Рассказки деда Василия

РАССКАЗКА ЧЕТВЁРТАЯ

ПРО ПУСТЫЛИХУ И ВЕРКУ БУШУЕВУ, или СЛУХОМ ЗЕМЛЯ ПОЛНИТСЯ

      День с утра был ясный солнечный а к обеду тучки набежали, дождь заморосил. Все в избу и прибежали. Степанида штопкой занялась за столом, и внучкú к деду подсели.       – Деда, а ты про ведьму затонскую когда услыхал?       – Да в ту же зиму, что и со Штольманом познакомился. И называли её именно так – ведьма. И я называл. Да... А услышал я об ней на базаре аккурат на сретенье, в феврале 89го.       Дед поудобнее умостился на лавке, ладони на рукояти палки сложил и начал рассказ.       – Народ из церкви потянулся мимо базара, и бабы, сталбыть, зацепились языками – и понеслась душа в рай. Про какого-то Семёна Кокошина, что какого-то Мишку-конюха за дочку свою Дуньку пришёл убивать. Одна кричит, что с топором, другая – что с ножом, третья – что с кольём, четвёртая – что с вилами... Каждая норовила своё слово вставить да товарок перекричать. Базар, одним словом.       Вот тут-то ещё одна и объявилась. Мы с Аристархом её уже знали. Звать её Верка Бушуева. Не Вера, а именно Верка. Её как-то Аристарх Верой назвал, так она на него даже не глянула. А как Веркой окликнула – сразу повернулась к нему и головой дёрнула: мол, чего тебе.       Вот... Подлетат, сталбыть, Верка, да с таким лицом, что, кажись, лопнет, если не расскажет, что знает. Бабы, увидав такое дело, замолчали, Верку окружили со всех сторон, за подол да рукава тянут: скорей, мол, говори. А та лицо держит, молчит, хитрюга, что твой немой. Ещё б немного, и бабы ту Верку побили бы. Вот тут она, заполошно дыша, начала трещать – хуже сороки. Слова, как горох из мешка, сыпятся, еле успевашь понять, чего говорит. Но бабы, видать, привычные к ейному языку, всё понимат, и рты раскрыв, слушат. А Верка про каких-то Молостовых затонских рассказыват.       – Ой, бабоньки, что деется! Ох, люди добрые, что получается! Каролинка-то, дочка баронессина-то, чего учудила-то! Чуть сарай молостовский, где сено-то зимой хранится, не подожгла! А поначалу там дочку адвокатскую заперла!       Тут бабы разом заговорили:       – Это какую же дочку? Ту, что ведьма?       – Сама ты ведьма злоязыкая, Варька, духовидица она!       – Да какая духовидица! Просто ведьма.       – Вот и отец Фёдор так говорит: не гоже, говорит, с мёртвыми разговаривать. Грех это, сатанинские происки...       А Верка дух перевела и продолжат:       – Да, бабоньки, ту самую, что и ведьма, и духовидица, и адвоката Миронова дочка единственная... Она у Молостовых была, а Каролинка-то её в сарай повела, где та и скажи баронессиной дочке, что это она Дуньку-то зарезала. Ей дýхи, мол, сами сказали. А Каролинка-то испужалась, мироновскую дочку душить начала, да не справилась, на сено толкнула и из сарая выскочила. Ворóтину прикрыла и даже брус заложила, чтоб ненароком не распахнулась. Сено под дверь кинула, а сама-то к костру кинулась, что Мишка-конюх развёл, головню схватила и – к сараю. А дочка адвокатская кричит из сарая: почто, мол, меня заперла, открой, мол, выпусти, мол, не бери грех на душу... А дочка баронессина не слушает, идёт к сараю с горящей головнёй – вот-вот кинет. А тут коляска полицейская подъехала. Штольман из неё выпрыгнул, пистолет вынул и в Каролинку-то сходу и стрèльнул. Попал прямо в руку. Она-то головню уронила и завизжала, как порося недорезанное. А Штольман-то – к сараю, дверь распахнул – Миронова дочка к нему прямо на шею как кинется!.. Ох, что деется-то, люди добрые! Сама чуть Богу душу не отдала, когда увидела такое!..       – А зачем Каролинке-то Дуньку убивать?       – А правда, что с Дуньки всю кровь до капельки спустили?       – Ой, бабоньки, всё правда истинная. Ведро цельное натекло крови-то.       – А куда ж столько крови-то? – спрашиват одна из баб, краснощёкая такая, что твои яблоки по осени.       – А мыться ею, – грит Верка, – чтобы вечно молодой-то быть.       – Брешешь ты, Верка, – грит баба в красивой шали, – Пустылиха, вон, свиную кровь пользует, но для лечения, слыхала, а не для красоты.       – Так то сестра Молостовой из Европы привезла такой рецепт, – отвечат Верка, – она и пользует девичью кровь, как графиня... Батория какая-то. Сама слышала, вот те крест, – осенилась Верка. – Вот эта сестрица-то молостовская, что в гости-то приехала, сама к Фролову – соседу ихнему – на бойню ходила, руки-лицо бычьей кровью умывала. Она прям в домашнем платье, как, значит, встала, так и пошла: в домашних туфлях, по снегу. Еле утащили её потом домой-то. Теперь взаперти держат...       И так гордо оглядывается: мол, все слышали, что говорю. А тут подходит к нам ещё одна, строгая такая, старушка. А Верка товаркам своим на неё указыват:       – Да вот, сами у Пустылихи спросите.       – А чо, правда ль, что ль, что у Дуньки Кокошиной всю кровь до капельки спустили? – спрашиват краснощёкая, крестясь.       – Правда, – грит Пустылиха и губы так поджимат, словно сердится на что.       – Вот, – возрадовалась Верка, – я же говорила вам, а вы мне не верите.       – Да верим мы тебе, верим, – махнула рукой в цветастой шали, – только уж больно чуднó. Кровью умываться... бр-р-р!       – Так за что ж Дуньку-то? – спрашиват краснощёкая у Пустылихи.       – Не знаю, – спокойно отвечат та, – я с мёртвыми не разговариваю. Не Миронова, чай. Я так и полицейским сказала, что ко мне нагрянули. Богомерзкое то дело – мёртвых призывать. Миронова, хоть и из благородных, дочка адвокатская, но ведьма, чисто ведьма.       И зло так сказала, как припечатала. Аж мороз по коже! И повернулась уходить. Да тут Аристарх встрял:       – Бабоньки, мож, мясца купите? Смотрите, какое мясцо-то знатное. Всё своё.       Аристаша у нас хоть и молчун большой, но коли скажет, так в самую серёдку попадёт.       Бабы тут опомнились, что у воза стоят, давай мясо выбирать. Аристарх, знай, нахваливат. Да и я не отстаю. Выбранное мясо в тряпицу чистую заворачиваю, предлагаю заходить ещё. Верка сказала, что некогда ей, ей бежать надо к полицейскому управлению узнать, что с Королинкой сделают, и побежала резво так, словно молодая коза.       – Беги, беги, Верка, – усмехнулась знахарка, – как же там без тебя-то! – и повернулась к бабам: – А вы больше её слушайте – она вам такого наговорит!       – А про Миронову-ведьму-то, правда? – спрашиват баба в цветной шали       – Врать не приучена, – отрезала знахарка и дальше пошла.       Вот так я впервые о ней услышал, ведьме, сталбыть, дочке адвокатской...       Дед Василий замолчал, глядя перед собой.       Сёмка не выдержал:       – Значица, и ты её ведьмой называл, деда?       – Называл, – очнулся от своих мыслей Василий, – было такое, признаЮсь. Но зато потом – никогда, и другим не позволял.       Поднялся с лавки, спину, кряхтя, распрямил и, подумав, снова опустился на лавку.       – Вот так, сталбыть, духовидицу Штольман и спас. Поговаривали на базаре, что такое не раз и не два приключалось. Уж больно барышня любопытная была да дýхи ей покоя не давали. Вот и приходилось Штольману её спасать то из склепа кладбищенского, то из сторожки лесной. Да...       Степанида задумчиво закончила штопку и собрала готовые носки.       – А Пустылиху, затонскую знахарку, я помню, – отозвалась она. – Я девчонкой ещё была, у меня тогда ухи болели так, что спать не могла. Вот меня батюшка и возил к ней, – и, помолчав добавила задумчиво: – Знать, Штольману не всё равно было, что барышней-то происходит? Видать, не зря про них слухи ходили, что любовь там великая...       – Не зря, – согласился дед Василий.       Степанида согласно кивнула и ушла в бабий кут. Мальцы во двор выскочили. Дед Василий повернулся к окну и замер, сложив руки на палке, с которой теперь почти не расставался.