Дети Пустыни: Песчаный легион

Присутствие повелителя чувствовалось постоянно, отзвуки могучего голоса и раскаты смеха разносились далеко по заполняющимся людьми улицам. Каждый раз слыша эти отзвуки мальчик замедлял шаг, глядя в их сторону. Уже когда солнце окончательно залило небо серебром а ноги донесли их до рынка, находившегося неподалёку от их дома, Вадида остановилась вместе с остановившимся на особенно близкий звук мальчиком. — Иди к нему если ты так хочешь этого. Джафар повернулся к матери. Она старалась улыбаться, но получалась лишь маска горя, искажающая красивое лицо. Эта маска и горечь в голосе заставили едва зародившуюся в душе радость потухнуть. — Я обидел тебя непослушанием когда ты уводила меня с места молитвы? — спросил он, — Прости меня, прошу тебя. Я впервые в жизни увидел Древнейшего своими глазами, ты же живёшь в поистине святом городе, рядом с ним. Твои глаза, должно быть, привыкли к его присутствию, для меня же это величайшее чудо. Женщина так печально вздохнула что сердце мальчика защемило от жалости. — Я не обижаюсь на тебя за это, луна моя. Мне лишь жаль что ты, слушая каждое слово Любимейшего, не услышал того что он сказал. Мне с вами осталось провести лишь этот день и завтрашний, потом Расул заберёт вас чтобы вы учились в нижнем сиетче и, если будете достойны, стали его братьями и детьми повелителя. Я согласилась за два дня отпустить вас, но мы с Любимейшим оба понимаем что я не справлюсь за этот срок, — женщина вытерла покатившиеся по щекам слёзы и с молитвой растёрла их в ладонях, — А печалюсь я оттого что даже эти два дня будут для вас пыткой, хотя дальше вы будете видеть повелителя чаще чем все остальные люди. Но пусть тебя не смущает моя печаль, если ваши с Хамидом сердца тянутся к Царю песков — я не стану вас удерживать возле себя. Видеть как вы бьётесь в моём доме как лисята в тесной клетке для меня будет ещё большей болью чем если вы уйдёте сейчас. Она снова вытерла слезу и тяжело вздохнула. Джафар прислушался к долетающим до них отзвукам голоса повелителя. Сердце и правда тянулось туда, там сила, там мудрость. Всю жизнь он мечтал стать частью древней семьи, частью истории Арракиса. Нигде в этом мире он не чувствовал себя в большей степени на своём месте чем когда горячая рука Древнейшего коснулась его головы, всепоглощающее чувство родства поселилось в самой глубине его души, и ни один нож не сможет вырезать его… Но разум помнил клятву быть примерным сыном. Они оба, и он и Хамид, несколько часов назад дали клятву, предложив в залог своё дыхание. Раз уж им осталось вместе быть всего два дня — нужно эти два дня прожить достойно, держа своё слово. Даже если сердце не на месте… — Прошу тебя, мама, прости меня, — он сам тоже вздохнул, — Я обещал тебе быть примерным сыном, но сразу же нарушил своё слово. Сердце моё горячо как полуденный песок но воля подобна тончайшему шёлку, рвущемуся от малейшего натяжения. Прости мне мои слабости, умоляю. Арракеш должен держать обещание крепче жизни, а я… Женщина обняла его одной рукой за плечи, прижав к себе. — Посмотри на меня, сын, — она подождала пока Джафар поднимет на неё взгляд, — Не ищи покоя в самоуничижении. Лишь трус и глупец отгораживается своими недостатками чтобы с него не спрашивали много. Если ты хочешь стать сыном Любимейшего — тебе придётся быть готовым взять на себя ответственность за весь Арракис, да не погаснет над ним солнце. Тебя будут обучать многому, но смелость и ответственность должны расти в тебе с самого начала. Трусам и глупцам повелитель не доверит даже дистикомбы, а кровь тем более. Понимаешь меня? Мальчик немного заторможенно кивнул. Слова матери как всегда были мудры, но он не был уверен что готов послушаться их. Не сейчас… — Самое сложное — сказать что ты всё можешь самому себе. Сомнение твой злейший враг, сын мой, — Вадида легонько потрепала его по волосам и улыбнулась, всё ещё печально но уже без слёз, — Сразу не получится, но разум, как и тело, нужно тренировать. Джафар кивнул, впитывая слова матери в сердце. Подумав, он взял её за руку и, осторожно высвободившись из её объятий, потянул за собой. — Пойдём домой. Я хочу побыть с тобой, и уверен что Хамид тоже этого хочет. Вадида последовала за сыном. К тому времени как они дошли до дома солнце уже довольно высоко висело над старейшим сиетчем Арракиса. Жара от его лучей подгоняла зайти под крышу. Хамид встретил их на крыльце, уже издали замахав им рукой. — Моё сердце успело затосковать по вам, — улыбнулся он, вставая навстречу матери и брату, — Мама наверное потратила все силы чтобы оттащить тебя от повелителя, брат мой. Ты так застыл, слушая его голос, и так сильно почернел что я испугался не обернулся ли ты углём. Но я понимаю твои чувства, присутствие Древнейшего подобно спасительному огню посреди ледяной ночи. — Не забывай о вежливости, сердце моё, — улыбнулась женщина, — Тебе два года над десятью, давно пора запомнить с чего нужно начинать разговор. — Прости меня. Мир тебе и благословение песков, — младший сотворил приветствие и поклонился. А разогнувшись, улыбнулся ещё шире, — И да не покинет счастье твоего дома. Вадида рассмеялась, наполовину смущённо и наполовину весело. Она повторила приветствие, прижав руку к сердцу и повторив слова. — Твои слова — лекарство на моё сердце, родной, — улыбнулась она, — Ты что-то готовишь? Разве должно пахнуть углём? — Ой! — брат бросился в дом, откуда и правда доносился запах пустынных плодов, оставленных без присмотра. Зашедшие вслед за ним в дом старший с матерью увидели как Хамид носится по кухне с какой-то тряпкой, тщетно пытаясь выгнать сизый горьковатый дым на улицу. Джафар прыснул со смеху, глядя на почерневшие и разваливающиеся от жара плоды на уже потушенном огне. — Боюсь, готовка не твоё призвание в жизни, брат мой, — хохотнул он. Хамид виновато почесал затылок, глядя на то что должно было быть едой, бросив затею проветрить дом. — Прости меня, мама, я хотел порадовать тебя обедом но мои руки сегодня дрожат вместе с сердцем. Только скажи, я побегу на рынок и достану столько же сколько сжёг! — Побереги силы, я приготовлю еду. Всё хорошо, не переживай. Вы оба два дня и одну ночь не спите, у любого всё валилось бы из рук. До вечерней молитвы я уже не дам вам заснуть, но после неё никакие отговорки не спасут вас от кровати, так и знайте! — Да будет так, — почти хором ответили братья. — Я хочу спросить, мама, — подал голос Джафар, — В Арракине сегодня праздник который не празднуют в других сиетчах? Раз повелитель сам вышел на улицы города… значит произошло что-то важное? Вадида как-то печально вздохнула. Прежде чем ответить она на мгновение прикрыла глаза словно заставляя себя ответить. — В Арракине нет особых праздников, сердце моё. Повелитель вышел к нам сейчас, и выйдет вечером, потому что сегодня джума, день семьи. Но кроме этого есть и горькая причина… Он сказал что обрёл пятерых сыновей, значит потерял их он пять раз по пять. Клянусь вам, дети мои, ни одна душа Арракиса не истерзана так как душа Царя песков… На мгновение лицо женщины отразило такую боль словно она говорила о собственных детях. Болезненно вздохнув, она направилась вглубь дома. Пока она ходила за едой для готовки братья не проронили ни слова, в молчаливом изумлении глядя друг на друга. Разум отказывался верить в то что столько арракеш отправились за край неба, что из пяти над двумя десятками осталась дышать лишь пятая часть. Вернувшаяся мать сразу же поймала немой вопрос в двух парах ещё лишь бледно-голубых глаз. — Я не имею знаний об этом и не могу вам сказать почему так жесток Шаи-Хулуд, да очистится земля его деянием, к своему сыну. Вот почему моё сердце дрожит от страха каждый раз как я думаю о том что вы идёте туда. И всё же это невероятная честь — носить в себе кровь Величайшего, частичку его мощи и мудрости, поэтому если вы правда хотите к нему — выгоните страх из ваших душ. Вадида села возле огня и снова развела его, занявшись едой. Повисла тяжёлая тишина, вопрос вертелся на языке Джафара раскалённым углём, но он всё не решался выплюнуть этот уголь, лишь наблюдая как изящные руки шёлковыми лентами вьются вокруг, творя волшебство готовки. — Я знаю о чём вы хотите меня спросить, — проговорила она, не отвлекаясь от занятия, — Нет, мой Аваль не успел добиться права на перерождение. С ним Любимейший заговорил почти так же как и с вами, разница была лишь в том что та молитва была вечерней. Мой мальчик подумал что он чем-то лучше остальных раз к нему Царь песков обратился лично, чёрная гордыня заволокла его сердце и разум. Я отдала его с надеждой что он излечится от неё, но не все желания способны сбыться… Он учился в нижнем сиетче, вдали от моих глаз, но то как Расул смертельно ранил его словами я видела и слышала когда они вышли на поверхность чтобы увидеть дневной свет. Женщина тяжело вздохнула, отстранившись от готовящейся еды и глядя в огонь. Снова повисла болезненная тишина. Джафар всмотрелся в танец небольших язычков пламени крошечного очага. — Слова Расула были колючей правдой, — продолжила мать, — Они спорили, Аваль стоял на том что Древнейший не заговорил бы с ним не будь он достоин его крови. Представляете, даже распевная речь кахина не смогла смыть с него эту мерзость… Они стояли далеко от меня, но я видела невыносимую боль в его глазах когда слова Расула, правдивые но острые как крис-ножи, поразили его в самое сердце. Царь песков ко многим обращается лично, в своей любви желая быть ближе к нам, говорить с нами. Но Аваль не смог смириться с тем что он не отличается от других детей, чернота души застлала ему глаза и уши. То что он сделал с собой на старом языке называется интихар, самовольное прекращение своей жизни, и это страшный позор на него и на его предков. Ни одна печаль мира не должна настолько погрузить человека в отчаяние чтобы он отправился за край неба раньше положенного. Аваль сорвался с этого края, обречённый вечно падать в холодную черноту без звёзд и луны, обдуваемый ледяными ветрами пустоты. Поэтому если в вас пророс сорняк чёрной гордости — вырвите его пока он не укоренился и не погубил вас, не повторяйте участи моего Аваля. Даже если ты чёрное солнце, Джафар, что бы это ни значило — ты такой же как остальные, ни хуже ни лучше. Пусть эта мысль поселится в твоём сердце и удерживает тебя от зла. Мальчик видел ожидающий взгляд матери краем глаз но не мог оторвать их от огня. Мысли вихрем носились по его разуму, то складываясь в образы то разваливаясь на части вновь. Теперь он знал больше о том куда идёт, куда тащит брата за собой… пятеро из пяти над двумя десятками остались дышать, два десятка ушли за край неба… А если Хамид тоже… Нет, слишком опасно для него. Свою жизнь Джафар был готов отдать без колебаний, но жизнь брата — нет. Он посмотрел на Хамида но взгляд был обращён внутрь себя. — Не надо идти за мной, брат. Это мой путь, не твой. Спасибо тебе за то что шёл со мной до Арракина, спасибо что уговорил Расула пересмотреть отношение ко мне, но ты ведь не хочешь становиться большим воином, не надо подвергать свою жизнь ещё большей опасности ради меня. Хамид мгновение стоял в ступоре но потом рассмеялся, глядя на брата. — Ты неправ, кровь моя, — ответил он, — Я песок а не камень, я могу изменить своё решение как песок может сыпаться в разные стороны. В Арракин я шёл за тобой потому что любил тебя. Но увидев Величайшего своими глазами понял что тоже хочу стать большим воином. Он зажёг во мне желание стать частью его семьи. Пусть я могу умереть, но если не попытаюсь то буду жалеть до последних песчинок моего времени в этом мире. Поэтому не трать свои силы на переубеждение, я не поддамся на него. Я уже говорил что пойду с тобой до конца, и ничто этого не изменит. Джафар невольно улыбнулся брату. Случившееся с ними горе воистину страшное, но благодаря ему Хамид за очень короткое время повзрослел. Для них детство закончилось, уже послезавтра они пойдут учиться жизни. Возможно хорошо что они уже будут взрослее… — Прости меня, кровь моя. И спасибо что ты со мной, — проговорил он. Младший не ответил, лишь кивнув. В скором времени Вадида приготовила обед и они уселись за еду. Хамид накинулся на свою порцию так словно не ел неделю, не изменя своей врождённой привычке. Всю жизнь они проведили вместе но Джафар никак не мог перестать смеяться над его прожорливостью. — Мама, позволь мне спросить, — он поднял глаза на Вадиду, с умилением смотрящую на Хамида, — Когда нас привёз Азиф он с каждым большим воином общался как со своим господином, но ты с Расулом говорила так будто он равен тебе. Объясни пожалуйста, как нам стоит с ними говорить в будущем? — О, Азиф правильно говорил с детьми повелителя, — ответила та, — Моя речь с Расулом так дерзка потому что я обижена на него. И потому что хоть он и забыл кем был раньше но я — помню. И мне тяжело переучиться даже спустя долгие годы. Она посмотрела на Джафара и беззлобно усмехнулась. — Раньше он носил другое имя, теперь ставшее вторым после «Расула». И когда он его носил, в прошлой жизни, он был моим старшим братом. Хамид застыл с набитым ртом, не веря своим ушам. Джафар почувствовал как его глаза округляются и отвисает челюсть. Брат? Он?.. — У вас такие лица словно вы думали что дети повелителя выходят прямо из песка. Ему сейчас… — она на мгновение задумалась, — Шесть лет над пятью десятками. Когда я родилась он едва отметил свой пятый оборот часов жизни. Но как и все большие воины, он выглядит не старше пяти лет над двумя десятками. — И мы тоже такими будем? — спросил младший. — Этого никто не знает. Может вы будете выглядеть старше Расула, может младше. Но в любом случае пески времени для вас остановятся. Большего я не знаю, так что отдохните от своих вопросов и переживаний, но не засыпайте. Джафар лишь кивнул. Сейчас он не смог бы заснуть даже если бы очень хотел — слишком много произошло за проведённое в Арракине время. Они здесь были всего неделю, а он сам и того меньше из-за того что три дня лежал без сознания, но за эти дни произошло больше чем за всю их жизнь. Быстро закончив с едой и убрав за собой он вышел на крыльцо и сел на горячие камни крыльца. Пустынный полдень катился по небу раскалённым колесом, но он не замечал его жара. Его мысли заняли воспоминания о пути который они проделали досюда. Почти месяц по пустыне, через барабанные пески, кишащие песчаными червями, одни, последнюю неделю питаясь тем что найдут в песках… Нужно было до конца идти по тропам а не надеяться на себя, почти с первых дней пробираясь напрямик… Он посмотрел на свои руки, на удивление гораздо менее худые чем могли бы быть. Под его одеждой конечно всё же пустовато, он довольно сильно исхудал за путешествие, но всё же могло быть и хуже. Интересно что произошло за те три дня которые он провёл без сознания?.. Рядом на ступени опустился брат и потянул ему свёрнутую ткань. — Не стоит злить солнце открытой головой, — проговорил он непривычно прохладным, как утренний ветер, голосом, — Закрой волосы. Джафар посмотрел на худую руку Хамида, держащую свёрток. Потянулся за тканью, сравнил взглядом свою руку с его. Как и ожидалось, он на фоне брата выглядел очень даже упитанным: под кожей Хамида при малейшем движении гуляли мускулы, показывая свою работу наглядно. — Прости меня, брат, — вздохнул он, забрав ткань и обматывая её вокруг головы, — Только сейчас я стал понимать насколько безрассудным был когда сбегал из дома. И когда не стал отговаривать тебя идти со мной. Тебе тяжело пришлось, намного тяжелее чем мне. Хамид вернул ему вздох, уставившись вдаль затопленной солнцем улицы, идущей прямо от их порога. — Ты часто просишь прощения, брат мой. Но ждёшь ли ты что тебя простят? — младший скосил на него глаз, не поворачивая головы, — Просишь ли потому что должен так сказать или тебе вправду нужно прощение? Сейчас, здесь, тебе нужно чтобы я тебя простил или ты извиняешься больше перед собой? — Я не заслуживаю твоего прощения, брат мой, — ответил Джафар, — Я должен был оберегать тебя от напастей. Должен, по долгу старшего и по предназначению имени. Я «источник», а значит должен был стать для тебя тем к кому ты можешь прийти как к прохладному ключу посреди пустыни жизни. Но ключ стал лишь источником зла, источником яда, мучающего сам источник и травящего того кто к нему пришёл. Мне нужно твоё прощение больше чем воздух и вода, но такое чудо ты мне не подаришь, я знаю. Хамид усмехнулся чему-то, закрыв глаза и подставив лицо палящим лучам. — Когда ты упал без чувств после той встречи с саиддином Исаддином, прежде чем отнести тебя во дворец повелителя он отвёл меня к маме. Рассказал что случилось и попросил присмотреть за мной до твоего прихода. Я был так напуган тем что произошло с тобой, тем что меня отдали незнакомой женщине, мне было страшно находиться рядом с этим… хаимом. Поэтому первые часы я сидел в одной комнате, боясь даже пошевелиться чтобы она не рассердилась на меня. — Она ведь добрая, — поднял бровь старший, — Мама ведь хорошая. — О, брат мой, она самая добрая из всех кого я знаю. Но тогда весь Арракин я видел одним большим чудовищем, после всего что мы пережили отобравшим у меня ещё и тебя. В тот вечер мама не трогала меня, первое время лишь наблюдая, в своей мудрости зная что лучше не тревожить того кто и без того боится. Потом, когда я немного успокоился, она села неподалёку от меня и сказала одну мысль которая вывела меня из темноты страха и открыла сердце для её слов. Знаешь что она мне сказала? Джафар покачал головой, весь обратившись в слух. Хамид назидательно поднял палец и чуть улыбнулся, вспоминая тот момент. — «Кто бы ни стоял перед тобой, маленький арракеш, не позволяй своему разуму додумывать то чего он не видел. Позволь человеку поступками и речью самому создать свой образ в твоих глазах, так тебе не придётся потом исправлять его в голове». Вот что она мне сказала. И, думая об этом, я понял что это касается не только первой встречи. Те кого мы знаем долгие годы могут удивить нас не меньше тех кого мы видим в первый раз. Джафар невольно улыбнулся, в который раз поразившись мудрости их новой матери. Хотя и слова о неожиданных сторонах знакомых людей он тоже понял, даже слишком хорошо. — Но что значат твои слова, Хамид? Рассказал ли ты мне это чтобы сказать что прощаешь меня? Ответь мне, умоляю тебя. Хамид отвернулся от раскалённого диска солнца, внимательно посмотрев на брата. Под его взглядом на мгновение Джафару показалось что рассматривают его душу до самых потаённых уголков, настолько крепко взгляд вцепился в его глаза. — Да и нет, — ответил он наконец, — Ты не виноват в том что случилось с нами по пути в Арракин. Ты ведь рассчитывал только на себя когда собирал вещи в дорогу, запасал еду и воду для одного и строил дорогу так как прошёл бы сам. Это я увязался за тобой, добровольно, и тебе пришлось делиться, поэтому здесь нет твоей вины. Более того… прости меня за то что был для тебя обузой всё это время. По пескам я иду не так быстро как ты, один ты бы дошёл быстрее. Брат снова тяжело вздохнул. Его взгляд устремился куда-то сквозь старшего. — Но вот то что произошло с родителями я тебе не прощу, как мама не простила Расулу смерть Аваля. Твоё безрассудство не было умышленным, но это ни на одну песчинку не облегчает твоей вины. Я не могу тебя не любить, ведь ты моя родная кровь, и я буду с тобой до конца как и говорил, но ненавижу тебя я ещё больше. Клянусь тебе что ни в этом мире ни за краем неба не найдётся ни одного человека более отвратного моему сердцу чем ты. Джафар поджал губы. Сердце болело словно в него загнали несколько крис-ножей, но слёзы почему-то не появлялись. Он почувствовал на себе весь жар полуденного солнца, кожа словно впитывала его, усиливая его мучения. Руки его потемнели, словно чернота его души и яд сердца стремились наружу через кожу. Цвет стал настолько насыщенным что мальчик поднял руки с колен чтобы чернота не испортила светлую одежду если эта мерзость начнёт проступать на его ладонях. — Твои слова ранят моё сердце глубже любого ножа, кровь моя, — проговорил он, повернувшись к брату, — Но благодарность за честный ответ немного лечит эту боль. Прошу, ответь на ещё один мой вопрос — неужели ты решил стать большим воином потому что мне тоже дали шанс? Ты ведь решился на это ещё до встречи с Величайшим, я помню как ты… — Это условие Расула, — перебил его Хамид, с тенью беспокойства рассматривающий брата, — Той ночью, когда я пришёл к нему чтобы спасти тебя, он сказал что пойдёт на это только если я тоже пойду учиться. Тогда у меня не было выбора, поэтому я согласился, но потом, когда увидел Его… Не мне объяснять тебе те чувства когда ты говоришь напрямую с сыном бога земли. Его голос разбил мои страхи, его взгляд показал мне мудрость древности. Я хочу обладать хотя бы частичкой этой мудрости, брат. Мы все — песок. Не камень. Наши жизни текут по жилам пустыни как кровь по телу а не стоят на месте. Выбор — это то богатство которым мы одарены, и моё сердце выбрало путь воина песков. Старший понимающе кивнул. — Благодарю тебя за этот разговор, пусть он и принёс мне боль. — Не проси у меня больше прощения, никогда. Ни одна рана на моём сердце не будет такой страшной как та которую ты нанёс, остальные же я готов тебе простить за всю жизнь вперёд. — За два года, — попытался улыбнуться Джафар, — После этого либо мы оба забудем всё став большими воинами либо погибнем пытаясь стать ими. Брат не ответил, лишь одарив старшего холодным взглядом. Он снова вздохнул и поднялся со ступеней. — Посиди со мной. Прошу тебя, — Джафар протянул к нему руку но тут же отдёрнул, не желая касаться угольно-чёрной кожей светлой одежды. Хамид повернул к нему голову, и в этом движении он прочитал изо всех сил сдерживаемое раздражение. — Разве твои уши засыпало песком, брат? Разве мои слова не долетели до них? Мне невыносимо находиться рядом с тобой. Если ты любишь меня хотя бы на одну песчинку от того как люблю тебя я — перестань меня мучать. Последние слова он буквально прошипел сквозь зубы подобно змею, предупреждающему не приближаться к нему. Не дожидаясь ответа, младший ушёл в дом, оставив Джафара с изорванным от горя сердцем в одиночестве. Тот проводил взглядом родной силуэт, скрывшийся за дверью. Мир снова потемнел, едва засветившаяся над песками души радость погасла. Неужели он думал что брат вот так просто забудет его преступление? О дурной мальчишка, мелкий глупец, каждой попыткой залечить рану лишь расширяющий её. Зачем ты не умер в песках, зачем держишься за свою жалкую жизнь? Даже нестерпимый жар солнца стал для него лишь далёким теплом, мир заволокла непроглядная чернота, словно чьи-то руки закрыли ему глаза сочтя их недостойными смотреть на его красоту. На ощупь он сполз с крыльца и сел на колени в молитвенной позе, взяв в ладони пригоршню песка, символизирующую связь с Подателем. Щиплющая душу боль подгоняла тело творить то о чём он думал с того момента как хаим открыл ему то что он натворил. Руки сами поднесли пригоршню к губам, те сами сделали выдох на песок, отдавая песчинку его жизни в дар богу земли. — Шаи-Хулуд, да очистится земля твоим деянием, — Джафар изо всех сил старался чтобы его голос не дрогнул, — Твоим трудом этот мир прекрасен своими дюнами, твой труд наполнил воздух жизнью а песок пряностью, заселил пустыню растениями и дал в них приют животным. Но прошу тебя, забери меня из этого мира. Я столько боли принёс тем кого люблю, я нанёс им такие тяжелые раны, прошу тебя… Прошу тебя, залечи их моей смертью. Мне невыносимо смотреть на мучения, рождённые моей глупостью. Во мне нет сил исправить то что я наделал, поэтому всё что мне остаётся — трусливо просить тебя высыпать песок из часов моей жизни, или высыпать его самому… Наконец одинокая слеза скатилась по раскалённой солнцем и горем щеке, не добежав даже до подбородка и испарившись, оставив лишь едва стягивающий кожу след из соли. Глаза наконец обрели крохотную крупицу зрения, достаточную чтобы увидеть как руки тонкой струйкой высыпают песок над землёй, позволяя ветру рассеять песчинки и унося его мольбу прочь, за стены, вглубь пустыни. Вместе с возвращающимся успокоением гас жар от солнца. Немного откинувшись назад и прижавшись спиной к стене, он посмотрел на серебряное небо и слегка желтоватое солнце сквозь мрак на глазах. Чёрной рукой он сотворил приветствие светилу и закрыл глаза, ожидая когда бог земли заберёт пески жизни из его часов. … Следуй за солнцем… Ногами и спиной мальчик почувствовал слабый толчок в земле, словно сам мир вздрогнул. Тихий голос откуда-то из-под каменных плит продолжил что-то говорить, но смысл слов перестал доходить до мальчика. Он открыл глаза и посмотрел вниз, но ничего необычного не увидел. … Смерть — горе… Новый толчок заставил вздрогнуть и мальчика. Он выпрямился и, наклонившись, приложил ухо к горячему камню. Голос звучал знакомо и незнакомо одновременно, рокочущим полушёпотом говоря простые истины мира. … Да очистится земля… Новый толчок прошёлся по земле, более сильный чем в прошлый раз. Рычащие нотки в голосе, принадлежащем без сомнения самому Подателю, Шаи-Хулуду, да очистится земля его деянием, безошибочно слышалась невыносимая боль и сожаление о том как живут обитатели поверхности. На Джафара внезапно навалился ещё больший стыд: что такое его печали в сравнении с печалью бога? «Смерть — горе…» Говорилсь ли эти слова конкретно для него или обращались ко всему Арракису? Что Он говорит между короткими истинами, заставляющими землю вздрагивать? О чём рокочет вполголоса, не давая разобрать слов? … Все — песок… Снова толчок, отозвавшийся мощным ударом сердца. Песок… да, песок. Все песок, он сам — Джафар — песок… Всего лишь песчинка в великой Сахре. Раз песчинке подарили дыхание то смеет ли она просить забрать этот дар? Смеет ли песчинка покидать Пустыню пока Ветер не унесёт её? — Прости меня, — одними губами прошептал мальчик, слушая непонятные но такие прекрасные слова из-под земли, — Пусть ветер унесёт мою мольбу прочь от тебя. Умоляю, прости меня. Не в моих силах распоряжаться моей жизнью. Он съёжился на раскалённых камнях в поклоне. Страх и стыд так сковали его что дыхание перехватило, оставив Джафару лишь возможнлсть беззвучно повторять мольбу: «Прости меня… Прости меня, умоляю… Прости…» Словно в ответ ему земля трижды вздрогнула от мощных сердцеподобных ударов и всё стихло. Замер могучий голос, успокоились каменные плиты. Медленно к нему вернулось дыхание и прояснился разум. Он посмотрел на свои руки и… да, чернота тоже медленно отступала, как окончательно отступила тёмная пелена с глаз. Мир снова посветлел, солнце обжигало лицо полуденным жаром, он снова увидел серебро неба и желтоватую белизну домов, черноту волос и синеву глаз проходящих поодаль редких людей, изредка непонимающе косящихся на него но не подходящих с расспросами. Джафар вздохнул с облегчением и печалью. Стыд от едва не совершённой ошибки притупился но остался с ним, накрепко поселившись в песках его души. Мальчик поправил сползшую набок ткань на голове и вернулся на крыльцо, решив до вечерней молитвы посидеть в одиночестве. Снова нарушив обещание…