Смена вкуса

Сережа наклонился, поднял пальто, отряхнул его и ушёл, не удостоив Остапа ни словом, ни взглядом. Что творилось в душе великого комбинатора! Он, мужчина со всеми достоинствами, не потерпевший ни одного поражения на любовном поприще, брошен! И как брошен! Даже несчастных гимназисток так не бросают их прыщавые нескладные ухажеры. Бендер, в непривычно подавленном для его жизнелюбивой натуры расположении духа, отправился домой. Сергея там не оказалось. Сергей не оказался там и в полночь, и в час ночи. Только в четвёртом часу он с пятой попытки открыл дверь и ввалился в комнату, принеся с собой крепкий аромат спиртного. Остап, который лежал в постели, не раздевшись, удивился: – Ба! Серёжа, вы же непьющий? Филимонов что-то буркнул и вместо ответа сполз по стене на пол, опасно накренившись вбок. Сердобольный сын турецкого подданного принялся тащить его худое, но почему-то очень тяжёлое тело в сторону кровати, сопровождая этот небольшой променад нравоучениями: – Серёжа, вы категорически не умеете пить! Вы же интеллигентный юноша, должны знать свою меру, закусывать в конце концов... Интеллигентный юноша недовольно бормотал и икал, то и дело выскальзывая из рук Остапа. – Когда вы вернётесь на путь истинный, я расскажу вам поучительнейшую историю о докторе Мухоярском... Вы слышали? Серёжа, насколько мог судить Бендер, о докторе Мухоярском не знал и, вообще, к беседе расположен не был. Пришлось отложить рассказ и направить все силы на перенос, который усложнился тем, что со стороны Филимонова началось внезапное и бурное сопротивление. Он то порывался встать на ноги и куда-то пойти, то наоборот, вис на крепкой, но не привыкшей к подобным истязаниям шее Остапа, держа её цепкими музыкантскими пальцами. Раздевание Серёжи оказалось делом, требующим колоссальной выдержки и терпения. Если стянуть с себя ботинки юноша позволил спокойно, то с остальной частью своего туалета расставаться он решительно не желал. Когда великий комбинатор начал снимать с него брюки, он залягал ногами как испуганная лошадь, пнул своего соседа в плечо и, ужасно этому развеселившись, захохотал. Даже после такой вопиющей неблагодарности Остап не бросил товарища и принялся вытаскивать его из рубашки. Серёжа, путаясь в рукавах и мыча какую-то мелодию, оторвал себе две пуговицы на манжете, безуспешно попытался прицепить их обратно, очень расстроился и попробовал отстранить заботливые, но настойчивые руки великого комбинатора. Вновь потерпев неудачу, он откинулся на спину, едва не ударившись головой об угол шкафа и забормотал. Впервые за ночь Остап разобрал слова: "потом", "не сразу" и "спешка". Здраво решив обдумать эту загадку позже, он хотел подняться с кровати Сергея и наконец лечь на свою, как вдруг юноша ухватился за его плечи и с небывалой для худого и перепившего существа силой потянул на себя, смазанно поцеловал в щёку, обдав её теплом и винными парами, так же внезапно разжал пальцы и провалился в сон. Всю оставшуюся ночь Остап, как олицетворение доброты и заботы о ближнем, провел у постели своего товарища. Серёжа во сне метался, его тошнило так, что к половине пятого вымотанный Бендер дал себе торжественную клятву никогда не подпускать молодого человека к спиртному. К пяти часам великий комбинатор в сердцах проклинал глупца, который первым отведал забродивший виноградный сок. В одиннадцатом часу утра Остапа разбудили чьи-то деликатные, но настойчивые касания за плечо. Затем на него упало несколько капель. Разлепив глаза, он увидел перед собой несколько опухшего, но умытого и выбритого Серёжу. Капало с его мокрых волос. – Ааа, вот и проснулся наш кутила, – сонно протянул Остап, – как ваше самочувствие? – Спасибо, ничего, – ответил чуть охрипший Сережа, поморщившись, – скажите, я вчера... – Про то, с кем и где вы так приятно провели время, я, увы! ничего сказать не могу... – Ах, нет, – покраснел Филимонов и, смущённо понизив голос, добавил,– я вчера себя вел... прилично? "Надо же, он разбудил меня, чтобы задать этот вопрос! Шляется, кутит, то сбегает от меня, то лезет целоваться, а потом ничего не помнит! Какое благонравие! Было бы забавно его немножко помучить." – подумал великий комбинатор и как будто нехотя уточнил: – Вы точно хотите знать? Филимонов, чьи щёки приобрели оттенок нежного тунца, выпалил: – Да, да! – Ну что ж... Вы пришли в часа четыре утра в прекрасном расположении духа и в сопровождении двух девиц сомнительного характера. Одна из них была брюнетка, а другая блондинка... Я, разумеется, выгнал их, поскольку препятствовать моральному разложению общества мой гражданский долг. Вы, конечно, немножко расстроились и даже хотели уйти, но передумали. Вы что-то пели, капризничали, потом пинались, затем оторвали себе пуговицы на рубашке и поцеловали меня. Вот и всё, пожалуй... Юноша в течение всего рассказа становился всё несчастнее и несчастнее. В конце вид его был настолько печальным, что Остап сжалился. – Не раскисайте, Серёжа, я пошутил! Филимонов с облегчением вздохнул и опустился на жалобно скрипнувший стул. – Девиц я выдумал, а всё остальное – чистой воды правда. В этот раз жалобный скрип издал Серёжа.