С группы по нитке

Чанбин был жизнерадостным парнем, который старался никогда не грустить и поднимать всем настроение в радиусе десяти километров. Он много шутил и смеялся, поддерживал своих друзей, почти никогда не плакал. Но он даже представить себе не мог, насколько же больно его соулмейту. В их мире закон таков : сильная душевная боль соулмейта отражается на тебе, как физическая. В обратную сторону такой же принцип. И Со постоянно ходил с пластырями, синяками и гематомами. Все вокруг волновались. Думали, может парень ввязывается в драки или что-то подобное, но близкие спокойно выдыхали, когда выеснялось, что это все боль его родственной души. Только Чанбину было не до спокойствия. Он хотел найти своего человека как можно быстрее и помочь, чем сможет. Со сомневается, что сможет уменьшить боль соулмейта хотя бы на половину, но он не может молча терпеть побои судьбы, когда его половинка так страдает. Он знал, что поймет по глазам, когда увидит его в живую, но сомневался, что найти его будет так уж просто. Ведь он может оказаться где угодно, да хоть на другом конце света. Чанбин лежал на полу в своей комнате, свернувшись калачиком, прижимая руки к груди, корчившись от боли. Новая порция от его соулмейта как всегда очень сильная. Даже подняться нельзя. Поэтому Со и не пытается, даже не двигается. Только зажмуривается и кусает губы. — Ты умница, солнышко, ты так хорошо справляешся, — шептал в пустоту парень, будто его родственная душа могла его услышать. Он хвалил его, потому что не смотря на то, что с ним происходит, он находил силы жить дальше и не обрывать свой путь в таком юном возрасте. Чанбин бы даже испугался, если бы однажды все резко прекратилось и он больше не чувствовал боль соулмейта. — Где же ты, милый? Со заводил новые знакомства, начинал дружбу с друзьями друзей, не оставлял надежды, что человек, предназначеный ему судьбой где-то рядом. Попытки были тщетны. Никто из новых людей не был его человеком. Чан разрывался изнутри. Он кричал, что есть мочи; бил посуду на крыше заброшенной многоэтажки; надрывно плакал в ванной; пытался занять себя новыми увлечениями. Он знал, что все это отражается на его соулмейте, но прекратить не мог. Даже причинял себе боль, потому что знал - физическая боль не передастся его родственной душе. — Прости, просто прости меня за все, — шептал он, захлебываясь в слезах, прижимая колени к груди, делая новые порезы на руках, проводя по нежной коже бритвой. Он виноват, сильно виноват, но правда не может избавить его соулмейта от мучений. — Я не могу полюбить себя, не могу заставить и других. Не могу принять свое тело и эту жизнь, — он плакал все сильнее, кричал с крыши, метал старые тарелки в стену, что разбивались на мельчайшие осколки. Бан Чан себя ненавидел, считал ничтожеством, не достойным жизни. Другие люди думали точно так же. Они желали ему смерти, смеялись за спиной, тыкая пальцем, издевались в школе. Он не мог терпеть все это. Старался выплескивать свою боль через вещи или крики, но это не значит, что все это переставало выворачивать его душу; взбивать внутренности миксером; заставлять сердце не сжиматься с болью, а просто бится, как у обычных людей. Его каждый день убивало изнутри, а его соулмейта каждый день убивало снаружи. Чану было безумно стыдно и горько, потому что за всю его жизнь на нем почти не отражалась боль его родственной души. Чанбину было двадцать три, когда он наконец встретил того, из-за кого столько лет был покрыт разными ранами и шрамами. Чану было двадцать четыре, когда он наконец встретил того, кого каждый день жизни покрывал новыми увечьями, портя жизнь. У Со будто что-то перевернулось внутри, делая немыслимые кульбиты, а в голове будто забило молоточками по черепной коробке. У Кристофера сердце замерло, легкие перестали качать кислород, не давая глотнуть новую порцию воздуха, а мертвые бездушные глаза засияли и кажется были готовы выпустить поток влаги, что будет стекать по щекам и подбородку, капая на асфальт. — Боже, милый, — когда оцепенение прошло, Чанбин бросается к Чану, крепко обнимая, прижимая к себе так, будто если отпустит, весь мир погибнет. — Привет, — тихо прошептал Кристофер, не находя в себе сил обнять в ответ, но чувствуя покалывание на кончиках пальцев. — Как же я долго искал тебя, — Со и не заметил, как начал плакать первым. — Ты ненавидишь меня? — задает вопрос Чан, поглядывая на свою родственную душу. — Что? Нет конечно, ты с ума сошел? — искренне удивляется младший. — Я чуть не убил нас, — шепчет Бан, опуская голову, сжимая руки в кулаки. — Мне плевать, если приходилось терпеть различные синяки и раны, — покачал головой Со, — главное, что ты жив и теперь я наконец смогу быть рядом с тобой. Не хочу, чтобы то, что ты чувствовал, овладело тобой вновь. — Я ужасный человек, ты заслуживаешь лучшего, — Чан по-птичьи склонил голову к плечу, улыбаясь уголками губ. — Как я могу заслуживать лучшего, если весь мир не стоит даже твоего мизинца, — широко улыбается Чанбин, беря ладони Кристофера в свои руки. Он тянет его к себе в квартиру, мягко закрывая дверь на ключ. Со делает чай и достает разные сладости, ведет старшего в свою комнату, накрывает пушистым пледом - пока его черный кот прыгает следом - ложится рядом и смотрится прямо в глаза. Пока Чан не начинает плакать. Пока не рассказывает все от начала и до конца, икая от слез. Чанбин гладит его, целует, шепчет несуразные глупости, берет израненое сердце в ладошки, обнимая. Он складывает его в единую фигурку, оставляет обещания, заматывает в бинты и повязки, прижимая ближе к себе. Отдает свое большущее жизнерадостное сердце, что гулко бьется в руках Бана. Отдает навсегда. Отдает взамен на то еле живое, что забрал. Отдает, позволяя Чану сделать его своим, а сам забирает себе старое, побитое, прикладывая к своей груди, шепча, что теперь это сердечко будет качать его кровь и осуществлять жизнедеятельность. — Ты хорошо спал? — спрашивает на утро младший. — Кажется, что так спокойно я не спал никогда, — тихо отвечает Чан, придвигаясь к Чанбину ближе, желая опять укрыться в его теплых объятьях и больше никогда не вылезать. — Я рад, что со мной тебе комфортно, — смеется он, целуя в макушку, поглаживая по спине. — Хочу забрать у тебя всю ту боль, что причинил, — признается старший. — Даже не думай, ты и так ощутил ее сполна, — Со приподнимает его лицо, целуя уже в губы. Оставляет поцелуи на щеках и носу, целует глаза по очереди, чмокает в лоб и виски, прижимается к скулам, трется носом о волосы. — Теперь я хочу ощущать только твою радость, — говорит он. — Ради тебя я постараюсь полюбить себя, — кивает Бан, целуя в ответ, лениво двигая губами.