Рассказки деда Василия

РАССКАЗКА ВТОРАЯ ПРО ШТОЛЬМАНА И ДУХОВИДИЦУ

      – Деда, – обратился Сёмка к Василию, сидевшему у окна, – а ты ещё про Штольмана расскажешь?       Василий обернулся к внуку:       – Понравилось?       – Ага, – тряхнул головой Сёмка. – Ты так интересно рассказывашь. Прямо заслушаешься.       – Почему ж не рассказать-то, – протянул дед, устраиваясь на лавке поудобнее. – Расскажу-ка я тебе сегодня про Штольмана и духовидицу. Да и не только про них.       – Духовидица – это ведьма такая? – распахнул глаза внучок.       – Сам ты... ведьмак недоросший. Ну, какая она ведьма? Она духовидица. Дýхов, стал быть, видит. Они к ней сами приходют и просют.       – Чего просют, деда?       – Да разного... всякого. К ней те дýхи приходили, кого убили, а убивца не нашли. Вот и просили они, чтобы она, стал быть, духовидица, к Штольману шла и помогала ему найти убивца-то.       – И помогала? И находил? – затароторил Сёмка, подвигаясь к деду поближе.       Он страсть как любил страшные рассказки про дýхов, привидений и разных вурдалаков. От этих рассказок мороз по коже шёл, и сердце замирало.       – И помогала, и находил, – согласился дед, переставляя суковатую палку, на которую он опирался и при ходьбе, и кладя на неё обе руки.       Он мельком глянул в окно. На дворе шёл дождь, мелкий, моросящий. В такую погоду на завалинке не посидишь. Вот и остаётся только что сидеть у окна да рассказками внуков баловать. Из шестерых внуков, что были у Василия, только двое жили вместе с ним в доме. Шестилетний Сёмка вот и Макарка, годом младше. Сёмку кашей не корми – дай послушать историю да пострашнее, да лучше на ночь. А Макарка больше любил весёлые рассказки. У деда Василия всяких было в избытке. Он никогда не отказывал внукам. А сегодня, да по такой погоде – самое милое дело.       Сёмка ещё поелозил по лавке, пристраиваясь деду под бок так, чтобы и смотреть и слушать, и затих в ожидании. Макарка, тот давно уже сидел на лавке, подложив ладони под ноги и покачиваясь взад-вперёд. Он всегда так делал, замирая в особенных местах, а потом продолжая качаться. Их мать, сноха Василия – Степанида (по-домашнему – Паня), сидела в закуте у печи и чистила картоху к обеду. И больше в доме никого не было.       – А ты её видел? – нетерпеливо спросил Сёмка.       – Вот как тебя. И даже разговаривал с ней.       – Разговаривал? Об чём?       – Ну, слушайте, – начал дед. – Было это в году... да, в 1889м, под зиму. Зима в том годе была какая-то неспешная. То приходила, то уходила. Снегом всё вокруг припорашивало с утра, а к вечеру, словно его и не было вовсе. И снова слякоть такая, что не приведи Бог. А то снег выпадал, да такой, что, казалось, что и не стает, и сугробы такие, что... санями заедешь, пол дня выкапываться будешь. Да...       Вот в один из таких дней приехал я в Затонск с товаром к купцу Зуеву. Мы с ним ещё в прошлой наш приезд договорились, что он у меня мясо оптом купит. Цену хорошую предложил. Вот я и привёз. Евсей Данилыч, так купца Зуева звали, не обманул. Мясо всё взял, деньги сполна заплатил.       Стоим мы, значица, возле его дома. Помощники его мясо шустро так таскают с воза, а мы неспешно беседу ведём. То-сё, купить-продать... А стоим прямо на базаре. Так проулок называется, что от главной улицы к дому Зуева ведёт. Дом его аккурат в конце проулка стоит. И улица называется Поперечная. Потому как поперёк базару идёт...       – Это там, где ярмонка?       – Не, ярманка на Ярмарочной площади, посередь Затонска. Там ярманка в день ярмачный быват, а тут Базар. Он кажен день быват, и торгуют здесь всем понемногу. Особливо мне булки нравились купца Ковригина. Это сейчас у него магазин на Главной улице, а тогда сынок его Петруша с лотком ходил и булки продавал. И не зазорно ему было. Не то, что сейчас... Да, ладно. Не об том речь.       Вот, значит, стоим мы, разговоры говорим, я пару булок у Ковригина взял червячка заморить: с утра маковой росинки во рту не было. А на Главной улице коляска как раз остановилась, и с неё барышня сошла и к нам направилась. Это я сейчас знаю, что к нам, а тогда мне казалось, что просто по базару идёт.       Зуев меня в бок толкат и говорит:       – Вот, смотри: Миронова, адвокатская дочка, Анна Викторовна. Духовидица наша. Её весь Затонск знает.       – Ведьма которая?!       Зуев на меня глаза вытаращил:       – Какая она тебе ведьма! – говорит. – Я ж ясно сказал – духовидица. Людям помогает... Штольману вон. Вот и мне тоже помогла, когда я клетку попал и Ульяну мою арестовали...       – Тамарку, – говорю ему. – У тебя ж сестру, кажись, Тамарой зовут?       – Сестру – да, а Ульяна – это моя... – и замолчал, задумавшись о чём-то своём.       Я смотрю на духовидицу и дивлюсь. И прямь, ничего у неё от ведьмы с виду нету: молоденькая такая, по-городскому красивая...       – Как по-городскому? – перестал качаться Макарка.       – Ну, у нас в деревне все девахи крепкие, в теле, краснощёкие, грудь такая, что ребёнка, как на стул, усадить можно. А эта... Тоненькая, бледненькая. Но красивая барышня! Одни глаза, что, как небушко, голубые, чего стоят. Да...       Вот подходит она к нам, значица, и говорит, сталбыть, купцу:       – У меня к вам... сообщение есть одно. Мы могли бы в сторонке поговорить.       Евсей-то, хоть и удивился, но виду не подал, молча отошёл на пару шагов. Но мне всё равно всё слышно было, хоть я и делал вид, что не слышу. А барышня говорит:       – Меня просили передать... что вам... чтобы вы Ульяну остановили. Не дали ей уехать.       – Кто просил передать? – удивился Евсей, но тут же спохватился: – Ульяну?! А она что, уехать собралась?       – Да, – кивнула барышня, – и вы поторопúтесь, пожалуйста...       – Это вы ошибаетесь, барышня?.. Ульяна никуда ехать не собирается. Её пальто с муфточкой и сапожки – в доме...       – Да нет, – поморщилась барышня, – она на вокзал поехала, на поезд до Петербурга. Вы не дайте ей уехать, пожалуйста.       – Вот я вам сейчас Ульяну позову и покажу, что дома она, – отвечает купец и в дом направился.       Барышня аж ножкой топнула в досаде. Купец в доме скрылся буквально на три минуточки и тут же обратно выскочил. Глаза круглые, бешеные, рот открыт, словно кричит. Кинулся к барышне, схватил её за руку и так сжал, что она аж поморщилась. А он:       – Поезд московский когда?..       – Через полчаса, – отвечает та и руку из его пальцев тянет.       Больно, видать, схватил-то купец. Тот руку её выпустил и бегом на Главную. Там как раз кто приехал на базар на пролётке. Она ещё остановиться толком не остановилась, как седок из неё выпрыгнул, а Зуев-то и вскочил. Рукой махнул и на скамейку упал, а возница вожжами дёрнул и погнал. Отсюда до вокзала неспешно с четверть часа будет, а уж галопом да сломя голову – и пяти минут не пройдёт, как на вокзале очутишься. Да...       А мы, сталбыть, стоим с барышней Мироновой. А тут – лотошник Ковригин с булками, и такой запах! Аж слюнки текут. И у барышни, видать, тоже. Потому как на руки посмотрела, где у барышень обычно сумочка висит, – а сумочки-то нету. Я и говорю:       – Позвольте, говорю, Анна Викторовна, угостить вас. Булки уж больно вкусные.       И одну, что у меня в руках, ей протягиваю. Она засмеялась так легко, булку взяла – не побрезговала, и говорит:       – А вы меня знаете?       – Слыхали... – отвечаю.       – Как вы меня... аккуратно назвали – духовидица. Обычно люди меня ведьмой зовут.       – Так ведьма, – говорю, – зло творит, ко злу склонят. А вы, слыхал, Штольману помогаете.       – А вы, – спрашиват, – Штольмана знаете?       – Знаю, – отвечаю, – он меня от тюрьмы спас.       – Это как?       Ну, я и рассказал, как Штольман меня картами выручил. Посмеялась барышня, куда-то за спину мою глянула и нахмурилась. Я обернулся глянуть, что там, а там – Штольман. Сам. Идёт по базару аккурат в нашу сторону и тоже хмурится – вроде как сердится. Подошёл, на меня мельком глянул и – к барышне Мироновой, строго так:       – Анна Викторовна, вы почему не дождались? Или хотя бы на полицейской пролётке не уехали? Я же велел Мефодию...       – Яков Платоныч, – отвечает барышня и тоже строго, – вы же в гостинице по работе были, зачем я вам мешать буду? А Мефодий хотел меня отвезти, да я... мне срочно понадобилось в другую сторону ехать, не домой.       – Куда же ещё?       – Ну... к купцу Зуеву.       – Зачем?       – Меня попросили.       – Кто?       – Яков Платоныч! – укоризненно произнесла барышня. – Вы мне всё время задаёте один и тот же вопрос, хотя прекрасно знаете ответ.       У Штольмана бровь вверх поднялась, и такое лицо у него стало... Словно он знает, но не верит.       – Дýхи, я понимаю.       Барышня плечом дёрнула и ничего не ответила, только булку в руке мяла, и крошки сыпались прямо ей под ноги, на снег.       – Ох, уж мне эти ваши дýхи, Анна Викторовна! Тем более надо было меня дождаться. Я бы вас прямиком домой проводил...       – Вот именно, «домой» и «проводили», и я бы ничего не сделала!       – И кто на этот раз?       Барышня помолчала, искоса глянула на Штольмана:       – Птицын... отец Ульяны...       Штольман нахмурился:       – Так он же сам умер, его никто не убивал. Что ж это он к вам-то?       Барышня плечиком пожала и повернулась к Штольману:       – А дýхи, Яков Платоныч, сами как-то решают, являться или нет. И причина им не важна. Я его не вызывала.       – И о чём же он вас... попросил, Анна Викторовна?       – Попросил передать купцу Зуеву, чтобы тот Ульяну никуда не отпускал. Особенно в Петербург.       – А вы ей это передать никак не могли?       – Не могла, она бы меня слушать не стала. Только купец Зуев мог. Ему бы она поверила. Потому он слова такие знает, убедительные.       Штольман головой покрутил:       – Что же это за слова такие?       Барышня ему прямо в глаза глянула:       – Самые главные слова. Такие, что только одному человеку и сказать-то можно, чтобы поверили и остались.       Штольман глаза опустил и вроде как закашлялся. На меня посмотрел.       – Лицо мне ваше знакомо, милейший. Кто таков?       Ну, я, сталбыть, назвался, ему про карты припомнил, возблагодарил его снова за спасение. А он головой покрутил и рукой махнул: мол, не стоит благодарности. И снова на барышню-духовидицу глянул. А та булки кусочек отщипнула и – в рот. Стоит себе жуёт, вроде как и не с нами она. У Штольмана аж желваки на щеках заходили.       Ну, тут я понял, что лишний здесь, меж двоих, и пошёл себе потихоньку к своей телеге. Помощники Зуева с неё уже всё сгрузили и ушли. Я поводья разобрал, запрыгнул на телегу и тишком тронул коня.       – И это всё? – спросил Сёмка. – Дальше ничего не было?       – Почему не было? Очень даже было, – и замолчал, хитро глядя на внуков.       Мальчишки с любопытством уставились на него. Дед молчал. Сёмка и Макарка оба заёрзали на своём месте.       – Ну...       – Деда!       – Да не молчи ты, старый! – раздался мамкин голос из-за занавески. – Досказывай уже.       – Досказывать? – весело переспросил дед.       Мальчишки дружно закивали головами, а сноха отодвинула занавеску так, чтобы видеть свёкра.       – Ну, значится, так. Подъезжаю я к Главной улице, а тут на базар пролётка сворачиват. Я посторонился с телегой, чтобы пропустить, а в пролётке-то... знаете, кто едет?       – Кто? – слитно прозвучали три голоса.       – Купец Зуев с барышней! А барышня-то не простая. Та самая Ульяна – темнокожая, что твоя ночь! И сидит в пролётке рядом с Зуевым, гордо так подняв голову, и вуаль, за которой она раньше лицо своё прятала, на шляпку так накинута, чтобы вниз не падать. Народ кругом дивится, бабы шушукаются, кое-кто даже пальцем тычет, а она сидит себе, как... барыня, и по сторонам не смотрит. А Зуев глядит на неё не наглядится. Так их все и провожали взглядом до самого купеческого дома. И я тоже глядел... И потому видел, как Штольман сощурился, увидев пролётку, и на Анну Викторовну посмотрел. А барышня Миронова, так улыбнулась, словно солнышко на небе выглянуло. И Штольман замер, глядя на неё, как... купец Зуев на свою Ульяну. Да...       – А дальше? – нетерпеливо спросил Сёмка.       – А дальше, как у всех. Зуев с Ульяной поженились, детки у них.       – А духовидица? – вдруг спросил доселе молчавший, словно в рот воды набрав, Макарка.       – А что духовидица? Духовидица и дальше помогала Штольману... пока он не пропал.       – Как пропал? – замер на лавке Сёмка, до этого ёрзавший, словно на еже сидел.       – А так. Пропал – и всё тут. Нету Штольмана, как ни искали его.       – А духовидица-то что? Неужто не нашла его?       – Да кабы он мёртвый был, так, знамо дело, нашла.       – А он что, живой был, что ли?       – А это уже друга история. Печальная. Я сам не видал, слыхал только. Коли захотите, её опосля расскажу как-нибудь.       – Ну-у-у, деда, сейчас расскажи.       – Сказал – опосля, значит, опосля.       И дед Василия, кряхтя, поднялся с лавки и пошкондыбал в сенцы, где ведро с ковшиком стояло. Долго пил, не спеша. А, напившись, снова на лавку сел и в окошко засмотрелся.       Внучки, не дождавшись продолжения, тихонько ушли, сноха, поставила картоху в чугунке вариться и ушла по своим бабьим делам. Дед Василий остался один...