цзян Чен весь дрожал, от кончиков ушей до кончика хвоста, он не мог, он просто не мог больше…
—
Умница. Хороший мальчик, — сказал призрачный Лань Сичень из мечты, и Ваньин заскулил в голос от похвалы. —
Еще раз.
«Лань Сичень» заставил его повторить то же самое мучительно-медленное движение еще трижды. Цзян Чен подчинился.
Он знал, что может оборвать свою фантазию в любой момент, переключиться, закончить это безумие. Ничто не сдерживало его физически, никто в реальности не наказал бы его за неповиновение. Но принадлежать кому-то, быть в чьей-то власти, пускай даже иллюзорной, было так… так… Так хорошо.
И когда фантазийный Лань Сичень сказал: «
Замечательно, Ваньин. Такой послушный котеночек. Можешь трахнуть теперь себя так, как ты хочешь, ты заслужил», что почувствовал Цзян Чен, если не освобождающее, сокрушительное облегчение?
И когда, спустя пару минут того, как Ваньин немеющей рукой толкал в себя дилдо так сильно и быстро, как только мог, он привстал на коленях, чтобы другой рукой обхватить свой сочащийся, напряженный член, Лань Сичень сказал: «
Даже не думай. Раз ты так сильно хотел эту игрушку, значит точно сможешь кончить от нее одной»… Как мог Цзян Чен не послушаться?
И когда он все же кончил, кусая подушку, нетронутый, измотанный, со сдавленным рыком, вырвавшимся из горла, и, подрагивая, повалился на мокрые простыни… Когда перевернулся на спину и откинулся на постели, вытягиваясь блаженно, расслабленно… Когда его дыхание выровнялось, а пропитанная потом и смазкой и спермой футболка начала неприятно липнуть к коже… Когда возбуждение ушло вместе с туманом в голове, оставив после себя лишь ощущение расползающейся пустоты…
Цзян Чен наконец-то увидел во всей красе дыру в своей хваленой логике.
Жасминка улеглась ему на грудь и замурчала, но Ваньин практически не заметил придавившего его веса, поглощенный глубиной открывшегося перед ним безысходного пиздеца.
Он хотел Лань Сиченя. Хотел
физически, хотел с первой секунды, как увидел его. Он соврал бы самому себе, если бы сказал, что за прошедшие две недели не представлял, что чудо произошло и татуировщик каким-то образом запал на него, но эти мысли были рефлекторными, возникали сами собой и пропадали, не задерживаясь — Цзян Чен, в конце концов, думал так о любом человеке, за которого по какой-то причине зацепился взглядом.
Но это безумное телесное влечение было настолько сильным, что игнорировать его не получалось. Оно проявилось еще тогда, на сеансе, с ним пришлось решать что-то в итоге. И более того, это влечение в кои-то веки было
взаимным.
Лань Сичень, как нормальный человек, осознал все еще тогда и предложил Цзян Чену шанс. И что Цзян Чен сделал с этим шансом? Феерически проебал.
Ваньин внезапно очень остро осознал, что все еще лежит в середине мокрого пятна, растекшегося по простыне, и цокнул языком, сморщившись от отвращения. Он поднялся — его кошка обиженно скатилась с него — и слез с кровати, сдернул грязное белье с матраса с такой яростью, будто это оно виновато в том, что Цзян Чен — идиот.
Ситуация была безысходной, думал Ваньин, пока мыл свое дилдо и мылся сам, потому что такие, как Лань Сичень, осененные божественным ореолом и осознанием собственной неебической привлекательности, дважды не предлагают. «Нет» — значит нет, и чего тут вообще дальше думать, когда стоит целая очередь из тех, кто с удовольствием скажет «да».
Самому же пойти на попятный и признать, что передумал, Цзян Чену бы не позволила естественная гордость. Стоило только представить, насколько глупо он бы выглядел, и его всего передергивало изнутри. Нет, боги, нет, это вообще не вариант.
Может, это и к лучшему, думал Ваньин, переодеваясь в чистую, мягкую, пахнущую свежестью одежду и застилая кровать таким же чистым и свежим бельем. Он избежал бесчисленного количества неловких ситуаций и разговоров, просто не дав этой истории развиваться.
Что он, неопытный, как воспитанник буддийского монастыря, вообще мог предложить Лань Сиченю? Горящие от стыда щеки и трясущиеся руки, не знающие, как поудобнее ухватиться? Полное отсутствие каких-либо умений, проявляющееся тем ярче на фоне плохо скрытого энтузиазма? Неуклюжие, скованные движения? Да уж, любовник мечты.
Да ему нужно поблагодарить себя и свой неуемный язык за то, что он избавлен от необходимости проходить через это.
— Спасибо, Цзян Чен, — сказал Цзян Чен вслух, но легче от этого почему-то не стало. Совсем.
Пустота, разлившаяся в его душе после той интенсивной мастурбационной сессии и последовавших за ней невеселых размышлений, так и не рассосалась. В какой-то момент Цзян Чен даже с тоской подумал о тех двух неделях, когда светлый образ Лань Сиченя преследовал его денно и нощно — лучше уж так, чем это тянущее ощущение в глубине под ребрами.
Их следующий сеанс приближался, и Цзян Чен просто не понимал, как ему теперь себя вести. Как повели бы себя в подобной ситуации нормальные люди, для которых предложение переспать не является переворачивающим небо и землю событием? Как ему смотреть теперь Лань Сиченю в его теплые золотые глаза?
Сколько бы Цзян Чен ни бился над ответами на эти животрепещущие вопросы, лучшим вариантом, как ни крути, оставалось старое доброе «притворись, что ничего этого не было». Наверное, так и поступают пресловутые нормальные люди, спокойно предлагая секс и так же спокойно от него отказываясь или на него соглашаясь. Дело-то житейское. Вроде как.
За три дня до сеанса Ваньин осознал, что в том хаосе, в который превратился по его вине прошлый, они с Лань Сиченем договорились о дате, но не уточнили время, и провел целый вечер за увлекательным занятием — открывал их чат в инстаграме, медитировал над ним пару минут, занеся палец над клавиатурой, закрывал обратно. И так по кругу.
Как написать змеюке так, чтобы он не догадался, в каком раздрае Цзян Чен пребывал из-за него весь этот месяц? Где найти достаточно душевного покоя, чтобы уверенно гнуть линию «два взрослых человека не договорились потрахаться, и никто не в обиде»?
В конце концов, Ваньин мысленно пнул себя хорошенько, вдохнул поглубже и написал:
@zewu-jun_tattoo
привет. 15 все в силе? кажется в прошлый
раз мы не уточнили время или я забыл.
во сколько прийти?
Цзян Чен уверенным движением руки заблочил телефон и зарыл его поглубже в одеяло, что совсем не помешало ему услышать вибрацию от уведомления считанные минуты спустя, словно татуировщик только и ждал, пока Ваньин напишет.
Что ж, не жди ответа так же скоро. Тут кое-какому кошачьему гибриду нужно пересилить себя, чтобы прочесть твой. Пока Цзян Чен собирался с духом, телефон провибрировал еще дважды. Насколько глупо было надеяться, что это просто реклама?
@zewu-jun_tattoo
привет. 15 все в силе? кажется в прошлый
раз мы не уточнили время или я забыл.
во сколько прийти?
Привет, котеночек! Как заживаешь?
Мы не договорились о времени, и
я забыл тебе написать?! Какой ужас,
прости! 15 октября наша запись в час
дня, как и в прошлый раз. :)
Кстати, пиши лучше сюда, из
Инстаграма сообщения часто пропадают.
[ссылка на WeChat]
Котеночек. Он так и будет продолжать называть Цзян Чена так, или есть какой-то способ этого избежать? И что это? Ссылка на вичат? Они теперь что, друзья, типа? Цзян Чен так часто закатывал глаза, что они начали болеть.
О, боги, как же сильно вся эта ситуация выбивала его из колеи. Что ему делать, как действовать, как отвечать? Цзян Чен словно брел с завязанными глазами через дремучий лес, полный диких зверей, и уже подвернул ногу о корень, сломав лодыжку. И чем глубже он заходил, тем безнадежнее его положение становилось.
@zewu-jun_tattoo
привет. 15 все в силе? кажется в прошлый
раз мы не уточнили время или я забыл.
во сколько прийти?
Привет, котеночек! Как заживаешь?
Мы не договорились о времени, и
я забыл тебе написать?! Какой ужас,
прости! 15 октября наша запись в час
дня, как и в прошлый раз. :)
Кстати, пиши лучше сюда, из
Инстаграма сообщения часто пропадают.
[ссылка на WeChat]
хорошо
Хорошо ли?..
