DELIVERY

«Я пишу не для того, чтобы просить тебя прийти, я пишу, чтобы предупредить: я всегда буду ждать». Ф.Бегбедер       В зале для совещаний стоит тишина. Сотрудники переглядываются, пытаясь найти ответ на немой вопрос в глазах друг друга, но абсолютно все обескуражены.       - Простите, господин Ким, но не могли бы Вы повторить?       Сокджин прокрутился на кресле и тормознул, зацепившись взглядом за лицо своего помощника.       - Почему вы все так удивлены? Разве до сегодняшнего дня наша компания не занималась благотворительностью?       - Безусловно. Но сейчас речь идет о том, чтобы искать таланты практически на улице и обучать бесплатно. Только в Сингапуре и Китае у нас три филиала, в Корее столько же. Вы уверены, что готовы тратить такие средства, не имея гарантии их вернуть? Ведь не каждый…       - Достаточно, помощник Ли, – Джин раздраженно пресек болтовню и обратился к подчиненным. – Не у всех семей есть возможность дать своим детям обеспеченное будущее, а у нас такая возможность есть. Более того, для мотивации мы назначим стипендии, размер которых будет зависеть от успехов подопечных. До конца недели подготовьте мне подробный план и расчеты.       - Но, господин Ким, неделя – слишком короткий срок.       - Пять дней, – строго заключил гендиректор, вздернув бровь. – У меня нет времени ждать. Через пять дней результаты вашей работы должны быть на моем столе. Либо заявления «по собственному».       По помещению эхом начал гулять шепот, превращаясь в слабый гул. Сокджин закатил глаза и откинулся на спинку стула, терпеливо ожидая идеальной тишины, когда едва слышно чужое дыхание. Только помощник Ли открыл рот, чтобы закрыть остальные, как двери в зал шумно распахнулись. Все умолкли моментально.       - Совещание окончено, – Чимин уверенно вышагивал вдоль стены, увешанной благодарственными письмами, расстегивая на ходу пальто. – Сокджин, жду тебя в кабинете.       Дверь в кабинет захлопнулась, сотрясая стены, и Ким расплылся в довольной улыбке. Они не виделись около месяца, а тут еще и скандал назревает. Как же сильно он скучал по Чимину, по его мощной и властной энергетике и искрам в глазах, способным прожигать дыры в человеке. Проводив спины подчиненных с ненаигранным безразличием, Джин поднялся с кресла, поправил костюм и направился к себе, сунув руки в карманы. Однако, когда Пак Чимин находится в здании, хозяином компании мужчина себя не чувствует. Скорее мелкой рыбешкой, которую вот-вот сожрет акула.       - Привет, бесёнок.       Чимин стоял у окна уже без пальто, в классических брюках и черной водолазке, идеально подчеркивающей рельефы. Он красив, элегантен и уверен в себе. Сокджина всегда притягивали люди со здоровой самооценкой. Хоть Чимин однажды дал слабину и оступился, это не оказало отрицательного влияния на него настоящего. Характер привлекателен, обаяние сшибает с ног.       - Идиотское прозвище, – огрызнулся он, поворачивая голову на собеседника. – Я давно не мальчишка, чтобы ко мне так обращались.       - Ты только подтверждаешь, что бесёнок, – улыбнулся Ким и направился к нему. – Перекрасился? Тебе идет.       Глубокий поцелуй с привкусом долгой разлуки и неловкое сопение, потому что пришлось встать на носочки. Чимин хотел довести чужие уши до кровотечения и швырять в стены все, что под руку попадет, но его обезоружили. Снова. Он разорвал сочный поцелуй первым и демонстративно вытер губы.       - Мне кофе с коньяком и шоколад.       Джин зажал кнопку на офисном телефоне и попросил секретаршу приготовить кофе с коньяком и положить на блюдце белый бельгийский шоколад, для себя попросил эспрессо без сахара, чтобы не передознуться.       - Разве я говорил, что люблю белый?       - Нет. Но в ту ночь в Париже ты ел белый бельгийский, запивая шампанским.       - Хочешь скандала? – серьезно спросил Пак, присаживаясь в кресло.       - А ты не за этим прервал совещание? Обо мне слухи поползут, а я тщательно скрываю личную жизнь.       - Кристально поебать.       Брюнет закинул ногу на ногу и начал нервно ею раскачивать. Глаза горят чем-то недобрым, но Сокджину тоже кристально поебать. Пользуясь возможностью, которую ему даровал сам Чимин, заявившись в офис, он любовался, не скрывая интереса. Подпер бедрами стол, сунув руки обратно в карманы, и разглядывал скульптурно-выразительное лицо. Поцеловать хочется, нежности хочется, теплых объятий и никаких разговоров. Сегодня Чимин выглядит так, словно изголодался по этому. Словно готов ничего не обещать, не задавать вопросов, лишь прижиматься к широкой груди и наслаждаться порывом ласки от зверя.       - Долго еще пялиться будешь?       - Прости, если смутил. Я скучал по тебе.       От прилива краски к лицу спасла секретарша. Поднос с кофе и шоколадом приземлился у брюнета перед носом, и он тут же подхватил чашку и сделал несколько глотков. От крепости даже не поморщился, но долькой бельгийского закусил. Смерив любовника недоброжелательным взглядом, Чимин дернул с подноса салфетку.       - Где Хосок? – начал он, вытирая пальцы. – Я уверен, что за его исчезновением стоишь ты. Только в твою больную голову могла прийти идея украсть человека, – кофе с коньяком отлично упал в пустой желудок, и смелости приумножилось. – Ты даже на похороны его не привез? Серьезно? После того, что между ним и Намджуном было? Я никогда от тебя не ждал благородства, но элементарные понятия...       Сокджин тяжело вздохнул и присел напротив.       - Я его не похищал, – он подул на горячий кофе, но не отпил. – С чего ты взял, что я к этому причастен?       - Мы довольно плохо друг друга знаем, но одно ты точно должен был уяснить: я не дебил. Меня сложно наебать.       - Плохо друг друга знаем? – с прищуром переспросил Джин. – Ты точно хочешь меня выбесить.       - Главный злодей у нас – ты.       - Не горжусь этим.       - Послушай, Юнги себе места не находит уже третий месяц. Забросил работу, никого к себе не пускает, даже с сыном не видится, на мои звонки отвечает через раз.       - Слабак, – фыркнул мужчина, отхлебнув эспрессо.       Честное слово, Сокджин бы выдал всю информацию с мельчайшими подробностями, но он обещал этого не делать. Не только Юнги страдает, Хосок тоже от мира закрылся, но хотя бы один человек имеет к нему доступ. Что в голове у бывшего мужа, сказать сложно. Они не особо откровенничают наедине, чаще всего молчат, редко – разговаривают о настоящем. О прошлом больно, о будущем – табу. Сокджину кажется, что Хосок растерял все эмоции, чувства тоже, потому что его лицо обычно каменное, без тени даже полуулыбки. На деле же, Хосок потерял вообще все: себя после «смерти» Юнги, желание жить после гибели Намджуна. Больше у него ничего нет. И никого.       - Если ты пришел попиздеть о своем бывшем, то лучше бы тебе уйти. Мое настроение портится, когда я слышу его имя.       - Хорошо. Но сначала посмотри мне в глаза и скажи, что ты не знаешь, где Хосок, – потребовал Чимин, сжимая пальцы в кулак.       Сокджин посмотрел:       - Я не знаю, где он.       - Как же ты искусно пиздишь, – пальцы разжались. – Хотя чего я ожидал от такого урода, как ты? Для тебя человеческая жизнь – пустое место.       - Не говори глупостей, Чимин.       - А я не прав? Сколько ты жизней покалечил?       - Без понятия. Проще сказать, сколько спас. Три. Твою, в том числе.       - На совесть давить будешь? – брюнет подался корпусом вперед. – Я тебя уже отблагодарил: здесь, – он указал на рабочий стол. – Здесь, – похлопал по подлокотнику кресла. – И на полу твоей гостиной.       - Забыл про душевую и заднее сиденье моей тачки.       - Да пошел ты к черту, – выплюнул яд сквозь зубы. – Теперь я окончательно убедился, что наши отношения изначально были обречены.       - А ты надеялся на что-то другое?       Чимин не ответил. Схватил пальто и двинулся на выход, сдерживая порыв врезать по лицу своему любовнику. Одна из причин это сделать – ложь. Джин прекрасно знает, где находится Хосок, но утверждает обратное. Вторая – страдания Юнги. Пусть о любви говорить уже не приходится, но теплые чувства еще живы и спонсируют одичавшие переживания. Третья – ревность. Чимин на секунду подумал, что Джин вернулся к Хосоку, поэтому тот пропал с радаров. Четвертая – последний прозвучавший вопрос. Целых четыре причины, но он не бьет, а сбегает, чтобы скрыть свое провальное «меня тянет к мерзавцу».       - Бесёнок.       И Чимин замирает у двери, откликаясь на идиотское прозвище. Джин подошел к нему и поцеловал в затылок, воруя аромат ягодного шампуня. Не так он планировал закончить их отношения.       - Прости, я не хотел тебя обидеть.       - Когда человек не хочет, он и не обижает.       - Ты тоже не следишь за словами.       - Правда глазки щиплет, да, Джин? – Пак отстранился и положил ладони ему на плечи. – Мне кажется, я хорошо постарался, чтобы вернуть долг.       - Я не понимаю тебя, – Чимину хочется признаться, что он и сам себя не понимает, но молчит об этом. – Ты сам приходил и отдавался мне. Какой, блять, долг? Какая благодарность?       Сокджин запустил руку в черные густые волосы и силой оттянул, рыча от злости.       - Много людей ты знаешь, которые в знак благодарности рвут на других рубашки и остаются до утра, нежась в объятиях? Не проще пригласить на ужин или сделать подарок, м?       - Ты свой подарок уже получил, – голос дрогнул. – Я сидел с металлическими шариками в заднице в лучшем ресторане Сеула, пока ты попивал коллекционное вино, – каждое слово лезвием между лопаток. – Не хочешь самому себе признаться, что кроме секса нас ничего не связывает?       - Умеешь ты людей отталкивать.       - У меня был хороший учитель.       Руки Джина переместились в карманы брюк. Парень напротив дал понять, что они несколько раз перепихнулись, потому что благодарность – штука серьезная. Заставляет доверять собственного ребенка на присмотр, вытирать кровь с лица и дуть на раны, чтобы не щипало. Противно и больно, но Ким Сокджин уже не в том возрасте, чтобы поддаваться на провокации.       - Знаешь, малыш, – он коснулся щеки тыльной стороной ладони и трепетно провел вниз до шеи, громко сглатывая. – Ты врешь изобретательнее меня.       - С хуя ли?       - Я не скрываю своих чувств к тебе, а ты нагло пожираешь мои губы глазами, но берешься говорить какие-то гадости. Ребячество.       - Отъебись. Мне рост не позволяет смотреть в твои гнилые глаза.       - Ну да, – Ким широко улыбнулся. – Зато в постели положение снизу тебе позволяет это делать. Какая жалость.       Чимин усмехнулся и грубо убрал от лица чужие руки.       - Я пришел сюда не отношения выяснять, а узнать, где Хосок. Ответа я не получил, поэтому мне пора.       Сокджин пожал плечами и прошел к своему столу. Скинул пиджак, ослабил галстук и устало рухнул в кресло. Чимин продолжал стоять в дверях, как вкопанный. Копил злость, и дамба вот-вот затрещит.       - Почему не уходишь? Я ведь сказал, что понятия не имею, где мой бывший муж.       Поторапливает потоп.       - Гребаный ублюдок, – брюнет рванул к нему и схватил за ворот. – Минхо постоянно просится к папе, но я не могу его к нему отвезти, потому что Юнги не просыхает! А ты лыбу давишь?! Нравится жонглировать судьбами?!       - Ну, в этом я спец.       По щеке прилетела звонкая и жгучая пощечина.       - Я жалею, что поцеловал тебя на той парковке. Я жалею, что позволил тебе большее.       Ким поднял на него растерянный взгляд и перехватил запястья.       - Что ты несешь?       - Я должен был думать головой, а не членом.       - Не зли меня, Чимин. Вспоминай, кем я являюсь.       - Думаешь, я боюсь? Не угадал. Ты – ошибка. Наша связь – ошибка. Я сожалею, что меня тянет к ебучему психопату.       Произнес искренне, с горечью разочарования. Но в глубине души Чимин понимает, что эти самые ошибки он не хочет исправлять. Они ничего друг другу не обещали, не разговаривали о том, в каких отношениях находятся, не оказывали давления, но барометр барахлит. Напряжение в воздухе невооруженным взглядом видно, даже вкус на языке чувствуется. Потому что Джин его целует. Не пошло, не грязно, просто целует. Никаких размазанных слюней, никаких срочных раздеваний по пути к дивану, но пальто все же исчезает и падает куда-то на кофейный столик. Рубашка не рвется, швы на водолазке не трещат, на брюках не срываются молнии от нетерпения. На ухо никто не шепчет, что хочет отодрать до безумия, но безумие присутствует. Одно на двоих, и они его без приборов пожирают.       Потное тело неприятно липнет к кожаному дивану, но Чимину плевать на такие мелочи, как и плевать на то, что они не предохраняются. Он запрокинул голову, обнажая шею под отметины, впился короткими ногтями в широкую спину и высоко застонал, теряясь в каждом оттянутом толчке. Чужие руки гуляют по его телу, гладят бока, бедра, ягодицы, так трепетно, словно он самое хрупкое в мире существо. Этот секс на диване отличается от того, чем они занимались раньше. Сокджин целует его по-другому, вдалбливает в скрипучую обивку по-другому, обсасывает ключичную косточку, слегка покусывая, но не подобно голодному псу. Не сожрать его хотят, а приласкать. Что-то сказать, в чем-то признаться, но слова глотаются со слюной, поэтому говорят они на языке тела. И в этом есть нечто большее, чем секс, настолько большее, что Чимин всхлипывает, кончая, и позволяет Сокджину вытереть затекающие в уши слезы и смять свой рот повторно. Почему-то здесь и сейчас все потеряло смысл, в этих объятиях чувствуется бешеное сердцебиение, рваное дыхание опаляет скулы, губы до сих пор что-то ищут на лице, а на самом деле запоминают мягкость кожи. Это до жути неправильно, они вместе быть не должны, и только Ким Сокджин знает, что они и не будут. Больше нет. А Чимин просто не осмеливается рта раскрыть, потому что оттуда полетит лишь обидный шлак, отборный мат и красочный посыл. Портить эти мгновения он не хочет, предугадывая, что все произошло не просто так.       - И стоило меня по лицу бить? – прошептал Джин в пухлые и краснючие губы. – Мог просто сказать, что хочешь меня. Какие жестокие у тебя методы...       И вернулся к изящной, пестрящей засосами, шее.       - Кто сказал, что я тебя хотел?       - А ты для кого-то другого себя так хорошо растянул?       - Ты кончил в меня, – проигнорировал, сливаясь воедино с цветом губ. – Что прикажешь делать?       По-прежнему холодный и колючий, но это не отталкивает.       - Прости, бесёнок.       И кончиком носа водит по щеке, каждое прикрытое веко целует. Знает, что возможности больше не будет. Хочется выть, но приходится натягивать очередную лживую маску.       - Земляничное дерево, которое я тебе подарил, – привстает и озирается в поисках одежды. – Впрочем, не суть. Держи.       Сокджин подал парню одежду и нерасторопно влез в брюки, оставаясь так на какое-то время, чтобы понаблюдать за человеком, который его грязное нутро собой заполняет. Редко встретишь человека одинаково красивого внутри и снаружи. Чимин был тем самым редким человеком. После Хосока, конечно же. И если у бывшего мужа внешняя красота была визитной карточкой, которую Джин любезно принял, и лишь позже разглядел внутренности, то с Чимином иначе. В первую встречу это были лишь смазливая мордашка и сексуальное тело, которое хотелось драть. Под мужчиной таких были десятки девушек и парней. Ничего примечательного, пока они не пересеклись в кофейне. Внутри тогда еще блондина таились густые леса, необъятные озера, дикий ветер и огонь. Завораживает и перехватывает дыхание. Теперь это отпечатками ляжет в мыслях, сожалением и обидой на самого себя.       Задерживаться Пак не собирался, у него впереди очередной марафон загонов, самоистязание и копание могилы своим чувствам. Потому что Джин ему не пара. И он бы каждую встречу напоминал себе об этом, продолжая приходить снова и снова, но... Он подошел к зеркалу, привел в порядок свои волосы и покосился на того, кто смотрит ему в спину с плохо скрываемой тоской. И Чимину почему-то тоже тоскливо. Он чувствует, что от него скрывают многое, и знать правду не готов.       - Я пойду, – бросил он и быстро зашагал на выход.       - Чимин.       - Да?       - Передай Юнги, что Хосок жив и у него все хорошо. Я не похищал его, просто помог.       Чимин поджал губы и кивнул.       - И на похоронах он был. Смотрел издалека и попрощался, когда все разошлись. Так было нужно. Больше я ничего сказать не могу, прости.       Дверь тихо закрылась. Сокджин подошел к окну, застегивая рубашку, и взглянул на распростертый под ногами город. Земляничное дерево на языке цветов – «я люблю». Сказать в глаза при сложившихся обстоятельствах – жестокость. Смешно, но жестоким человеком Джин себя не считает. И спас он три жизни: Пак Чимина, вытащив из моря; Чон Хосока, определив в лечебницу; Мин Юнги, которому после аварии требовалось переливание крови редкой группы. Такой же редкой, как у Сокджина и еще нескольких доноров, которых он ему нашел. Желать смерти – не равно убивать. Бить – не равно убивать. Насиловать – не равно убивать. Убить – это взять пистолет и выстрелить в голову. Ким Сокджин, может, и стал более внимательным к чужим проблемам, но он психопат и больной ублюдок, и любовь у него с примесью одержимости и безумия. Со временем Чимин бы это понял, когда харкал бы кровью на белый ковер и вздрагивал от любого звука, но его спас тот, чье имя раньше дрожью на подкожном уровне ощущалось.       ***       Чон Хосока спасли трижды, но Чон Хосок спас лишь одного. Чон Хосок хоронил дважды, и каждый раз искал покоя рядом. Чон Хосока любили, но он не успевал признаться в том же. Время – самая жестокая пытка для вдребезги разбитого сердца, которое выходит наружу через глотку, раздирая ее осколками. Приходится закрывать рот ладонью, чтобы не дать потоку прорваться, чтобы осознанно давиться им, наказывая себя. Не успел. Хосок ничего не успел. Его часы значительно отстают от реальности, а поглотившая его ярость на самого себя постоянно напоминает молоточком ксилофона, что он снова опоздал, на самой писклявой ноте. Этот звук в ушах разносится эхом и редко умолкает. Хосок не позволяет себе жить дальше: уже проходил, уже знает. Он мешком рухнул на землю, сотрясая пыль и опавшие листья, и не просит его поднять и тащить на себе. Больше такой груз никому не достанется.       Как бы Сокджин не убеждал, что вины Хосока в смерти Намджуна нет, что тот часто садился за руль выпившим, от этого легче не становилось. Он не посмеет удалить последнее сообщение в своем телефоне, чтобы напоминать «ты виноват, тебе отвечать». После смерти самого близкого человека Чон понял, что не может ездить на такси из-за отдушек, что снотворное – плохой метод избавления от боли, смыкающей свои скользкие руки на шее, порываясь сломать кадык. Что апрель отныне будет холодным, а закаты уродливыми. Хосок не жалеет себя и никого не подпускает, и не подпустит, потому что слушать монологи о хорошем будущем и прочую банальную чушь – последнее, чего он желает в мире людей.       - Порядок?       - Да. Точнее нет.       - В чем дело? – Джин подошел ближе и положил ладонь на плечо, слегка надавив. – Если ты передумал, я увезу тебя обратно.       - Не передумал, – неуверенно ответил Хосок и прикрыл глаза. – Просто боюсь.       Мужчина понимающе кивнул на такое откровение.       - Регистрация на рейс уже началась.       - Давай еще немного постоим.       Стояли молча, каждый размышляя о своем. Хосок считает, что поступает неправильно, бросая все и улетая в Ниццу. Даже бывшего мужа ему немного жаль, поэтому разделять его спокойствие он не спешит. Всматривается в задумчивое лицо, подмечая возрастные изменения, и запоминает человека умиротворенным и участливым.       Хосок всегда считал, что люди не меняются. Но проведя с Сокджином последние три месяца, понял, что исключения есть. Однако, боли от этого не убавилось, да и обиды тоже. Тот же самый человек, но в слегка улучшенной версии себя. Прошлое не перечеркнуть, не забыть, не исправить. Сломанные кости, синяки, гематомы, порезы и крошечные царапины – это было. Разбитое и истоптанное сердце – это есть. Кошмарные воспоминания – это будет сопровождать всю жизнь. Хосок любил его, любил тирана и деспота, любил изменщика и насильника. Ненормально зависимого от самого себя любил, а сейчас смотрит с застывшими слезами на мужчину, который заставил жить дальше. Мысленно говорит «спасибо», вслух не может – разрыдается.       - Бельчонок, дуй уже на самолет, – Джин ему улыбается. – Только обними на прощание.       И Хосок покорно прижимается к нему. Вряд ли они снова увидятся, почему бы и не позволить себе такую слабость. Теперь эти объятия ничем не грозят.       - Я буду ненавидеть тебя до конца жизни, – он смахнул слезы с бледных щек и посмотрел Сокджину за спину, заливаясь ими по новой. – Черт, даже высказаться не дали.       - Уже идут?       Хосок дернулся подобно ребенку, которому не разрешили взять очередную дрянь в магазине, и взвыл.       - Эй, – ладони оказались на лице напротив, а пальцы заботливо вытерли соленые реки. – Ты правильно поступил. Год назад я бы тебе петлю на шею накинул или коксом напичкал, но сейчас я, правда, не злюсь.       - По-твоему, я успокоиться от этих слов должен?!       - Да не ори ты, – отмахнулся Ким. – И спасибо, что без журналистов.       - Господин Ким, – позади раздался стальной голос, и Джин обернулся, вытягивая руки перед собой. – Вы задержаны по обвинению в денежных махинациях крупного размера, даче взяток должностным лицам, вымогательстве и подделке документов. Вы имеете право хранить молчание. Все что вы скажете может и будет использовано против Вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если у Вас нет денег на адвоката, он будет предоставлен государством. Вам понятны Ваши права?       Слова прокурора доносились обрывками где-то не рядом, где-то в параллельном мире или, может, вовсе являлись розыгрышем, который Хосок сам же подстроил. Он смотрел Сокджину вслед, испытывая острое чувство разочарования. Надеялся на облегчение из-за жажды справедливости, но никакого облегчения нет. Все произошло так, как должно было произойти, как они и договорились. Так почему же захотелось рухнуть посреди аэропорта и кричать, когда Сокджин поднял руки вверх и помахал ему? Потому что теперь Хосок остался совершенно один. Бывшего мужа прикроют лет на 8-10. От этих мыслей стало до тошноты страшно, теперь придется самому нести ответственность за поступки, учиться контролировать себя, стать самостоятельным. Хосок – взрослый ребенок, которому предстоит нелегкий путь знакомства с новым собой. Никакого воодушевления, исключительно страх.       Будь рядом Намджун, все страхи сбежали бы, щемились по углам и взор поднять не смели. Будь рядом Чонгук, все страхи обиделись бы, что на них не обращают внимания. Будь рядом Тэхен, все страхи выслушивали бы гневные речи, а потом кушали конфетки, бесконечно извиняясь за шалости. Будь рядом Юнги, каждый страх добровольно встал бы в очередь перед виселицей с ядовитой капсулой во рту, чтобы наверняка.       Женский голос объявляет посадку на рейс "Сеул-Париж". Странноватый парень в безразмерном худи и пальто поверх шаркает оранжевыми кроссовками вдоль длинного коридора и тянет за собой небольшой чемодан. Взял самое необходимое, остальное решил купить в Ницце. Позже он выставит на продажу дом, где жил с Намджуном, всегда перешагивающим через ступень, с Луи-Цитрусом, который теперь под присмотром Тэхена, с портретами того, чье имя помнить больно, а забыть невозможно.       Самолет отрывается от земли, а Хосок отрывает с мясом от себя Мин Юнги. Но он запретил себе сожалеть, запретил возвращаться в Сеул, запретил посещать их квартиру в Париже, запретил связываться с друзьями. У человека, приносящего одни несчастья, нет права жить счастливо. Пусть Юнги остается там, где осталось прошлое. Он жив, он такой же красивый и ревнивый, такой же вкусно пахнущий и жадный до поцелуев. Та же ухмылка, хитрый прищур, торопливая походка и задумчивый взгляд. Хрипловатый смех, запах сигарет и холодные руки, которые всегда согревают. В нем ничего не изменилось, тогда как в Хосоке мало что осталось прежним. В голове мотивы, которые для него играл Юнги, а в наушниках ранние "Day6".       В чемодане нижнее белье, сменная одежда на раз и кроссы, какая-то косметика и две фотографии. Он поставит их на видное место в новой квартире. Будет проходить мимо и мечтательно вздыхать, глядя на счастливые лица. Прошлое осталось в Корее, в настоящем Хосок летит во Францию, которую считает отныне своим домом, уперевшись лбом в иллюминатор. Смаргивает слезы, выключает освещение и закрывает глаза. Кошмары ему больше не снятся, вскрыть вены не тянет, нередко ощущается чувство голода. Хосок сам себе улыбается, он преодолел многое, сможет еще больше. А в чемодане две фотографии: с Мин Юнги на фоне Монмартра, и общее старое фото, времен их почти беззаботной жизни у Чонгука. Тогда Тэхен ухитрился поставить телефон на чайник и заставил всех прижаться кучнее. Юнги и Чонгуку пришлось навалиться друг на друга, но в итоге они подмяли всех и кухонный стол не выдержал. Фотография смазанная, но через нее Хосок слышит смех каждого. Тогда они были счастливы. И Намджун, что разлил в процессе съемки пиво, тоже был счастлив.       ***       - Апельсинка, прошу, открой дверь. Мы знаем, что ты дома.       В ответ молчание, даже шороха шагов не слышно. Тэхен повернулся к Чонгуку и Чимину и удрученно помотал головой. Они приезжают сюда каждый день, по очереди дежурят, но Юнги им не открывает. Оставляют пакеты с продуктами и сигаретами, иногда с выпивкой, потому что приходят смс с просьбой, и уходят. Чимин постоянно твердит, что Юнги эгоист, что нельзя так поступать с теми, кто его любит, иногда шантажирует сыном, но даже это не спасает ситуацию. Мин Юнги – слабак. И сейчас он своей слабостью упивается и хочет, чтобы его оставили в покое, дали время на принятие того, что его бросили, как ненужную вещь. Старая, местами раздербаненная игрушка, которую таскали везде за собой, пока не появилась новая. А ведь можно было залатать дыры и постирать.       - Так, мне это надоело.       - Что ты делаешь? Дверь выбить хочешь?       - Нет, Гук-и, он сам ее сейчас откроет, – Чимин агрессивно поколотил по двери. – Мин Юнги, если ты не выйдешь из своей берлоги, я тебя там заживо сожгу! Ты ведь знаешь, что я могу!       Тэхен и Чонгук переглянулись, чтобы найти ответ в глазах друг друга – всерьез их друг угрожает или нет.       - Думаю, он только рад будет помереть, но давай не будем ничего поджигать.       - А выламывать? Давайте вызовем мастера.       - Юнги нам носы потом сломает, – Чонгук достал сигареты. – Покурим?       Две руки охотно потянулись к пачке. Тэхен открыл окно в подъезде и присел на корточки. Вообще ни один из них не курит на постоянной основе, но обстоятельства вынуждают прибегнуть к никотину. Три самодостаточных мужика тусуются на лестничной клетке, как беспризорники, разве что дверные глазки жвачкой не залепляют. Чимин потушил сигарету о подошву ботинок и выкинул окурок в окно. Вернулся к двери и прислонился лбом.       - Юнги, – голос уже мягче. – Есть новости о Хосоке.       Послышалось шевеление, затем мат – Юнги запнулся о мусорный пакет. Пак затаил дыхание, вслушиваясь.       - Он жив и у него все хорошо.       - Откуда ты знаешь? – глухо по ту сторону.       - На похороны Намджуна он тоже приезжал. Открой дверь, давай поговорим.       - Чимин, зачем ты так? – взмолился Тэхен, подходя ближе. – Это подло.       - Я не пиздабол.       Дверь открылась, и все трое ввалились в прихожую, заставленную хламом и мусором. Юнги стоял, уперевшись плечом в стену и сверлил их похмельным недовольным взглядом. На нем были засаленная футболка и широкие пижамные штаны, растянутые в коленях. Даже через этот оверсайз было очевидно, что он скинул не меньше 7 кг. Лицо болезненного цвета, под глазами залегли тени отчаяния, волосы грязные, от него самого исходил не особо приятный запах. Смотреть больно.       - Дай-ка угадаю, – Юнги подошел к мужу и оттянул ворот водолазки. – Нормально на его члене попрыгал?       - Прекрати.       - Я так понимаю, от него ты и узнал про Хосока? – злобно прищурился. – Какая ты блядина, Чимин. Трахаешься с тем, кто людям жизнь поганит.       Чонгук встал между ними.       - Юнги, сейчас не это важно, а то, что с Хосоком все в порядке.       - Какой рыцарь. Чимин сам за себя постоять может, – развернулся и побрел в кухню, перешагивая через банки из-под пива. – Проходите, гости дорогие. И дорогая шлюха тоже пусть проходит.       - Я ему врежу.       - Тэ, не стоит, – осадил его Чимин, преграждая путь. – Он запойный, читай как потерянный. Мы пришли, чтобы помочь, а не сломать.       - Сломанное нельзя сломать, – заметил Чонгук и двинулся вслед за Юнги. – Но можно рискнуть починить.       В квартире бардак, как и ожидалось. Уборкой тут не пахло, пахло перегаром и испорченной едой. Тэхен отрыл в прихожей тапки и сразу принялся наводить порядок, растеряв всякое желание разговаривать с лучшим другом. Единственным более-менее чистым местом был пятачок с компьютером и музыкальной аппаратурой. Ким присмотрелся и понял, что Юнги все это время над чем-то усердно работал: урна забита смятой бумагой под завязку, по полу разбросаны листы с текстами, синтезатор подключен, а на столе пепельница. Оставаться наедине с музыкой было в его стиле.       - Я написал целый сборник, а он так и не объявился.       Тэхен вздрогнул от неожиданности.       - Где парни?       - Решили приготовить ужин, – хмыкнул Юнги и упал на диван, угаженный пятнами от алкоголя и бог знает, чем еще. – Как думаешь, ему бы понравилось?       - То, во что ты себя превратил? Вряд ли.       - Музыка. Моя музыка.       - А ему когда-то не нравилось? – с усмешкой спросил Тэхен, не отвлекаясь от чтения текстов.       - Иногда мне кажется, что ему ничего не нравится кроме страданий, желания сдохнуть и наркоты. Ах да, и члена в заднице. Не моего, естественно.       Юнги подобрал с пола бутылку виски и присосался к ней.       - Зачем так грубо? Он не заслужил, – Тэ присел рядом и подарил ему полный разочарования взгляд. – Хватит бухать, возьми себя в руки. Ты сына давно видел? Он уже целыми предложениями говорит.       - Тэхен, – до дна опустошенная бутылка полетела в сторону, и Юнги подумал, что хотел бы оказаться на ее месте. – Мне больно. Больно, блять, слышишь? Врачи говорят, что сердце болеть не может, но у меня болит.       Он посмотрел другу в лицо и прижал ладонь к груди, показывая, где именно то самое гадкое чувство. Брови свелись к переносице, язык увлажнил искусанные губы, которые начали подрагивать.       - Я сам хочу Минхо на руки взять, обнять, понюхать его макушку. Ты знал, что от него пахнет сладковатым молоком? Чимин давно не кормит сына смесью, а от него до сих пор так пахнет, – пальцы смяли футболку. – Но я, сука, не могу себя заставить. Не могу заставить себя выйти из четырех стен и жить так, словно Хоуп меня не уничтожил. А он уничтожил, – сквозь зубы. – Это он всегда тянулся за лезвием и колесами, так какого хуя к этому тянет теперь меня?       Ответить Тэхену было нечего. Он притянул старшего к себе и крепко обнял, позволяя выплакаться на плече, выговорить то, что все эти дни копилось в урне скомканной бумагой, проходилось пальцами по клавишам синтезатора и выкуривалось в окно.       - Он сидел на моих коленях и шептал клятву. Я просил его заткнуться, но он не слушал. Тэ, он впервые сказал, что любит меня. Нахуя? Нахуя ж, блять, он это сделал, если здесь его нет?! – Юнги отстранился и поднялся на ноги, нервно озираясь. – Где он?! Где?! – развел руками и усмехнулся, шмыгнув носом. – Я его люблю, а он что? Исчез. Съебался к бывшему мужу, который ему ногу сломал, несколько ребер, оставил на всю жизнь шрамы на теле, которые я зацеловывал. Вот этими губами, каждый сантиметр. Я его душу лечил, а теперь самый огромный шрам красуется на мне.       Когда-то красивое лицо исказила гримаса боли. Юнги стоял посреди комнаты с приподнятыми плечами, приоткрытым ртом и наливающимися глазами. Его нельзя починить, он сломан окончательно человеком, которого любит. Каждый день начинается с дождя, каждая ночь сопровождается ураганом, не прекращающимся вплоть до действия снотворного. За последние три месяца Мин Юнги вспомнил даже то, что было забыто еще до аварии, точнее не бралось во внимание: Хосок выковыривал маслины из пиццы; таскал его одежду, уверяя, что нашел это в своем шкафу; всегда поворачивал ручку чайника вправо, менял местами их зубные щетки; любил наблюдать за прохожими по вечерам, сидя на подоконнике спальни; цыкал, когда оказывался не прав, но никогда не признавал поражения.       Хосок выковыривал сердце из чужого тела, пропитывал чужую одежду своим ядовитым запахом, рявкал, когда ручка чайника слева, а щетки не на месте, потому что придирался к мелочам. Замыкался в себе и уходил в спальню, чтобы не продолжать разговор. Сбегал. Юнги уверен, что от него. И ненавидеть бы, вышибать из мыслей любимый образ, но он под кожу въелся и вшит на подкорках.       - Он в галерее с моим именем кончал! В глаза мне смотрел! Рыдал! Подо мной на грязном полу рыдал! – Мин подхватил с пола бутылку и повернулся к синтезатору. – К черту все!       Бутылка разбилась после третьего удара, но он продолжал лупить инструмент, пока не изрезал руки. В дверном проеме застыл Чимин, прикрывая ладонью рот, и рыдая вместе с мужем. Чонгук предпринял попытки утихомирить старшего, но тщетно. Друг ему не поддался и продолжил херачить по уже изуродованному до неузнаваемости синтезатору окровавленными руками, игнорируя осколки в ступнях.       - В любой другой жизни я буду приходить к тебе! Я отыщу тебя! Я отыщу твой омут! Какая хуйня! Как можно было этому поверить?! Он никогда меня не любил!       - Милый, прошу, хватит!       Чимин упал рядом с ним на колени и потянул на себя, крепко ухватив запястья. Они завалились на пол, и Чонгук зафиксировал ноги, чтобы Юнги не вырвался. Тэхен побежал за холодной водой.       - Мальчик мой, все хорошо, – зашептал Пак, стискивая буйного в объятиях. – Я рядом. Ну, тише-тише.       - Он меня бросил, Чимин! Бросил меня! Бросил! Бросил!       - Знаю, что больно, но потерпи, прошу.       - В чем я виноват?! Сука, в чем?!       - Я здесь, малыш. Все хорошо.       Тэхен вернулся с чайником и вылил воду точно Юнги на голову. Он готов поклясться, что слышал шипение и чувствовал запах гари. Через несколько минут наступила тишина, изредка нарушаемая всхлипами и икотой. Чимин приподнялся и увлек за собой мужа, удобно устраивая того у себя на бедрах. Пригладил волосы и вытер футболкой лицо.       - Поехали к нам, родной. Минхо заждался отца, – перевел внимание на парней. – В кухне аптечка. Несите сюда.       Юнги отсутствовал. Он бесцельно пялился в потолок и дергался от икоты. Жжения в ступнях совершенно не ощущал, как и то, что друзья обхаживают его израненные конечности. Оставили бы в покое, оставили бы вот так лежать пластом, но нет же. Лезут со своей заботой, поднимают на руки, куда-то несут, что-то спрашивают. Не хочет вам никто отвечать, неужели не видите пустое место?       Раньше дни делились на четные и нечетные, времена года – на теплые и холодные, постель – на двоих. Раньше хотелось слушать пластинки, жевать круассаны с малиной и чувствовать кого-то определенного рядом. Раньше хотелось подолгу не спать, встречать французские рассветы и нюхать воздух в парках после дождя. В целом и жить очень-очень хотелось, и в радость было, а теперь в тягость, но приходится. Желать смерти – не убивать. Желать смерти самому себе... Это пройдет. Тэхен так сказал.