body dysmorphia

вольфганг не знает, что с ним происходит. все его мысли, по какой-то причине, занимает ничерта не учеба. потому что думает он исключительно об этом странном антонио. он кажется таким недоступным, что складывается ощущение, будто он — загадка, которую разгадать почти невозможно. моцарт любит загадки, и именно поэтому странный, замкнутый одноклассник вызывает в нем такую заинтересованность. ему непонятно, отчего антонио единственный, кто так яростно отказывается от дружбы с ним. он грубый (или это только с вольфгангом? непонятно), замкнутый, абсолютно непонятный, а ключ к разгадке найти нереально. вольфганг собирается изучать его долго, постепенно, со всей осторожностью, потому что он ясно видит по его глазам — они с ним похожи в этой странной тоске и несчастье. *** амадей завороженно наблюдает за своим отражением в кружке с приторно-горьким кофе с молоком. мешки под глазами скрыты тональником — да, помогает слабо, но уже лучше. он опять вспоминает антонио — у него круги под глазами всегда выделяются на болезненно-бледном, худощавом лице, и челка вечно спадает ему на глаза. он странный. и шея у него тонкая-тонкая, ты едва-едва видишь ее под воротом черной (совсем как его волосы, собранные в неаккуратный, вечно расплетающийся хвост) рубашки. аристократично, между прочим. не странный. он именно нетипичный, а оттого жутко притягательный. моцарта тянет к нему с первого случайно кинутого взгляда исподлобья. они ведь тогда еще совсем-совсем детьми были, а антонио, кажется, уже сломался. вольфганг, в каком-то смысле, тоже, но виду не подавал. ну, старался. вроде получалось. он краем уха слышит, как в прихожей звенят ключи у отца в руках и тихую ругань, когда тот не может найти ложку для обуви. вольфганг невесело ухмыляется. кофе льется в раковину, потому что допивать нет ни времени, ни желания. он споласкивает чашку и вода попадает на рукава ярко-красного худи. тот морщится и, сдавшись, рукава все же закатывает — стоило сделать это раньше, на самом деле. он выходит из дома совсем поздно — просто опять дожидался, пока отец уйдет. одновременно с ним покидать квартиру всегда было как-то… неспокойно? они вечно ехали в лифте, не смея нарушать некомфортное молчание и давящую, липкую тишину. моцарт натурально боится отца. боится, но даже причины объяснить не может — это что-то на подсознательном уровне. моцарта тошнит. он вечно ведет себя несдержанно и импульсивно. как с антонио было. возможно поэтому он и боится отца — он ведь сдержанный, строгий, почти как сальери, только старше и… хуже. вольфганг боится быть собой. *** антонио полулежит на парте, закрыв глаза. он почти спит, но слышит, что происходит вокруг. приятное чувство, особенно после пары бессонных ночей. а потом чувствует, как кто-то осторожно кладет руку ему на плечо. — извини… — звучит как-то совсем тихо недалеко от уха. антонио поднимает взгляд и хуеет от жизни. моцарт. опять. сальери игнорирует свое мелкое, показывающее где-то в кончиках пальцев раздражение и, вопросительно вздернув бровь и наклонив голову, вглядывается в моцартовские черты лица. щеки у амадея румяные, губы поджаты, а взгляд он переводит то в окно, то на антонио. — я могу к тебе сесть? пожалуйста. мое место занято просто, так что… — он не заканчивает и заканчивать не собирается — тут и продолжать нечего. ей богу блять, хоть на стену лезь. антонио переступает через собственную ненависть и включает человечность. ему остается только смиренно кивнуть, и моцарт (видно даже, как в этот раз он сдержан) садится на свободный стул рядом с ним, поглядывая на тонио исподлобья, явно рассматривая. самому же сальери от этого становится страшно неловко и он чувствует, как его щеки слегка краснеют под изучающими глазами амадея. антонио смотрит на него тоже и отводит взгляд почти сразу же — ну невозможно на него глядеть так долго. он сам и не знает, почему — просто неловко. сальери отворачивается к окну, разглядывая пожелтевшую листву на деревьях и чувствует, что горит. моцарт красивый. красивый как-то… по-другому? его красота иная. его нельзя считать красивым в привычном понимании этого слова. если рассматривать все по отдельности — нос с горбинкой (что, в общем, на любителя), неряшливо покрашенные волосы (сразу видно, что красил их он самостоятельно), вечно неаккуратный макияж, будто в спешке сделанный, то он явно не эталон красоты, еще и с этими цветастыми, мешковатыми толстовками — то с идиотскими английскими надписями, то с яркими, нелепыми принтами, с вечно рваными джинсами (и как его только в школу пускают?), фенечками и браслетами из вырвиглазных резиночек на запястьях… но сколько же это в совокупности. сколько же это с его взрывным характером, с его улыбкой, с его блядским шармом — он красивый в своей необычности. он настоящий. и он, наконец, кажется неидеальным. и сейчас он совсем другой. сальери первый раз в жизни видит амадея таким тихим и зажатым. его это поражает — тот открывается почти с другой стороны, хотя ведь нет в этом ничего такого, верно? *** вольфганг чувствует, как у него мелко дрожат коленки. итак, во-первых — у него нет учебника. во-вторых, учебник есть у сальери. в-третьих — ему страшно с ним разговаривать. сальери какой-то особенно задумчивый сегодня. амадей вздыхает и, взяв (наконец-то!) волю в кулак, нерешительно касается плеча антонио второй раз за сегодня. тот, не говоря ни слова (зато ощутимо вздрагивая) после просьбы моцарта, двигает учебник на середину парты, а сам (что за, мать его, мечтатель?) переводит безразличный взгляд на окно. а еще у него в ушах все еще наушники (ладно, только один.). и он слушает смитс. на репите. теперь хуеет уже вольфганг. — ты тоже их слушаешь? — шепчет моцарт, придвигаясь чуть ближе к соседу по парте. у антонио сейчас смешное лицо — его словно холодной водой облили. тот ставит на паузу песню (это bigmouth strikes again и амадей ловит себя на мысли, что она подходит сальери), а затем смотрит вольфгангу в глаза еще секунды две (снова отводит взгляд, кажется, смущенно): — ну… да? — сальери нервно теребит ворот рубашки. моцарт сияет. — это одна из моих любимых песен и, ну… я не думал, что ты такое слушаешь. — а что я, по твоему мнению, слушаю? — едва сдерживая ухмылку спрашивает антонио. — не знаю, честно! почему-то ты выглядишь как человек, который слушает только классику… ну, глюк там, не знаю… бах какой-нибудь… — амадей нервно улыбается и не может оторвать от сальери взгляд. он первый раз слышит его смех. сдержанный, но такой… теплый. согревающий. — почему-то я не удивлен. — уголки губ у него приподнимаются в полуулыбке. и сальери сам не знает, почему ему резко стало хорошо. *** антонио держится чуть отстраненно. вольфганг тоже. ну, вольфганг старается. потому что теперь его тянет к этому странному однокласснику еще сильнее. потому что ему снова хочется услышать, как он смеется, снова хочется увидеть его чертову полуулыбку. он чувствует, что еще немного, еще чуть-чуть подождать, быть чуть-чуть аккуратнее, и он сможет растопить лед. на следующем уроке они снова сидят вместе. моцарт отстукивает ритм пальцами и изредка нервно качает ногой. глубоко вдыхает: — а у тебя какая песня любимая? ну, если это не секрет, конечно же… — полушепчет тот. сальери снова на него смотрит, а уши у вольфганга предательски краснеют (почему?). — банально прозвучит, наверное… — антонио нервно отводит от моцарта взгляд, смотрит в пол. потом чешет затылок, явно вспоминая. — bigmouth strikes again. и еще мне handsome devil нравится. по совсем-совсем банальщине, наверное — heaven knows i'm miserable now. — и неловко улыбается. моцарт думает, что эти песни словно специально написаны для сальери, что и озвучивает: — тебе подходят эти песни, знаешь. — и я снова не удивлен. *** антонио не знает, что на него нашло. потому что вольфганг создал новое о себе впечатление — с ним удивительно приятно разговаривать, о чем сальери никогда не скажет вслух. когда он не ведет себя слишком громко и не… притворяется клоуном (а как это назвать еще?), моцарт совсем другой. действительно приятный. он ловит себя на том, что улыбается снова (и какой это раз за день?). это даже страшно. быть может, его мнение о вольфганге было ошибочным, а выводы он делал слишком поспешные и нужно действительно перестать отрицать очевидное — антонио к вольфгангу тянуло. ну, как мотылька на свет, наверное? или как тянется любой замерзший странник к костру, лишь бы отогреть заледеневшие конечности. *** моцарту сложно осознать произошедшее за сегодня. первое — ему удалось сесть рядом с сальери второе — у них одинаковый вкус в музыке третье — антонио сегодня улыбался и даже смеялся при нем. и это все удивительно. потому что моцарт теперь понимает, что к антонио его стало тянуть еще сильнее. он не знает, правда, кем они сейчас друг для друга были, но ему хочется с ним дружить. когда сальери не прячется за напускной грубостью он… наиприятнейший человек, пожалуй. пара минут разговора с сальери показала, насколько обычно неинтересными были все другие его диалоги. а как иначе объяснить этот трепет? и вольфганг надеется, что завтра им снова удастся поговорить.