Дети Пустыни: Песчаный легион

Вечер медленно опускался на Арракис. Джафар, придавленный к своему месту на крыльце тяжёлыми мыслями, постучал подушечками пальцев по камню. Желтоватое солнце склонилось над городом, и со стороны их дома казалось что оно хочет пронзить себя острым зубом минарета, разливающего сладкий голос невидимого кахина по пустыне. Мальчик чуть вздрогнул, на мгновение представляя как светило лопается, столкнувшись с минаретом. Как его раскалённая кровь стекает вниз, проплавляя себе путь сквозь камень, как затапливает и сжигает в своём огне дома и людей. Уши почти услышали их истошные крики и топот сотен ног в тщетной попытке спастись от истекающего раскалённой кровью солнца. - … Или мы пойдём без тебя. Голос матери вывел его из ступора. Медленно он повернул голову на голос, стараясь оторвать взгляд от почти коснувшегося минарета светила. Вадида, вместе с Хамидом стоявшая позади него, тронула его за плечо. - Прости меня, мама, буря мыслей закрывает мои уши. Ты звала меня? - Да, сердце моё. Хочу отвести вас к Дверям Заката раньше обычного. Вы ведь оба хотите ещё раз увидеть Любимейшего, я знаю это. Вместо радости слова о повелителе вызвали в Джафаре смертельный страх, смешанный со стыдом. Нет, он не мог показаться ему на глаза. Слишком страшно, слишком стыдно перед сыном бога земли за произошедшее днём. Весь день он ждал молитвы, но сейчас от одного упоминания Древнейшего ему стало холодно, настолько холодно словно его с головой закопали в ледяной ночной песок. - Если я посмотрю на него сейчас – моё сердце остановится в тот же миг, - ответил он, чувствуя как дрожат его похолодевшие губы и как трясётся челюсть, норовя откусить язык. Вадида, в непривычной блёкло-серой одежде вместо обычной светлой, посмотрела на стоящего рядом с ней Хамида, но тот лишь пожал плечами. Женщина скрестила руки на груди, вернув взгляд к Джафару. - Я не знаю что с тобой призошло, сын мой, но знаю лекарство от всех бед. Пойдём, твои тяжёлые мысли подождут за пределами саджады. Перечить матери он не посмел. Пришлось сделать над собой усилие чтобы подняться и подойти к матери и брату, и уже вместе пойти к Дверям Заката. Ноги шли сами, неохотно переступая по плитам улиц. Каждый шаг отдавался болезненным уколом совести в сердце. Как он посмеет посмотреть в глаза повелителю после того что едва не натворил? Как он посмеет даже просто стоять рядом с тем кто позволил ему показать готовность к новой жизни, когда он только что хотел прекратить свою?.. Вечерний сиетч был совсем непохож на сиетч дневной, и сегодня это чувствовалось сильнее всего. Оживлённые улицы пустели, на рынке торговцы спешно закрывали свои лавки, некоторые люди едва ли не бежали, стараясь успеть завершить дела до молитвы. Но сейчас картина, привычная и для родного Аль-Байта и для величественного Арракина, отражала не спокойную радость а надвигающуюся печаль. Женщины снимали украшения прямо на ходу, мужчины прятали выбеленные солнцем одежды под бесцветно-серыми накидками. - Что происходит? – подал голос Хамид, - Зачем люди делают всё это? - Сегодня вместе с другими душами Любимейший провожает за край неба собственных детей, - ответила Вадида со вздохом, - Его боль – наша боль. Эти воины помогали всем нам, жили нашими заботами. Скрыть яркое и этим показать своё сопереживание их отцу – меньшее что мы можем сделать для их душ. Джафар посмотрел на свою потрёпанную путешествием одежду. - У нас нет серой одежды. - Вам двоим она не нужна. Вы не знали этих воинов и не знали о том что сегодня произойдёт. Дальше же вы уйдёте в нижний сиетч, где вам дадут нужную одежду. Главное не тревожьте больших воинов, оставьте их в их печали. Оба брата почти одновременно кивнули. До самой молитвенной площади никто из них не проронил больше ни слова. Первое что Джафар увидел когда они пришли – могучую фигуру Древнейшего, в этот раз не скрывшегося за вратами а стоящего посреди молитвенной площади. Вслед на повелителем из сгущающихся сумерек выплыли согнувшиеся в земном поклоне фигуры больших воинов в белых дишдашах. Стоящий рядом с до страшного тощими телами братьев Исаддин, сам почти такой же тощий, зиял на фоне светлых стен непроглядной тенью, без песочного рамаля, только в чёрных как глубочайшая ночь одеяниях и с растрёпанными распущенными патлами, полностью скрывавшими страшное лицо. Царь песков же, отстранённый и неподвижный, скрестив руки на груди стоял в таком же тускло-сером одеянии. Без пояса, без клинков, с развевающимися на ветру распущенными волосами и невыразимой болью в полуприкрытых глазах. От одного только вида Царя песков у Джафара защемило в груди. Что-то в сердце отозвалось на горе в кобальтовых глазах, на задумчиво нахмуренные брови, на прикушенную до тонких струек крови губу. Он сделал несколько шагов к повелителю, не зная как но всем своим существом желая облегчить боль. - Не подходи сейчас ко мне, маленький арракеш, - бездонный голос переливчатым шёлком заструился по площади, - Благодарю тебя за желание утешить скорбящего, но мне будет лишь больнее от твоего сочувствия. Джафар застыл на месте. Слова повелителя болезненным уколом засели в душу. Ласковый утром, сейчас Древнейший лишь бросил на него отстранённый взгляд, не поворачивая головы. Неужели он уже знает… Уже знает что он, Джафар, хотел сделать с собой днём… Мальчик послушно вернулся на своё место. И без того бурлящая смесь стыда, печали и страха закипела внутри ещё сильнее. Двери Заката раскрылись, впустив чуть желтоватый свет на площадь. Царь песков поднял голову к небу, заставив запрокинуть её и мальчика. Перед ними, на западе, солнце ещё серебрило небо, но над их головами и за их спинами уже клубилась чернота ночи, мерцающая сотнями звёзд. Ещё едва заметная, синяя полоса в небе надёжно отгораживала темноту от света, не давая ночи поглотить солнце. Повелитель глубоко вдохнул и, прижав скрещенные ладони к груди, с молитвой медленно стал поворачиваться вокруг себя, настраивая собственные мысли прежде чем призывать к этому же других. Закончив оборот, он развёл руки и по площади заструился зов, гулкий, густой, невидимой волной своей мощи всколыхнувший песок под ногами. Идите ко мне, родные сердца, я разобью ваши оковы дневной суеты. Идите на мой голос, я успокою ваш разум молитвой. Встаньте рядом со мной, обратите взоры на уходящее солнце. Засыпай, мой Арракис, вздохни тёплым ветром под мою колыбельную… Закончив последнюю фразу, спетую западу, Древнейший повернулся лицом на север и снова запел. Четыре фразы, четыре повтора… Со всех прилегающих улиц на площадь стали выходить люди, спешно но почти бесшумно для такого количества. Джафар видел как и без того печальные лица при взгляде на мертвецов мрачнели ещё больше. По пояс утопая в людском потоке шли и большие воины, все как один простоволосые, облачённые в такие же блёклые дишдаши и, подобно своему отцу, с хмурой болью во взглядах. Рядом с ними остановился Расул, лишь кивнув в знак приветствия. Джафар поднял руку для ответа, но вспомнил слова матери и опустил её обратно. Сам кахин молча расстелил свою саджаду и сел на ней на колени, словно не замечая их. Мать последовала его примеру, и братья, переглянувшись, сделали то же самое. Едва ноги коснулись земли как сердце снова замерло в ожидании, но в этот раз ожидание отзывалось в душе болью. Даже золотистый закатный свет, льющийся из Дверей Заката, ничуть не сглаживал эту боль. Зов закончился. Джафар закрыл глаза и, сделав глубокий вдох, медленно выдохнул. Тяжёлые мысли подождут за пределами саджады. Весь мир подождёт за пределами саджады до конца молитвы, сейчас остались только он и пение Древнейшего. Только он и пение. О души, сбросившие оковы плоти, не бойтесь смерти тела, потому что за краем неба вы станете звёздами. Не бойтесь жара солнца, идите за ним чтобы с высоты неба смотреть на нас светлыми глазами. Смотрите за родными с чёрного шёлка ночи, слушайте как ночной песок во сне шепчет ваши имена. Каждый перелив звука был пропитан такой горечью что она ощущалась даже на языке, стоило только вдохнуть холодеющий воздух ртом. Волны прекраснейшего голоса заставили шевельнуться в душе что-то давно дремавшее, как шаги путника привлекают пустынного червя. Боль Царя песков стала словно ближе, понятнее… Роднее. Украдкой мальчик бросил взгляд на видневшиеся в углу площади белые спины с выпирающими позвонками и почти узнал их, хоть и не видел ни разу в жизни. В повисшей паузе в пении Расул и ещё несколько больших воинов, скорее всего также кахинов, зашептали имена: Аммар, Махди, Дахи, Джазим… Перед глазами промелькнули цветные пятна, знакомые но бесформенные словно лица за мутным стеклом. Откуда они пришли? Кто они? Почему?.. Нет, всё потом. Сейчас молитва, остальной мир подождёт… Болезненная молитва длилась почти до самой ночи. Свет в Дверях Заката давно потух, о прошедшем дне напоминала лишь серебряная кромка неба и пронзительно-синяя, тонкая как нить, полоса под усыпанным звёздами чёрным шёлком ночи. Несмотря на позднее время ни один человек не ушёл с площади, люди лишь сложили саджады и замерли в ожидании. Царь песков подошёл к вратам и сам закрыл их, после чего повернулся к жителям Арракина. Несколько долгих мгновений он молча вглядывался в лица собравшихся. - Благодарю каждого из вас. Даже самое тяжёлое горе, разделённое на тысячи частей, перестаёт быть мучительным. Он сделал небольшой шаг вперёд. Ещё несколько мгновений прошли в шелестящей песком тишине. - Один над десятью. Столько детей я потерял, - продолжил он, прижав руку к груди, - Они не помнили кем были до перерождения, но для тех кто отдал их мне они до последнего вздоха оставались родными. Сыновьями. Братьями... Одна над десятью душами ушла вслед за солнцем, одна над десятью звёздами зажглась сегодня в небе. Под этими звёздами я прошу прощения у всех вас, жилы моих сердец. У каждого. Вы доверяете мне своих детей, и вина за каждую смерть не лежит ни на ком кроме меня. Простите меня, прошу вас, простите мне невозможность остановить эти смерти. Повелитель тяжело вздохнул и закрыл глаза, приподняв голову. Джафара придавило к земле чувство тяжелейшей вины. В голове стучала мысль: он опоздал. Сам не зная куда, для чего и насколько, но опоздал. Слова Царя песков отзвуками дрожали в ушах. Он их уже слышал. Или не слышал, но знал. Откуда?... Снова этот вопрос, но нет ответа… - Мы все - песок, Древнейший, - Хамид зашевелился на своём месте, - И вернёмся в него, раньше или позже. Я могу говорить только за себя, но если до моего ухода в мёртвые пески я смогу побыть твоим сыном – не будет на Арракисе человека счастливее меня. Царь песков чуть улыбнулся, но улыбка вышла вымученной. - Твои слова греют мою душу, маленький арракеш, - проговорил он, - Благодарю тебя. Повелитель выпрямился несмотря на и без того идеально прямую осанку. Отделив пальцами прядь волос, он обмотал её вокруг ладони. Собираясь с мыслями, вздохнул, подняв песок под своими ногами потоком воздуха. Сердце медленно отсчитывало удар за ударом пока Древнейший задумчиво смотрел на свою ладонь, словно думая стоит ли произносить то что он хочет сказать. Душа тянулась вперёд, желая утешить повелителя, но отзвук сказанных слов раз за разом одёргивал её. Древнейшему будет лишь больнее… - Я произношу эти слова каждую джуму, - прокатился по площади бездонный голос, - Напоминаю что для каждого из вас есть место в моём первом сердце. Но каждый раз когда я провожаю за край неба своих детей… Каждый раз чувствую ложь в собственных словах. Чувствовал… Повелитель медленно прижал обмотанную своими волосами руку обратно к груди. - Сейчас я вижу надежду, и обоими сердцами желаю чтобы она не оказалась напрасной. Поэтому сегодня, сквозь горе, я смотрю на вас без стыда и с надеждой. Клянусь вам каждым своим вдохом – скорее закончится само время и взорвутся все звёзды на небе чем лицо и имя любого из арракеш покинет моё сердце. И скорее Арракис затопит водой до самых высоких скал чем я забуду того, кто стал моим сыном. Вместе с остальными Джафар положил ладонь на грудь в ответ. Тёплые как вечерний ветер и мощные как песчаная буря слова согрели душу, ослабив ледяные оковы страха на ней. На мгновение он снова почувствовал то родство, что поселилось в нём утром… Медленно, нехотя, люди стали расходиться по домам. Джафар подошёл к матери, собираясь вместе с ней уйти, но тут его накрыло до боли знакомое “чужое”. Моментально каждый волос на его теле встал дыбом, сердце заколотилось так словно он бежал куда-то. - Вадида бинт Аззам, отведи Хамида домой. Чёрное солнце я провожу сам, - прогрохотал жуткий голос над головой. Женщина с опаской посмотрела на псиджика, медля с ответом. - Не вреди ему, саиддин. - Не больше чем он себе, - ответил хаим, - Вам не придётся ждать его дома слишком долго. Клянусь тебе в этом. Мама смерила его настороженным взглядом, словно думая насколько Исаддину можно верить. - Будь осторожен, сердце моё, - проговорилв она наконец. Взяв застывшего в ступоре Хамида, она пошла прочь, почти постоянно оглядываясь. Едва они скрылись за поворотом улицы, мальчик рискнул повернуться к хаиму. В жёлтом свете окон домов фигура Исаддина выглядела ещё страшнее. Из-за свисающих на лицо волос его фигура казалась одной огромной тенью, но память дорисовывала под этими волосами ужасное тощее лицо с перемотанными глазами и грубо заштопанные губы. - Я… нужен тебе, с-саиддин? – едва смог проговорить мальчик дрогнувшим голосом. Псиджик наклонил голову набок. Даже не видя его лица, Джафар был готов поклясться что он снова улыбается, растянув губы и кровоточа каждым швом. От одного воспоминания об этой улыбке по телу прошла дрожь. В нос ударил запах раскалённого песка и чего-то сладковато-тлетворного. Запах крови псиджика... - Ты нужен мне так же как камню нужно чтобы день сменял ночь, - прогрохотал жуткий голос из-под волос, - Не я в тебе, но ты во мне нуждаешься, маленький арракеш. Я не кахин, и я не табиб, но вижу твою рану в душе. И чтобы она не навредила тебе ещё больше, ножом своих слов я раскрою её и промою твоими слезами. Кровь застыла в теле. Джафар с трудом сглотнул, не в силах оторвать взгляд от чёрных спутанных патл, под которыми шевелились невидимые кровоточащие губы. - Эту рану не промыть, саиддин, - едва слышно проговорил он, - Мои глаза давно выплакали все слёзы досуха, не оставив ничего. Под кожей запульсировал знакомый жар. Мир снова стал темнеть, обволакивая и без того страшную фигуру большого воина. Живая тень качнулась, наклонившись к замершему от страха Джафару. Мальчик услышал скрип швов, и на светлые камни улицы закапали крупные тяжёлые капли. - Тогда плачь кровью, чёрное солнце, как плачут кровью сердца нашего отца, - проговорил голос хаима, - Потому что его единственная надежда, лекарство для его детей, повесило на себя груз двух смертей и уже дважды само пыталось умереть. Он ждал тебя двенадцать тысяч лет, и вот ты пришёл, чёрное солнце. Что же ты делаешь, зачем мучаешь и без того изорванные горем сердца Царя песков? Псиджик схватил пошатнувшегося мальчика за подбородок неестественно ледяными железными пальцами, до боли сжав его челюсть, но прежде этого душа мальчика взорвалась стыдом и сожалением. Каждое слово Исаддина ранило его больнее ножа, пусть он и не знал что он за лекарство и для чего он нужен Древнейшему. Стыд и боль сдавили сердце, и без того сжавшееся от страха перед "чужим". Искры исчезли, но теперь Джафар чувствовал как сами глаза раскалялись подобно углям. Внезапно щиплющая боль заполнила разум, искрой взорвавшись под веками. По щекам что-то потекло подобно слезам. К запаху Исаддина примешались пряная острота и дым от костра. Так пахла только его собственная кровь. - Гори, чёрное солнце. Гори ярко, яви свой восход из мёртвых песков. Гори как в тот день когда тебя заставили закатиться. Забери мою жизнь если хочешь, но прошу тебя – взойди, - пророкотал Исаддин где-то за гранью разума. Хотелось помотать головой, но ледяные железные прутья вместо пальцев не давали вырваться. Резко раскрыв глаза, он увидел яркие синие отсветы на закрывавших тощее лицо хаима волосах. Потребовалось несколько взмахов ресниц чтобы понять что кобальтовый свет идёт из его собственных глаз. Вторая рука псиджика отодвинула в сторону волосы, открыв всё тот же обтянутый кожей череп лишь по ошибке называемый лицом. ВВсёв той же повязке на глазах, Исаддин довольно улыбался. Тёмная кровь из каждой раны от натянувшихся на губах швов струями лилась на камень, но псиджик словно не чувствовал боли. - Слава тебе, о Вернувшийся. Пусть сегодня тебе приснится твоя память. Пусть твоё благословенное бремя излечит маленькую душу. Обжигающе-ледяное железо отпустило его челюсть. “Чужое”, давившее на всё его существо, внезапно пропало, оставив звенящую в ушах тишину и ощущение пустоты. Сколько он приходил в себя – Джафар не помнил, но когда жар под кожей стих и кровь перестала течь из глаз – псиджика рядом уже не было. Только лужа крови на камнях и перепачканная “слезами” одежда новорила о том что всё что только что было – было на самом деле. Ноги сами принесли его домой, в голову же била мысль – “заснуть, заснуть, заснуть. Надо заснуть”. Ни встревоженный вскрик матери, ни обеспокоенный взгляд брата не смогли вывести его из полусна. Доковыляв до своей кровати, Джафар рухнул на неё. Ещё не успев закрыть глаза, он уже услышал шёпот голосов в своей голове.