***
Кэйа чувствует, что стал родителем раньше положенного, когда слышит редкий скулёж, доносящийся до ушей. Гибриды, разумеется, не совсем дети и не совсем питомцы, но когда Дилюк болеет или когда у него начинается… вот это, то именно такие ассоциации и сваливаются на его голову. Это первая полноценная течка его гибрида, и объяснить ему, что всё это не смертельно и естественно оказывается той ещё проблемой. Дилюк напуган, и Кэйа вполне понимает почему — потому что сам до усрачки перепугался, когда коснулся чужого лба утром и ощутил только что снятую с огня сковороду. Возможно из-за его серьезного лица Дилюк и сам так резко отнесся ко всему. — Черт, — ругается он, хмуря брови и размешивая ложкой бульон на огне. Дилюк и раньше тек, однако вот так — никогда. Их врач предупреждал его, что это нормально и когда-то должно было случиться, но Кэйа не ждал этого так рано. Признать, что это не так уж и рано, он пока не может. — Кэйа… Погруженный в мысли он не сразу слышит голос позади себя и тихо охает, когда ощущает вжавшееся в спину мокрое лицо и крепко сомкнувшиеся на животе руки. — Что такое, маленький? — Дилюк не отвечает, и Кэйа аккуратно разворачивается в объятиях, мягко вздергивая его лицо, — тебе получше? Можешь посидеть со мной, если да, только одеяло себе принеси. Дилюк морщит нос и мотает головой. Он весь с мокрыми волосами у лба и становится понятно, что пытался охладиться холодной водой. — Ммх… — капризно тянет, не давая понять, что вообще просит и на что жалуется, — не хочу одеяло. Не хочу ничего. — Совсем ничего? — пальцы касаются волос у макушки и ласково приглаживают. Кэйа прижимает его второй рукой к своей груди и буквально чувствует, как от ласки Дилюк млеет лишь сильнее. — Я сейчас закончу с супом и мы сядем ужинать, хорошо? — Я не хочу. У Дилюка комок в горле нарастает с большей силой. Он вжимается лицом в чужую грудь сильнее и жмурит глаза, сдерживая непонятно отчего лезущий из горла хнык. Будто если Кэйа пожалеет его, ему станет легче. — Ну чего ты? И, как назло, Кэйа почти сразу замечает сменившееся настроение и включает вот этот свой голос от которого в трезвом уме Дилюк смущается и раздражается, требуя не разговаривать с ним, как с ребёнком, а сейчас жеманится, виляя пушистым хвостом и поджимая губы. — Люк, — зовёт и приглаживает за ушком, отчего у него все же вырывается шмыганье. — Живот болит? Кэйа хмурится, наблюдая за ним. Не понимает, что ещё нужно сделать, чтобы облегчить чужие боли. Блокаторы он ему давал не так давно и для повторной дозы время ещё не подошло. Им хоть и сказали, что такое для первого раза нормально, но смотря на без остановки виляющий хвост и отчаянно жмущуюся к груди макушку, волнение волей-неволей грызёт все изнутри. Хотя один способ Кэйа все же знает, но кота для первой же течки найти для воспитанника не решается. Да и учитывая характер Дилюка, тот вряд ли вообще допустит к себе незнакомца, даже если будет кататься на полу от боли. Он переминается с ноги на ногу и прячет лицо сильнее, но даже так Кэйа улавливает, что сейчас щеки чужие горят не только из-за жара. — Лепесточки… — Дилюк, мы же говорили… — Кэйа прерывается, едва сдерживая отчаянный вздох, чтобы не спугнуть его. Дилюк правильное название своих половых органов знает прекрасно, но упрямо продолжает звать всё «лепесточками» только из-за того, что однажды так сделала осматривающая его в больнице медсестра. Со стороны могло бы показаться, что дело тут нечисто, потому что он и сам ощутил, как внутри него все похолодело, когда Дилюк со стеснением подошёл к нему и впервые рассказал о какой-то своей проблеме формируя слова именно таким образом. Благо откуда питомец этого набрался он выяснил почти сразу, но привычка у него все ещё осталась. — Пока нельзя ещё таблетку. Хочешь, могу травы заварить? Дилюк сразу кривится, недовольно фырча и поджимая уши. — Мне надоела эта трава! Ну почему так, Кэйа, я устал, у меня кружится голова, ноги болят, все болит, — он дышит сбито и тяжело и крепко сжимает кулаки у него за спиной. Так значительно отличается от себя в обыденные дни, что наверное никто бы не признал в нем того самого вредного кота, вечно вздергивающего на все нос. — Потому что ты не ешь ничего, — вырывает удобное из всего и неуклюже тянет их к столу, потому что отпускать его Дилюк не планирует. — Давай я закончу с нарезкой. Посиди тихонько, я быстро. — Я не буду есть суп. Не готовь. Кэйа закатывает глаза, а Дилюк лишь хмурится. В обычные дни за готовку и уборку в большинстве своём отвечает он, потому что Кэйа на работе, но сейчас, когда всё делают за него, ему, вроде бы, и совестно, а с другой стороны даже в голову не приходит из-за разыгравшихся гормонов, что если есть не хочет он, то это вовсе не означает, что не хочет никто. — Будешь. Это полезно для тебя. Дилюк оскорблено поднимает голову, заглядывая в синие глаза, и тут же хохлится, потому что к переносице прижимаются чужие губы. — Не строй это личико. Садись или иди в комнату. Кэйа в строгой манере поднимает палец, и Дилюк садится, хоть и нахмуренный. — Одеяло принеси себе, — напоминают, беря нож в руки и нарезая оставленный картофель на мелкие кусочки, чтобы даже случайно, но в чужой живот попало хоть что-то помимо бульона. Дилюк морщит нос на картофель и пропускает чужие слова мимо ушей, забираясь ногами на стул и обнимая себя за колени. Почти сразу догоняет ощущение влаги в штанах. Возможно, надевать их вообще была не самая лучшая идея. — Нет. — Что за резкая тяга отвечать мне на всё отказом? — Кэйа хмыкает, забавляясь с недовольного лица, но не продолжает настаивать. Сейчас дорежет всё и сам принесёт. Главное что за перепалкой Дилюк, видимо, все же хоть немного, но позабыл о своей проблеме и отвлёкся.***
Тем не менее меньше, чем через час, о своих мыслях приходится пожалеть: Дилюка бьет дрожь, по вискам и вообще всему телу течёт пот, и он мечется в кровати и отбивается от его рук так, что у Кэйи паника едва ли не на лбу написана. — Больно, — повторяет, — не уходи. И он остаётся, сбивает температуру (хоть ему настоятельно твердил врач, что так делать нельзя) холодными компрессами и с трудом уговаривает Дилюка дать снять с него штаны. Их тот ни в какую не снимал с самого начала течки, даже когда Кэйа убеждал, что это не стыдно и в какой-то степени даже бессмысленно, потому что у него нет столько пар штанов, чтобы менять их после каждого раза, когда они пачкаются в естественной смазке. — Я постелю что-то, расслабься. Дилюк стыдливо стонет и отворачивается, сводя ноги впритык друг к другу и потираясь ими. Жест, однозначно, продиктованный природой и явно не осмысленный, но ощущения каждый раз от этого… странные. Дилюка то окунает в холод, то бьет жар. Суп они поели. Ну как. Кэйа пихал в него ложку, пока Дилюк не очень талантливо делал вид, будто его пытают, и в конечном итоге все же по-настоящему заплакал из-за резко нахлынувших чувств и вместе с тем спазмов в животе. А ещё потому, что «Кэйа не уважает его». Пришлось прекратить и вести его в спальню. От тёплой ванны его котёнок так же отказался, аргументировав тем, что ему уже надоело мыться каждый час. — Тише, все хорошо, давай спать? — Кэйа без устали гладит его по голове и мягким шепотом успокаивает, целуя постоянно то в макушку, то в висок. Дилюк и в обычное время довольно жаден до ласки и внимания, хоть по нему и не скажешь, но сейчас кажется совсем сходит с ума от чувствительности. Когда гибрида все же прекращает так ярко лихорадить, Кэйа и сам успокаивается, решив, что скоро тот уснёт и он тоже сможет пойти к себе. Хотя зная своё волнение нет сомнений, что он может заснуть и под дверью в чужую спальню, чтобы в случае чего сразу услышать и побежать на каприз. — Я грязный, — тяжело, будто совсем недавно пробежал марафон, выдыхает Дилюк, и в глазах его сверкает непомерно много усталости, смущения и обиды. — Почему так. Нам ведь не нужны котята, я не хочу их, — кончик его носа уже знакомым для Кэйи знамением дёргается, выдавая угрозу повторной истерики. — У тебя не будет котят, пока ты их не захочешь. Расслабь ноги, малыш, — он касается ладонью его колена, и от контакта по чужой коже проходится армия мурашек. — Я их не захочу, — по-детски твердит Дилюк и отворачивает голову, закусывая губу, когда его колени чуть разводят, чтобы полотенце могло скользнуть между них. Ужасно смущает, когда тебя моют, но сил сопротивляться в его теле так мало, а ощущение всего мокрого ниже живота так надоело, что он даже не пытается сопротивляться. Близость хозяина дурманит. Уводит в неправильную сторону мысли, которые нагоняют смущение и омерзение на самого себя. Дилюк всхлипывает, когда ткань проходится по внутренней стороне ляжек и сжимает их, вертя головой из стороны в сторону. — Эй, все хорошо, я не сделаю больно, солнце, — волнения в синих глазах не меньше. Он мягко касается бледного бедра второй рукой и гладит, вырывая из Дилюка громкий стон и взывая наружу его животное нутро, которое раздвигает перед ним ноги в не двухзначной манере и подвиливает бёдрами. Кэйа сглатывает, но просто ждёт, пока он успокоится, и, не поднимая взгляд на него, мягко, но надежно подхватывает под коленом и вытирает ноги, оставляя Дилюка давиться всхлипами и попытками то подвильнуть, то оттолкнуть. Вроде бы — ничего такого. Кэйа часто помогал ему купаться, переодеваться, если он болел, блевал, не был в состоянии сделать все хорошо сам — обыденное дело. Но взгляд цепляется за влажное, уже промокшее насквозь белье. За пухлый маленький бугорок, наверняка мягкий и тёплый. — Я снимаю, — предупреждает, подхватывая края лямок трусов пальцами. Но вдруг из глаз Дилюка катятся крупные капли, и сам он зажимает так трогательно свой рот ладонью, чтобы не издать лишний звук, что в сердце у Кэйи противно колет. — Солнышко, я не смотрю, — брови мигом сводятся на переносице, смуглая ладонь выскальзывает из под длинной рубахи и оглаживает напряженные бедра, — малыш, убери руки, ничего страшного нет в том, что просит твое тело и как оно реагирует на меня, не стесняйся, ты не виноват в этом, — он сам мягко отнимает одну руку от чужого лица и слышит, как чётче становятся всхлипы. Стыд сжирает Дилюка. Он не должен так реагировать, не должен лежать вот так, давая себя обмывать, должен помогать по дому, готовить, пока Кэйа не вернулся, и уж точно не закатывать истерики от того, что его заставили есть суп и пить противные травы. Повторный спазм волной приходится вниз живота, выталкивая обильную порцию смазки и заставляя его срывно проскулить. — Не могу. Кэйа смотрит с волнений, но уточняет, что именно, и Дилюк снова вертит головой, жмуря глаза. — Больно. — Живот? — Кэйа уже думает о том, чтобы наплевать и дать ещё один блокатор, как тот вновь воротит нос. — Внизу… — тихо, почти пища и явно с желанием чтобы Кэйа услышал и одновременно не услышал никогда. Кэйа задерживает дыхание, обдумывая, а затем, тяжело сглотнув, спрашивает: — Я посмотрю? Дилюк делает какой-то жест, который не до конца понятен ему, но принимается за согласие. Он стягивает с него белье, и сверху доносится сдавленное мяуканье. Пытается не думать о лишнем, когда тянет его за ногу к себе так, чтобы была видна блестящая от влаги промежность. У него вульва — как и у всех омег-гибридов. Все красное, припухшее от возбуждения и очевидно от того, что, не смотря на запрет трогать себя, Дилюк явно случайно или не очень, но терся обо что-нибудь. Половые губы толстенькие, чуть раздвинутые в сторону из-за торчащего клитора, а влагалище то и дело сжимается и разжимается. Выталкивает все больше и больше смазки — даже анус между ягодиц блестит. Кэйа кладёт ладонь не смотря на протестующее мяуканье рядом с местом, где бедро переходит в пах, и тянет кожу в сторону, обнажая дырочки больше, и видит, что нижняя припухла и покраснела почти так же, как и верхняя. Нужно обтереть, помыть его и помазать чем-то — вертится в мыслях, но пальцы уже сами тянутся к сладкому месту. — Ты трогал себя? — уточняет он, потому никто не говорил, что анус во время течки тоже раздражается и течет. — Мхм… только… — он отрицательно качает головой и поджимает губы, смущаясь, — только чуть-чуть между лепесточек, когда мылся. — Мазь? — В ящике… Кэйа, — он просяще выскуливает его имя, выждав секундную паузу после ответа, и снова заливается слезами. В нем играют противоречивые желания — закрыться и не показывать столь смущающие места, стыд, который присущ ему всегда; и волнение томное, потаённая потребность. Похоть, которую прививают скрывать. — Все хорошо, я рядом, — и не найдя в себе силы отказать и уйти, Кэйа уводит взгляд от промежности, но скользит пальцами прямо в этот жар. Дилюк весь подскакивает, ахает, сжимая бедрами его руку, но почти сразу разжимает. Плачет, но капризно тянет Кэйю за волосы к себе, тыкаясь ему в шею носом, желая ощутить запах, который природа дарует альфам. Но Кэйа не гибрид, а следовательно, и не альфа, но Дилюку видимо хватает и запаха самой кожи со смесью запахов шампуня с одеколоном. Пальцы гладят между губ, потирают горячие, влажные складки, скользят дразняще к дырочке, которая запросто и жадно засосала бы их, но не входят — он пока не решается. Его котёнок наверняка ещё не трогал себя внутри и испугается. Дилюк стонет, разводит ноги и борется с рыданием. — Я не смотрю, не плачь. Только рука, — он целует его в щеку и трется туда же носом, шепчет, успокаивая, зная, что слёзы в большей степени лишь от стыда и зажатости Дилюка. Он не слышит его под эмоциями, но ощущает интонацию, и в конечном счете прислушивается, ластится к губам и прекращает так рьяно пытаться исцарапать чужие плечи коготками, когда чужие пальцы делают слишком хорошо. — Нет, не туда, мхм… обратно, выше, Кэйа, — шепчет он в бреду, когда указательный палец принимается растирать его между ягодиц, гладить маленький, нетронутый вход, и это, признаться, приятно, но до ужаса непривычно и страшно. — Куда, малыш? — он ласково толкает его лбом и прикрывает глаза, борясь с желанием задрать эти сладкие, пышные бёдра и уткнуться меж складочек лицом. Дилюку бы явно это понравилось. — Между ле… — Скажи правильно, — подсказывает Кэйа, целуя его в переносицу и продолжая пугать легкими толчками боязливо сжавшееся кольцо мышц. Влагалище на ласку реагирует намного честнее самого Дилюка, щедро выдавая смазку и хлюпая во время своего хаотичного сжатия. — Между губ, Кэйа, пожалуйста, погладь, — его губы дрожат, хвост виляет из стороны в сторону, и смотрит он так жалостливо со стоящей в глазах влагой, что Кэйа не удерживается, чмокая его в капризный рот. И только затем возвращая пальцы вверх. Накрывая всю промежность ладонью и интенсивно, но без сильного нажатия потирая всю поверхность. Ладонь, влажная от смазки, скользит хорошо и без препятствий. Дилюк от масштаба стимуляции умильно приоткрывает рот и без мыслей ставится взглядом в потолок, напрягая бедра — ему много не надо. Тело, весь день просившее своё и сумевшее достичь этого только сейчас, напрягается. Дилюк вскидывает бедра и замирает с неозвученный стоном на губах. Кэйа наблюдает за его реакцией внимательно и вдавливает три пальца между губ, быстренько трёт область и как только ощущает начинающую разливаться пульсацию, сбавляет давление, продолжая лишь мягенько похлопывать по текущей промежности, когда Дилюка начинает бить откровенная дрожь. Он стонет открыто и громко, но отдышавшись и вдоволь накричавшись, пристыженно жмёт уши к голове. Планирует залиться слезами в очередной раз, потому что теперь-то, да, возбуждение немного отошло в сторону, но чувствительность эмоциональная никуда уходить не обещала. — Я… — он замолкает с одной буквой на выдохе, и Кэйа, уже поняв к чему эта реакция, нежно обцеловывает его лицо, пока пальцами внизу собирает влагу и вытирает о полотенце. Главное, что Дилюк сможет теперь заснуть. Его разморенное тело и не смотря на слёзы устало слипающиеся глаза заметны невооруженным взглядом. — Спи, — шепчет он и покорно позволяет утянуть себя рукам, цепляющимся отчаянно за его шею. Он ложится рядом и чувствует, как мокрый нос утыкается ему в шею. Дергается вновь и вновь, в надежде втянуть запах. Смешок срывает с губ. Кэйа целует его в макушку и обнимет крепче, прикрывая глаза. И решает, что о покупке вибратора для Дилюка всерьез задумается.