Русалочка

Целый день и ночь меня поливали теплой морской водой и от вони тряпок и этой грязной воды, мокрых сетей, опутывавших меня запах стоял такой, что мне, да и всем входившим, жгло глаза. Пацан постоянно крутился рядом и выглядел еще грустнее с каждым разом, как я видела его. Мне становилось хуже. Постепенно, видимо, из-за моего вынужденного присутствия вдали от моря. Видеть я могла только когда мою голову поливали водой, от прежних сил ни осталось и следа, я едва могла пошевелить губами. Рыбаки это видели и становились все сердитей и злее. Торговцы приехали только под утро. Было прохладно, я чувствовала себя лучше, но от тяжелых мокрых сетей, колодки, перемотанных веревкой рук мое тело онемело и я едва могла ощущать его границы. Рот высох и язык пекло так, будто у меня лихорадка. Я услышала как кто-то вошел, вонь забивала все запахи, но я почувствовала этот аромат специй и высокомерия. Люди о чем-то говорили, кто-то наклонился совсем близко, хватая меня за лицо, открывая мне веки. Я кое-как сфокусировала взгляд и увидела угловатую рожу с подкрашенными бровями. Хватило слегка оскалиться, как лицо отшатнулось. Торговцы заговорили на незнакомом языке, и у меня начала вновь болеть голова. Я слабо зашипела, чтобы прогнать их, но тут на меня вылили ведро соленой воды, и я закашлялась. - Она полудохлая, за мертвую русалку треть цены! - воскликнул кто-то, но я не смогла рассмотреть, перед глазами все плыло. - Она еще не померла, это вы, уважаемый сударь, ехали так долго. Давайте, сколько договаривались или мы прямо сейчас выкинем ее в море к чертям! - гаркнули в ответ. Ругань усилилась и мужчины все-таки решили выйти из сарая. Мне кажется, мне осталось совсем немного, настолько больной я была. Не было сил ни открыть глаза, ни пошевелиться, ни бежать куда-то. Умирать не хотелось, несмотря на то, что я уже отчаялась попасть домой. Солнце явно жестоко палило, у меня было ощущение, что я в печи - от стены шел жар. Через какое-то время, еще до того как я потеряла сознание в который раз, вошли люди и стали распутывать меня, попутно отрывая кусочки присохшей кожи вместе с веревками и леской сетей. Они тащили меня как бревно, не заботясь, что я обдираю спину о пол и камни на земле. Потом, видимо, засунули в чан или бочку с еще прохладной морской водой. Несмотря на боль во всем теле, от кончиков пальцев до хвостового плавника, я почувствовала облегчение и провалилась в блаженный сон. Дорога была короче, чем я предполагала. Через два дня меня уже тошнило от задубевшей полутухлой рыбы, которую меня все порывался накормить коренастый смотритель. В конце концов он угостил меня вяленой рыбкой, и я чуть не расплакалась от жалости к себе и тоски по дому, вспоминая как мы с Риком играли в карты и жевали сушеную рыбку, сидя у костра. Стало очень грустно. В такие моменты я старалась отвлечь себя, было у меня одно развлечение, высовывать руку из решетки, покрывающей горло бочки, и отодвинув плотную ткань, смотреть в щелочку на убегающую дорогу. Так себе, конечно, но это было лучше, чем биться в истерике. Я устала плакать и устала ждать, устала думать. Мне было очень тяжело, и я понимала, что у меня очень мало шансов выжить. Не знаю, хотела ли я умереть. Может, если только без боли. Как там Оле... Сколько уже времени прошло? Месяц? Год? Ищут ли меня... Я заплакала, опустилась на дно и завыла, что есть мочи. Когда это все закончится... пожалуйста, я так хочу домой. Я хочу к маме. Как она там... Ждет ли она меня или забыла? Бедная моя мамочка, я даже не знаю, как тяжело ей, я так скучаю по ней. Я так хочу обнять ее и забыть, забыть все, весь этот кошмар. Вернусь ли я... Покров сдернули, заколошматили по бочке, и я опомнилась, вытирая невидимые слезы. В воде все растворилось. Люди громко кричали, и я поняла, что мы остановились. Я поднялась к воздуху и высунула головы, насколько мне позволяла решетка. Вокруг моей бочки стояли торговцы, только я окинула их взглядом, они притихли, и снова стали что-то обсуждать. За это время я успела привыкнуть к их языку, так что голова болела меньше. - Если мы повезем ее в Аквитанию, она сдохнет раньше. Не смысла в больших деньгах, если мы будем продавать тухлое рыбье мясо. - Она протянет, если постарается, сирен никогда не доставляли живыми! Если она будет петь, ей сохранят жизнь. Поедем вдоль моря, будем менять воду, - возражал другой, невидимый для меня торговец. Я опешила. Я могу выжить, но что случилось? Почему они решили, что я умею петь? Это были мои рыдания? Возможно, на воздухе я могу только шипеть, но если звук идет из-под воды, то звучит как пение сирены? - Продадим в Гаскони, а там уж до королей добраться - чужая забота, - заключил высокий мужчина с угловатым лицом и нарисованными бровями. - Надо найти рыбацкую деревню и поменять воду, от бочки уже смердит. Он задернул плотно ткань и я снова оказалась в темноте. Я скорчилась и опустилась на дно, насколько это было возможно, запахивая куртку, которую мне дал паренек-рыбак. Мои ранки, синяки и стесанная о камни кожа еще не начали затягиваться, да и я старалась их не тревожить. Значит, продадут чтобы в пруду плавала как рыба. Это немного успокоило меня, но потом я вообразила, что попаду к какому-нибудь изуверу и меня вскроют на опыты... Нет-нет-нет. Это не должно случиться, не может, если не думать, то не случится. Хорошо, что мне сейчас полегче, не так болит голова. В воде почти не осталось кислорода, но скоро мне поменяют воду... Было грустно, но я приободрилась после слов одного из торговцев. К вечеру мы добрались к какой-то деревеньке на берегу, и трое солдат, сопровождающие торговцев вместе с местными рыбаками, стали сливать воду, сначала опрокинув бочку, затем поставили ее снова на повозку и стали быстро наполнять ведрами. Я чувствовала какое-то облегчение, оказавшись в более свежей воде, а потом мне еще кинули три живые рыбки, так что сырое свежее мясо оказалось просто благословением. Я тайно благодарила бога за это передышку. Хотя бы не стало хуже - думалось мне. На ночь меня снова закрыли сверху плотной тканью, но я все равно могла слышать сверчков и птиц. Здесь было явно теплее, чем на моей родине. Как же далеко я забралась... Никогда не мечтала уйти так далеко от дома, никогда не могла подумать, что буду вот так странствовать, невольно, но все же. Никто из моего городка мог бы мечтать о том, чтобы увидеть живых русалок, русалочьих ведьм, другие страны. Может, это и есть мой путь, пройти через все это, что-то понять, стать сильнее и добрее. Я была умиротворена ночным стрекотом, прохладой и свежестью воды, рыбой, остатки которой я выбросила из бочки. С утра мы снова тронулись, я слегка отдернула полог, чтобы видеть дорогу. К сердцу снова подбиралась тоска. Я ведь не хочу никогда ехать, не хочу быть русалкой, не хочу такой жизни. И ничего не могу поделать. Дорога бежала мягкой травой, которую телега и лошади отставляли примятой. Следующая за нами телега, которую я не видела, но слышала, гремела тяжело, нагруженная всякой торговой всячиной. В наш городок торговцы, в основном, заезжали с разными снастями, редко с тканью или посудой. Рыбу вглубь, в другие города, возили сами рыбаки, мы с Риком пару раз ездили, самая лучшая торговля зимой, рыба хранится хорошо на холоде, а спрос на нее высокий. Я мало себя разглядывала, хвост и мои изменившиеся руки меня отталкивали. По нужде мне вообще не хотелось, да и я не понимала, что сделать если приспичит. Была версия, что лишнее выделяется со слизью, отходившей иногда с хвоста. Он был красивый, но я боялась его. Ведь больше не было моих костлявых угловатых коленей, теперь я не могла ходить, играть как обычно. Как снять это заклинание, я не знала. Он был золотой, яркая чешуя поблескивала совсем иначе, чем когда я примерила хвост с тем камнем. Такая же крупная, с тонкими линиям узоров на каждом, она мельчала и переходила в более светлую к пупку, закрывая его. На спине чешуя поднималась выше, на плечах и немного на скулах были совсем мелкие, редкие. Было красиво, но мне не нравилось. Я не могла принять, что теперь это - я. Я - высокий, угловатый подросток, со путанными волосами, выгоревшими на солнце, в лохмотьях и босиком. А это чудище, сколько бы красивой ни была чешуя - это не я.