****
Для человека, борющегося с бессонницей и своими биологическими часами, Сонхун оправданно рад тому, что хотя бы одну ночь в пучине десятков других, проведёт с весельем, расслабленно попивая какую-нибудь химозную жижу, пока перед глазами не поплывут чужие лица. Всё же лучше, чем тратить несколько часов на заранее провальные попытки заснуть, после которых обязательно последуют стакан воды и включенный как минимум на ближайшую половину ночи экран телефона. И именно по этой причине Сонхун, специально пришедший с опозданием и уже как час находящийся в стенах коттеджа Кима, ласково обнятом громкой музыкой и неоновыми лучами подсветок, лишь размеренно потягивает что-то алкогольное из красивого бокала, что-то, что ему любезно всучил в руки Сону, и в составе чего он совершенно не осведомлен. Но пока напиток дурманит голову и заставляет растекающийся по внутренностям жар плавить тело, его мало волнует, что именно он пьёт. Один только неоновый свет, глубоким синим оттенком, плавно сменяющимся на фиолетовый и затем на зелёный, пьяняще впитывающийся в стены и разливающийся по куче лиц в комнатах, поднимает обмякшие тела с поверхностей мебели, дабы те, весёлые и слишком смелые, наконец по полной оторвались и по делу использовали громко работающие колонки. Сонхун мельком наблюдает за каждым из своих знакомых, которых знает из огромного списка друзей Сону, и слабо усмехается, когда замечает, как его старший брат, Чонсон, тоже на эту вечеринку любезно приглашенный, даже не танцует в толпе, а лишь, кажется, дрейфует, отталкиваясь от множества чужих тел. Пак изначально знал, что людей будет предостаточно, потому что Ким не тот человек, которого устроит тусовка в узком кругу людей, а так же был на все сто процентов уверен, что как минимум треть присутствующих Сону тоже видел впервые. Сонхун не особо поддерживал это незамысловатое «можете взять с собой кого захотите, всем буду рад», потому что подобное никогда не заканчивалось чем-то хорошим. Но вот он Пак, собственной персоной лишь полупьяно усмехается в воздух и, в принципе, доволен тем, что сейчас вокруг него происходит. Действительно огромный дом Кима и просторная гостиная, усеянная пьяным говором и движением, вполне смахивала на клуб: музыка была отчетливо слышна даже на улице, биты отдавали вибрацией где-то в груди, а воздух внутри пропитался запахами парфюмов, алкоголя и электронных сигарет. Адское месиво, но под градусом совершенно не мешающее. Пак упустит уточнение в виде того, что после попоек у Сону обычно приехавшие в одиночестве или в компании друзей гости обратно уезжали лишь вдвоём с кем-то в большинстве случаев для одной конкретной цели. Это еще больше заставляло сравнивать устраиваемые шумные вечеринки Кима с походом в клуб. Он был этакой незаметной свахой или подобием купидона, слишком развратным и не терпевшим розовые сопли, позволяющим своим земным деткам справлять людские потехи без конфетно-букетного. Ещё минут двадцать Сонхун так же проводит в компании алкогольных напитков, пока буквально вывалившийся из танцующей толпы тел Чонсон приземляется на подлокотник слева от него. Старший брат пил редко, но, как говорится, метко, и сейчас было чётко видно, что тому трудно управлять собственным телом, ставшим подобием ваты, но даже в таком состоянии его мозг работал на отлично, и он был слишком внимателен к окружающему. Пак понял это, когда наклонившийся к нему Чонсон негромко, но вполне различимо в кричащей вокруг музыке произнес: ― Если ты не раскроешь свои глаза и не увидишь, как та куколка сжирает тебя одним взглядом уже битый час, я займу его собой. Сонхун отчего-то смеётся. Он точно не перепутал от усталости адреса, приехав в какой-то ночной клуб, а не домой к своему другу, устроившему «небольшую» вечеринку? Для человека, борющегося с бессонницей и своими биологическими часами, Сонхун оправданно наслаждается витающей вокруг, привлекательной и дурманящей атмосферой. Та встречает его насыщенными запахами и обволакивает каким-то растекающимся жарким ощущением полной расслабленности, позволяет с лёгкостью отпустить осевший на плечи груз обыденных, изматывающих будней. И Сонхуну, обернувшемуся в сторону, в которую Чонсон кивнул головой, очевидно приходится по вкусу пара блестящих глаз, жадно рассматривающих его с ног до головы, сканирующих каждое мелкое движение: от прикрывающихся век до едва заметно приподнимающихся в акте дыхания плеч. Пак подносит бокал ближе к губам, кончиком языка ведёт по нагретому его дыханием краю и откровенно наслаждается, впитывает полупьяным телом чернеющий взгляд стоящего у противоположной стены парня. Он тоже в ответ открыто оглаживает чужое тело, с жаром вгрызается в короткую кожаную юбку, разрез которой сбоку дразнит, заканчивается на том уровне, где должно проблескивать нижнее белье. Незнакомец замечает интерес Пака, улыбаясь лукаво, и приподнимает ногу, опираясь ею о стену позади и заставляя предмет одежды, что привлек слишком пристальное внимание, задраться немного выше, плотнее обтянуть мягкое бедро. Сонхун не отводит взгляда, сглатывая, и чувствует, что алкоголь на полупустой желудок начинает брать своё ожидаемо быстро и чересчур внезапно: поток бурлящей крови ударом тока прожигает с ног до головы и его отчего-то начинает душить и так расстегнутая у ворота рубашка. ― Чонсон-а, ― он не поворачивается на брата, предпочтя отдать должное слишком привлекательному юноше, что в этот момент приоткрывает кукольные и блестящие губы, смахивая тонкой ладонью чёлку со лба, ― с чего ты взял, что он захочет потрахаться? ― Да, подцепить какого-то красавчика он не планировал точно, придерживаясь своих друзей, ― слишком четко для донельзя пьяного человека произносит брат, ― но, кажется, стоило ему увидеть тебя, и планы резко сменились. Чувак, мне кажется, ты и сам видишь, что он делает, пока смотришь на него. Сонхун облизывает губы, когда ладонь пожирающего его взглядом парня прислоняется к груди, обтянутой черной водолазкой, задевает висящее ожерелье и несколько других тонких цепочек и скользит томительно медленно, сладостно вниз, стекает к поясу и останавливается ниже, пальцами сжимая обтянутые юбкой ноги. Тонкие фаланги плавятся под приглушённым синим свечением и словно восковыми каплями мажут по одежде, а Пак чувствует, как неведомое желание подначивает его подразниться немного в ответ, но выражение его лица становится обыденно серьёзным и практически безразличным, стоит взглядом уловить две подползающие к объекту его внимания фигуры. Сегодняшняя вечеринка Кима отличалась особенной многолюдностью и шумом, а ещё, ― Сонхун отметил это лично для себя, ― излишним количеством придурков, любителей классически сладких девочек и мальчиков, пришедших сюда сугубо с целью отыскать хрупкую фигурку с высокими порнушными стонами, чтобы оторваться с ней у себя дома или прямо в пустующей спальне зачинщика тусовки. Пак поднимается с места, мельком уловив слишком распущенные чужие руки. Он ещё не совсем пьяный, лишь слегка, но в любом случае не менее трезвый, и это всё не означает, что он будет против повеселиться и показать красивый оскал белоснежных зубов. ― Куколка, тебя и на минутку оставить нельзя ― все взгляды на себе собираешь, ― слетает слишком довольно с губ Сонхуна, когда он обходит два силуэта, стоящих рядом, и по-хозяйски укладывает широкую ладонь на талию парня, к которому обращается, чтобы после, кинув взгляд через плечо, сказать: ― Ребят, простите, но вы немного мешаете. Ладно. Может, Сонхун не был прав на счёт состава нынешней тусовки, потому что ожидаемые пьяные возгласы возмущения так и не коснулись его ушей, а в пространстве разлетелось лишь немного разочарованное и отчасти виноватое «Окей, окей. Хорошо». Парни перед глазами только и сделали, что, подняв ладони на уровне груди, взяли себе путь куда-то в сторону кухни, но даже так он провожал их несильным прищуром до тех пор, пока их не скрыли из поля зрения чужие спины и отсутствие нормального света. ― «Babydoll», значит? Размазанные в гуле десятков чужих усмешек слова вместе с громким битом, отдающим прямо в груди и сотрясающим мышцы, ласкают ушные раковины, подстрекая Сонхуна озарить холодное, практически равнодушное лицо ухмылкой с блеском выбеленных зубов и привалиться тут же боком к стене, так, чтобы на уровне глаз напротив оказаться и лукаво короткий, оценивающий взгляд от самых ботфортов до аккуратно подчёркнутых тушью ресниц пустить. Незнакомец смотрит в ответ и только и делает, что продолжает тонкими пальцами по бедру водить, вырисовывая незамысловатые, но определенно нравящиеся Паку рисунки. ― Тебе подходит, ― произносит с полупьяной искринкой в глазах, чтобы после, придвинувшись чересчур близко и начав ловить вырывающийся жар из чужого рта вкупе с запахом чего-то сладкого, громче обычного сказать: ― Куколка? ― Да? ― Ты ведь любишь играть? Я не ошибся?****
― Скорее всего, это был друг кого-то из моих многоуважаемых гостей, ― Сону пожимает слегка плечами, чтобы после сразу же наклонить голову, встретившись с холодом стены, и кинуть на Сонхуна сонный взгляд. ― Ты ведь в курсе, что я разрешаю брать с собой кого угодно. Больше людей ― больше движухи и веселья. А я веселиться, к слову, очень люблю. ― А помнишь, с кем он пришёл? ― Хун-а, я был в говно до начала вечеринки, вдобавок к этому ещё и окружён слишком большим количеством людей, чтобы точно помнить, с кем пришел твой сахарный, ― уныло тянет слова Ким, выпячивая нижнюю губу и даже немного скатываясь вниз. ― Я даже лица его не знаю. Пак отчего-то точно помнит, как и когда всё произошло, и этому факту не препятствовало даже то немалое количество блестящей жидкости в красивых бокалах, так скоротечно оказывающихся в руках почти каждого из гостей, которых он замечал в поле зрения. Ночь выдалась весьма забавной, но после неё Сонхун не был уверен абсолютно ни в чём, кроме того, что после этой пары часов, проведённой в коттедже Кима, его жизнь совсем немного, но изменилась. Если быть честным, пошла по пизде. Свернула к чертям крышу, чтобы та с веселым свистом и радостным «Ну, я поехала!» действительно скатилась набок и на этом своё путешествие не закончила ― только начала. ― Сону, поверь мне, он выглядел настолько охуенно, что ты просто не мог не запомнить его. ― Его я не помню, а вот ты сейчас напоминаешь мне тех самых тупых копов из дорам, которые допрашивают по сто часов несчастного прохожего, зашедшего в кафе, чтобы найти туалет и спокойно поссать, но по воле случая заставшего ограбление, ― друг фыркает, а на его лице появляется такое чёткое раздражение, что Пак и сам понимает: он слишком сильно давит и перебарщивает со своей навязчивой идеей разыскать одного конкретного человека, которого Сону, в силу как минимум одной своей нетрезвости, по правде не запомнил. Сонхун разворачивается на пятках и устало теребит плечо, когда Ким лениво потягивается, заставляет громко хрустеть позвонки, измученные бесконечно текущими лекциями, и прощается, неторопливо возвращаясь в стены отчасти родного, но уже весьма надоевшего универа. Будничное утро было хорошо не только отсутствием пар, но и тем, что лёгкий ветерок разбавлял в последнее время слишком яростно греющее землю солнце и подгонял светло-серые облака, что мельком, но прикрывали горящий блин на небе. Свет притуплялся и падал на заспанные лица студентов немного унылыми, но приятными лучами, а в совокупности с никуда не спешащими водителями автомобилей общая картина утра представала перед глазами мягкой и даже умиротворяющей. Поправка: представала бы. Если бы только голова Сонхуна не стала вмиг совершенно пустой, позволив одной единственной мысли гулять в просторе черепной коробки: он был чересчур уверенным в себе для того, чтобы по-настоящему иметь шанс сохранять былую непоколебимую стойкость, так неожиданно и не вовремя его покинувшую, перед чужим очарованием, показавшимся Паку неподдельным гипнозом. И именно по этой же самой причине Сонхун, будучи почти неделю болеющий по одной конкретной персоне, даже имя которой почему-то не узнал, стоял каждый божий день по вечерам в душе и позволял себе утыкаться лбом в стену, выпуская изо рта прерывистые потоки воздуха, тяжело проходившиеся по легочной ткани. Он даже не догадывался, что одна шумная и совершенно бесстыдная ночь из череды точно таких же доведёт его до теперь каждодневно ватных ног, а чёрная массивная зажигалка, украшенная наклейкой с изображением какого-то паренька из хентай-манги, чей выпяченный зад едва-едва прикрывала короткая юбка, заставит ловить самые красочные флешбеки. Чонсон, на следующий день после той самой легендарной попойки кинувший эту вещицу прямо в ладони Пака и поставивший звонкое клеймо «по-блядски», лишь попросил брата не разбрасываться такими вещами по дому, потому что иначе их родители милосердно пропишут им по первое число и выпорют, как пятилеток. Сонхун на чужие возражения лишь шумно вздохнул, сам не зная, кому мысленно говоря спасибо за то, что хоть член замазали.****
Атмосфера вокруг становится с каждой секундой тяжелее, ― клубы медленно растворяющегося в воздухе горького дыма неприятно забивают нос и обжигают слизистую, когда Пак в раздумьях затягивается слишком долго и усиленно. Эти несколько дней даются ему, кажется, даже сложнее, чем гребанная сессия, совсем недавно издевающаяся над ним с заливистым смехом и распахнутыми в безумии глазами. Её место заняли чужие фантомные черты лица, когтистые тени, отбрасываемые накрашенными ресницами на щёки, и расширенные в экстазе зрачки, влажная от пота кожа и истерзанные губы, за контур которых выходили очаровывающие розовые разводы, вкупе со слезящимися, картинно сверкающими глазами. Сонхун с трудом справлялся с постоянно накатывающими снежной лавиной воспоминаниями, то сладостно окутывающими чужим ароматом парфюма, то одновременно обхватывающими горло в порыве вызвать асфиксию. Паку не особо важно то, что с каждой новой затяжкой он ловит полные отвращения взгляды других мимо проходящих, прилежных студентов, ведь знает, что ничто ему не придаст подобной уверенности, какую благородно дарит гипнотическое появление в его сознании аккуратного силуэта слишком привлекательного незнакомца. У только что привалившегося к той же стене Нишимуры, что ловко обогнул идущее перед ним небольшое сборище учащихся, таковой причины, Сонхун уверен, никогда не было, потому что такому сорванцу (слабо сказано), как этому высокому японцу, хватало, так сказать, природного пофигизма, чтобы бессовестно сжимать меж пухлых губ фильтр сигареты. Пак без запинки может пересчитать по пальцам одной руки вещи, к которым Рики относился серьёзно. ― И чего рожа такая кислая? А, Хун-хён? ― задает вопросы парень сразу после того, как успевает удобно, лишь слегка скатиться вдоль стены и свободной рукой растрепать и так запутанные, слишком сильно отросшие волосы. Пак вздыхает. Рики каждый раз удаётся застать его в месте за углом университета, которое студенты обозвали коротким и понятным «курилка», отчего мысль Сонхуна, что японец увиливает из аудитории во время абсолютно всех перерывов, что длятся дольше пяти минут, обретает новую силу. ― Да так, хрень какая-то, ― проговаривает в надежде, что его слова прозвучат максимально убедительно, будто он ссылается на постоянную головную боль из-за учебы. Но, в принципе, Сонхун на подобное не жалуется. Он слишком долго пахал, чтобы иметь возможность поступить в нормальный университет, поэтому отчисление уже на третьем курсе станет огромным упущением. ― Будь это так, мои уши не были бы вынуждены улавливать твои унылые вздохи. Не порть мне настроение, ― спокойно произносит друг, без укора наградив взглядом прищуренных от дыма глаз, в то время как сам Пак выуживает из кармана темно-синего пиджака такую уже привычную для длинных пальцев зажигалку. Чужая вещица катается меж пальцев уверенно, гладко, так, словно Сонхун был знаком с ней с младенчества, и она заменяла ему пустышку. Мягкие подушечки пальцев аккуратно, неторопливо оглаживают контур наклейки, совсем незаметно выступающий, пока брови от раздумий и излишней сосредоточенности на воспоминаниях сводятся к переносице. Сонхун, откровенно говоря, очень раздражён, ― попытки разыскать таинственного парня без имени каждый грёбанный раз оказывались провальными, словно кто-то сверху насмехался над людскими страстями и желанием совершить ещё один грешок, и Пак даже стал допускать мысль, не зря ли он вообще старается и стоит ли наконец-то прекратить играть в прятки. За одним автобусом всегда приезжает другой, так и новый человек в любом случае заменит предыдущего, и вот зачем тогда запариваться? Аура вокруг, казалось, начинала медленно искриться от напряжения, стоило Сонхуну начать с особым усердием прогонять мысли по черепной коробке, миллионами разных разрядов пробегала по прозрачным ладошам воздуха. Нельзя сказать, что столь быстрое развитие событий в тот самый злополучный день Паку не понравилось до ужаса, но тем не менее сейчас оно же неустанно мучало и так едва удерживаемую от взрыва голову. ― Прям как у Хисын-хёна, ― голова друга едва заметно кивает в сторону ладони Пака. ― Как у кого? ― Хисына, ― повторяет Рики, бросая взгляд заспанных глаз чуть вверх, ― он, сейчас немного скатившийся вдоль стены, казался ниже Сонхуна, ― Знакомый моего кореша. Помнишь, наверное, Джейка? ― к чужим губам приближается наполовину выкуренная сигарета, красиво зажатая меж длинных пальцев, пока Пак крутит в голове только что произнесенное имя и расширяет глаза, когда перед ними появляются чёрные волосы и точно такого же цвета вязь татуировок по сильным рукам с жилистыми кистями. Нишимура, по лицу друга понимая, что тот вспомнил нужного человека, только спокойно продолжает свою речь дальше: ― Его бойфренд ― Чонвон ― работает татуировщиком в салоне неподалеку, и Хисын там же. Я у него ведь бил кумихо на пояснице. ― Ахуенно вышло. ― Вот-вот, ― Нишимура выпрямляется, добивая сигарету до уровня бычка, и тушит прямо об стену позади. ― У него зажигалка такая же, даже наклейка точь-в-точь, что и твоя. ― А он был на вечеринке Сону? ― На последней тусовке у Кима? Да, они с Джейком и Чонвоном вместе пришли. Однако я видел Хисына лишь в самом начале, а потом потерял из виду. У Сону хата ведь немаленькая, за всеми не уследишь, ― спокойно слетает с чужих губ, пока Сонхун понимает, что настало то самое время, когда ему действительно стоит ощутить пробегающий табун мурашек по спине от понимания, что он нашёл. ― А чего спрашиваешь? ― Рики хватает пары секунд, чтобы понять, в чем дело, и слегка приоткрыть рот. ― Так это его зажигалка? ― Он оставил у меня дома, когда… ― последнее слово предательски растягивается из-за неугомонно мельтешащих в голове мыслей о том, что сказать будет правильнее. ― Когда что? В ушах болезненным звоном разносится чужое сладкое хихиканье, и Сонхуну даже кажется, что он в этот самый момент всё ещё слишком чётко может воспроизвести собственные шаги по узкой лестнице, ведущей на этаж выше, и желание слегка затормозить, чтобы с более приятного ракурса наблюдать, как задирается короткая юбка, больше обнажая участки даже просто с виду мягких бёдер. Вдох. Второй. Пака на две части разрывает желание схватиться за голову лишь от одной мысли, тягуче напоминающей, что он всё же изучил чужую кожу собственными пальцами, но и не только ими, ― прикасался раскрытыми губами и одним лишь взглядом расщеплял по клеточкам. Всё, в чем Сонхун верен, так это в одном простом факте: лучше бы он действительно был до чёртиков пьян в этом душном из-за алкоголя и большого количества людей коттедже, чем настолько хорошо помнил каждый гребанный миг, проведённый кожей к коже с этим таинственным парнем с вечеринки. ― Забей, ― говорит, предварительно разрешив себе ещё несколько минут помолчать, чтобы собраться и не дать организму позорно откликнуться тяжестью снизу прямо на людях. ― Ты можешь сказать, где этот тату-салон? Я хочу вернуть ему зажигалку. Сонхун отчего-то предпочитает делать вид, что хитрая ухмылка Нишимуры не прожигает в нём сквозное отверстие, и лишь наблюдает за сигаретой в своей ладони, дымящейся аккуратно, разносящей серые полосы по воздуху так, словно они ― маленькие приведения. А друг отчетливо ловит колебание, стекающее с кончиков тонких пальцев, остающееся фантомной тяжестью на самых ресницах, и только сообщает короткое «VIPER», чтобы после, прежде чем окончательно оставить Сонхуна в одиночестве, продолжить: ― Лучше идти туда послезавтра. Хисын бьёт в субботу допоздна, ― ядовитое подмигивание и пара шагов в сторону мельтешащих по территории университета студентов. ― Удачи с ним, Хун-хён. Он та еще стервоза. Нишимура, не спуская с лица ехидной улыбки, быстро забегает за угол, пока Пак даже не планирует оправдываться перед ним и нагло врать, что он действительно пойдёт в салон, только чтобы благородно отдать забытую вещь владельцу. Ведь всё и так ясно? «VIPER», значит?****
Прислушавшись к совету Рики, Сонхун едет в нужный салон в субботний вечер, покручивая в руках зажигалку и из-за изображения на ней невольно вспоминая одну из самых чарующих ночей в его жизни. Как-то разочарованно опускает плечи и смотрит в сторону, в окна, ― они чистые, прозрачные. Снаружи ― довольно оживлённая для настоящего времени улица. После осевшей влаги весеннего дождя, больше похожего на остатки мокрого снега, грязь липнет к ботинкам прохожих, стремительно пересекающих длинные ряды зданий, и пачкает брюки. Серо-коричневые корки льда на дорогах, ещё не растаявшие, ожидают своего последнего часа. И Пак, кажется, с минуты на минуту тоже встретит свой в виде Хисына. Имя незнакомца бархатистое, красивое, приятно скользящее на языке только подначивает вспоминать своего хозяина в особых красках. Желание прикоснуться к самому себе хотя бы минимально от картинно сверкающих чужих, фантомных глаз перед своими давит на сознание так сильно, что у Пака в паху от этой тяги едва не зудит. Он расставляет ноги шире, пока сидит в такси, и едва заметно съезжает по спинке сиденья ниже, стараясь сделать это как можно естественнее. Водитель не обращает на него абсолютно никакого внимания, и Пак оттого вздыхает глубоко, опускает одну ладонь на колено и прикрывает глаза, пока под веками всплесками красок взрываются картинки, полностью всё тело прожигая мощнейшим разрядом тока. Этот Хисын ― опасное, слабое место, змеиный укус, пускающий незамедлительно действующий яд в беззащитные тела; он ― подобен гибкой гадюке, и Сонхун как никогда понимает, что по иронии судьбы тату-салон полностью описывает своих работников. Хисын собирает в себе невероятные цвета ночных, неоновых городов одновременно со всеми самыми тёмными закоулками бетонных коробок и глухих мест, обвитых густо диким виноградом, словно его пальцами, что хватают за горло. Он ― всё вместе и в одном углу, заставляет содрогаться и терять разум в шлейфе сладкого парфюма. И Сонхун не исключение; вообще сомневается, что исключения есть. Салон встречает его высокими стеклянными дверьми и яркой вывеской «VIPER STUDIO», так сильно, но гармонично вливающейся в окрестности улицы, что Пака, до этого татуировками совершенно не интересовавшегося, невольно сжимает желание потянуть за широкую ручку и войти внутрь. В помещении пахнет чем-то сладким, знакомым. Так пах Хисын. Небольшая комната, совершенно свободная от людей, с выкрашенными в оливковый цвет стенами, широкие диваны черного цвета, кофейные столики, стеклянный шкаф во всю стену, заполненный небольшими статуэтками, прямоугольными фигурами и картинами, ― отнюдь не это заставляет Сонхуна зажмурить глаза и на пару секунд дать глазам отдохнуть от чистого белого свечения. Ему кружит голову, сводит с ума ударивший в нос, так давно не ощущаемый, почти забытый запах чужой шеи и запястий, заставляет человека, что этим запахом пропитался насквозь, каждым слоем кожи прочувствовал, оказаться под самыми веками. Пак перекатывает во рту вязкую слюну, в то время, как в своих воспоминаниях удерживает крепкой ладонью ту самую гладкую, красивую шею, пока его руку сжимают пальцы Хисына, заставляя отчетливо почувствовать, как он сглатывает. Его, Сонхуна, впускает во влажный рот и пропускает дальше по телу, без остатка слизав каждую белесую каплю. Мурашки бегут по телу быстрее, чем Пак успевает соображать и переваривать происходящее. Он неловко ведёт плечом, обтянутым чёрной футболкой, прежде чем увидеть ажурные перила узкой лестницы, ведущей вверх. Конец ступенек приводит во второй, более просторный холл, светлый, с широкими окнами и бежевыми стенами, на которых своё место находят незамысловатые, сплетающиеся полосы, похожие на линии тату по коже. Здесь и находится ресепшн ― закругленная белая стойка, за которой на кресле удобно располагается администраторша ― девушка с, как у Ариэль, красными волосами, что с двух сторон заколоты крупными невидимками и распущены по острым плечам. У нее руки украшены разноцветными полосами стеблей растений, будто нарисованных акварельным красками, гармонично вписывающимися в ее нежный, невинный образ, пока она ими же поправляет бретельки платья, скатывающиеся вниз, и болтает с двумя рядом стоящими парнями. Сонхун, пользующийся тем, что его пока не заметили, успевает неторопливо вертеть головой, сканируя помещение. Оно схоже с тем, что было выше, однако людей тут, не смотря на вечернее время, достаточно. Здесь расставлены диваны и кресла с чёрной обивкой, на стенах висят узкие полки с украшениями для интерьера, у противоположной от зоны приёма стены растягивается ряд высоких тумб, несущих на себе раковину, две кофемашины, бумажные стаканчики, стеклянные чашки и пузатые прозрачные баночки. Рядом с ними длинным рядом выстраиваются вытянутые бутылки с сиропами, из которых Пак отчетливо узнает Голубую Лагуну. Зачем она тут? ― Подойдите к ресепшену, пожалуйста, ― Сонхун не сразу слышит мягкий голос сбоку от себя, прерываемый негромко играющей на фоне Apartment, ― он знает эту композицию, ведь та не один раз включалась на вечеринках у Сону. Когда Пак, неловко зачем-то кивая, подходит ближе к стойке, почти впритык, и здоровается с парнями, что прежде стояли здесь, то внимательнее разглядывает вязь черных тату по их шеям, плотно забивающую чистую кожу. Понимает, что, оказывается, Хисын окружен людьми харизматичными, красивыми. Он замечает так же то, что платье на администраторше светлое, почти голубое, длиной примерно в три четверти бедра, а глаза у неё мягкие, добрые, осторожные, цвет ― нежная кофейная пенка. Идеально для того, чтобы занимать подобную должность. ― Добрый вечер, ― девушка приветливо улыбается и кокетливо отбрасывает несколько мешающих прядей волос за спину. ― Во сколько и к кому вы записаны? ― та, на чьём бейджике выведено «Шэнь Сяотин» Сонхуну импонирует. Она высокая, внешне очень приятная и располагающая, расслабленная, но одновременно почему-то напоминает кошку, ловкую лисицу, ту самую кумихо, что набита у Рики на пояснице. ― Если честно, я пришёл не для того, чтобы сделать татуировку. Нужно кое с кем встретиться ― Я могу позвать того человека, к которому вы пришли. Как вас представить? ― проговаривает Ариэль, что-то внимательно высматривая у себя на ноутбуке. ― Думаю, ожидать придётся совсем немного, сеансы у всех мастеров вот-вот закончатся. ― Нет, пока не нужно. Я просто здесь подожду. ― Как пожелаете. У нас есть кофе и- ― Я не хочу, ― перебивает, ― спасибо большое. Ноги Пака медленно несут его к широкому коридору, где он лицезрит выложенный светлой плиткой пол и разбросанные по стене узоры, ряд идущих друг за другом зелёных дверей, за которыми, скорее всего, скрываются кабинеты тату-мастеров. Из одного такого быстро выбегает какая-то девушка с собранными в два тугих хвоста волосами и выбивающейся чёлкой, на её плече висит большая спортивная сумка, а на скуле набито черное сердечко ― Сонхун успевает заметить его, прежде чем та пробегает мимо него и скрывается где-то позади, в холле. ― Я на сегодня всё. Сяотин-онни, зайка, спасибо, что принесла мне сегодня все материалы в кабинет. Я у тебя в долгу! ― Всё в порядке, Джиу. Ты можешь просто встречаться со мной, и мы будем квиты, ― отчетливо доносится до ушей, заставляя едва заметно ухмыльнуться. Конец коридора приводит к следующему помещению, уставленному шкафчиками, столами, кушетками ― всё чёрного цвета, неплохо сочетающегося с тёмными стенами, но сильно контрастирующими с теми, что находятся в двух холлах этого здания. Сонхун робко окидывает взглядом совершенно его не замечающих людей, и насчитывает четыре места, грамотно, как кажется обычному человеку, оформленных для комфортной и качественной работы. Как минимум клиенты, сидящие на кушетках и скролящие ленты социальных сетей в телефоне, не жалуются. Последним, на что обращает внимание Пак, прежде чем чужой голос заставит его замереть, становятся высокие торшеры и кольцевые лампы, тихо шумящие кондиционеры. ― Кого ищешь, сладкий? ― ощущение тёплой ладони на плече приятно отдаёт покалыванием и Сонхуну почему-то одного только такого прикосновения бессовестно недостаточно. Если вдруг начать подбирать синонимы к жизни Сонхуна, то ими станут, скорее всего, слова учёба и порядок, спокойствие и целостность, которые периодически дополняются переутомлением и извечным желанием отоспаться. Все они по-своему гармонично сообщались между собой, криво, косо, но подходили друг другу ровно до того момента, пока в мирное существование Пака всепоглощающим тайфуном не ворвался таинственный, завораживающий, очаровывающих одним взмахом ресниц и движением кисти парень. Жизнь Сонхуна ― какая-никакая стабильность, но опять-таки ровно до той поры, пока Хисын внезапно не повёл за собой в растворяющуюся в темноте ночи комнату. Он касался его, водил ладонями по спине и пальцами цеплялся за широкие, сильные плечи, так, без тени смущения и сомнений, словно и не делал этого никогда вовсе, не переступал тонкую, хрупкую, легко разрушаемую грань. И в этот самый злосчастный момент, когда предмет ежедневных тяжёлых воздыханий и бессонницы опускает руку, чтобы взять его ладонь в свою, нежную и деликатную, сладко переплетая пальцы, Сонхун понимает, что готов подать на хозяина салона в суд за то, что в этом месте всё сделано идеально, абсолютно подходяще для того, чтобы Хисына пылко, до покалывания в кончиках пальцев, безгранично и абсолютно по-животному хотеть. Но тот позади и сам умудряется покраснеть от этого слишком, как сейчас кажется, интимного жеста. Хорошо одно ― Пак об этом никогда не узнает. Сначала Сонхун, обернувшись, смотрит в упор в течение нескольких секунд. Они нужны лишь для набора кислорода в лёгкие, чтобы отговорить своё тело от безумного желания сделать резкое движение вперёд, встретившись губами с чужими, так близко расположенными. Прикрывая на мгновение глаза, Пак видит пропасть с характерным ароматом чего-то сладкого, открывая их вновь, замечает всё то же самое, отчего-то слишком похожее на мираж. Он человек терпеливый, сдержанный, не очень, опять-таки, требовательный и неусидчивый, но сейчас ощущает, как в животе что-то горячее и тяжёлое оседает с противным зудом. Собственное несвойственное поведение кажется мнимым, эмоции нехарактерно несдержанные и резкими, грубыми, до ужаса честными, настоящими. Но Пак на чужой вопрос всё же молчит, покорно следуя за тянущим его в сторону Хисыном, скрывающимся от чужих глаз, пусть и совершенно незаинтересованных. У Хисына в кабинете все стены выкрашены чёрным, кроме той, что расположена напротив входа, ― её украшает имитация под белый кирпич. Из мебели здесь ― большое зеркало по левую сторону от двери, узкое, во весь рост, окруженное небольшой сетью лампочек; напротив аккуратный диванчик с ярко-красной обивкой, смотря на который Сонхун невольно допускает мысль о том, насколько будет удобно здесь делать зеркальные фотографии. ― Нравится? ― спрашивает размеренно, спокойно; мимолётно Сонхун даже сравнивает его с лампочкой высокого торшера около стола, тепло от которой льётся лениво и медленно, незаметно совсем, пока она сама не позволит заметить его в череде загруженных будней. ― Размер и обустройство моего кабинета может сравниться разве что с кабинетом Чонвона, а он, к слову, открыл этот салон. Интересно, есть ли в галерее у Хисына изображения в этом зеркале, где он со сдвинутыми коленями в той самой кожаной юбке откидывает голову на спинку дивана? ― О чём задумался, Сонхун-а? ― произносится у самого плеча; Пак едва заметно вздрагивает. ― Ну и долго же ты, ― голос вместе с жаром выдыхаемого воздуха томительно, мучительно медленно перемещаются ближе к уху. ― Я думал, что ты быстрее разыщешь меня после произошедшего. Мне казалось, тебе тогда понравилось очень сильно. Хисын приближается быстро ― напряжён одновременно почему-то, как струна. Сонхун стоит же спокойно и чувствует, как парень за спиной трётся об него и вдыхает запах кожи на шее насыщенно, нетерпеливо. Пак почти ощущает по телу россыпь мурашек, почти вздрагивает от них. ― Ты оставил у меня свою игрушку, ― говорит, демонстративно вытаскивая зажигалку из кармана джинс на уровень лица, перемещая меж ловких пальцев. Пока чужая теплая ладонь перехватывает его собственную, забирая вещицу, Сонхун примечает красное кресло на колесиках, повернутое чуть вбок, широкий стол в конце комнаты во всю стену с множеством выдвижных шкафчиков, и рядом расположенный другой, более высокий с тонкими полками, доверху набитый какими-то баночками и еще множеством совершенно непонятных склянок и упаковок, ровно и аккуратно расставленных по поверхностям. Пак сосредотачивает внимание на небольших, насыщенных оттенками синего, картинах, на настенных полках, заполненных то обычными искусственными цветами в маленьких кашпо, то вновь какими-то небольшими прямоугольными коробочками, пытаясь удерживать своё слишком честное тело от приятной дрожи. ― И где же твоё «куколка»? ― спрашивает Хисын шёпотом, стоя позади Сонхуна и бессовестно умелыми руками проскальзывая под чужую куртку и оглаживая крепкую спину, им лично протестированную примерно неделю назад. Он его изучает повторно, исследует, и от этого почему-то внезапно ведет. ― Только в пьяном угаре язык развязывается или я без юбки уже не такой привлекательный? ― широко улыбается с ноткой игривости в тёмных глазах, говорит нарочито лениво. ― Кстати, ― произносит внезапно занырнувшая одной только головой в кабинет Ариэль и, понаблюдая за тем, как Хисын подмигивает Сонхуну и жмется бесстыдно ближе, так же, совершенно не смущаясь, продолжает: ― ты читал ту статью, что я скинула тебе? ― Ту хуету про съезд татуировщиков? ― Хуета у тебя в штанах, Хи, а это очень важное мероприятие, где нашему коллективу стоит появиться. Парень кидает администраторше короткое «Давай потом» и, выдохнув прерывисто и молча отпустив Сонхуна, лишив его своих ладоней, украшенных тонким браслетом и кольцами на пальцах, отходит, чтобы запереть дверь. Паку неожиданно без этих прикосновений становится холодно. В этот же самый момент Чонвон, сидящий у административной стойки и до этого болтающий с Сяотин, печатает Рики незамысловатое: «Он реально приехал». «Чувак, он в ловушке. Взгляд Хисына ещё никогда не становился таким пожирающим».****
Хисына второй день воротит от собственного запаха, потому что тот смешался с чужой терпкостью, пропитал волосы и всю кожу, не намереваясь когда-либо выводиться и прекращать колкими ударами напоминать о своем первоначальном хозяине. Всё это время, прошедшее после той самой вечеринки, он пытался развязать спутавшиеся в толстые узлы мысли и собрать их в отдельные нити, привести в порядок и наконец обдумать причину своего состояния. Почему ему в мозг ударяет любая мелочь, отчего его так сильно кроет? Он не знает, а эти два дня не дают ему абсолютно ничего, кроме неистовой тяжести между собственных ног. Отпустив своего последнего к довольно позднему времени клиента, сеанс с которым длился целых шесть часов, Хисын на ватных ногах выходит из салона, приземляясь на ступени, совершенно игнорируя скопившуюся на них за день пыль и засохшую грязь. Позади двери снова хлопают,― кто-то вышел следом. Ли трет затекшую шею правой рукой и боковым зрением улавливает яркий, насыщенный розовый цвет волос одной из членов их команды, что скачет на ветру подобно языкам мягкого пламени. Рей облокачивается на перила спиной и, он чувствует, смотрит на него, пока он сам ― на полуночный город с его высотками и гудением, каждый раз напоминающем, что люди еще живы. ― Бросил курить? ― Нет. ― Значит, у тебя что-то случилось. ― С чего взяла? ― В последнее время странный ты какой-то, ― пластмассовый высокий стаканчик в чужих руках, доверху набитый льдом и наполненный наполовину какой-то оранжевой жидкостью, подносится к маленьким губам, чтобы те ухватили розовую трубочку, и Хисын отчего-то лениво оборачивается. Он точно не знает, просто ли Рей наблюдательнее других людей, или же ею управляет лишь чистая интуиция. ― Расскажешь? ― Зачем? ― Мы, вроде как, друзья, и мне, так, к слову, не поебать на твоё состояние, ― девушка улыбается нежно, но этот момент длится недолго. Ли на чужую фразу молчит, лишь выуживает быстро пачку сигарет из кармана джинс, следом за ней зажигалку. Через минуту свободная от сигареты ладонь запускается в волосы, наматывая маленькие, не особо длинные локоны на пальцы. Лаконичное «блять» скачет от одной стенки черепной коробки к другой, бьётся об мозг неистово, дико колотится и изнутри раздирает тревожными мыслями, которые все никак не успокоятся. «А вдруг не найдёт?» «А вдруг ему это нафиг не надо ― такого человека, как я, искать?» ― скребёт вопрос под рёбрами, всё никак не отпустит, пока звуки вокруг перекрывают гулкие удары сердца. Хисын не пил в тот день. Тогда не хотелось, и даже наличие в доме какого-то богатенького парнишки всего, что можно разыскать в тех самых дорогих клубах, не подстрекало опрокинуть пару стопок, как бывает обычно. Его тревожила мысль о том, что, может, зря он все-таки согласился на приглашение Джейка пойти с ним и Чонвоном развеяться и отдохнуть от, как выразился Шим, извечного жужжания татуировочной машинки и чёрных от краски салфеток с антисептиком. И спустя почти час от начала вечеринки так до конца и не понимает, зря ли. Потому что пришедший в это время парень, с белоснежным оскалом поприветствовавший хозяина коттеджа и взявший у него какой-то напиток в бокале с невероятно тонкой ножкой, был из того разряда людей, которые могут показаться совершенно обычными, но в своей тарелке раскрывающиеся так ярко, что у Хисына подгибались ноги. Сонхун, очевидно, был слишком в его вкусе. Сонхун, с его непонятной, чересчур привлекательной тягой вести кончиком языка по краям бокала и взглядом чернеющих от алкоголя глаз обводить танцующие фигуры, настолько хорошо подходил под все параметры идеального типа Хисына, что у того сводило под юбкой и почти прозрачным слоем капрона член. Когда волны чужого терпкого взора плотными, густыми, как кисель, ярко ощутимыми на коже потоками обволакивали каждый участок тела, на которое обращал внимание Сонхун, Ли четко понимал, что всё-таки зря. ― Сейчас ты бесишь меня не хуже тех пятнадцатилеток, что выпрашивают инсту и не дают утром спокойно доесть салатик в столовке. В общем, очень сильно. Хисын усмехается. Выбившиеся из-за его же хватки пряди уносятся назад пятерней тонких пальцев, а веки в это время устало падают вниз, давая глазам возможность отдохнуть от разноцветных пятен, что окружают вспышками неонового, словно искрами бенгальского огня салон. Пространство разрывается тяжким вдохом, вместе с ним унося в небытие любые эмоции, что несли бы в мозг хотя бы каплю тепла и надежды, а Ли невольно морщит нос, когда заставляет горький дым задержаться в его лёгких дольше обычного. ― Не хочешь поговорить? ― Скажи пожалуйста, почему именно на тебя западают все недоразвитые детеныши обезьян? ― игнорирует новый вопрос, отвечая на предыдущую фразу. ― Я серьёзно. ― Я знаю, что твои истории про маленьких спермотоксикозников самые правдивые. ― Я не об этом, ― произносит Рей, присаживаясь на корточки рядом. ― Правда не хочешь поговорить о… том, что тебя беспокоит? Факт того, что у тебя нет с собой твоей любимицы, уже говорит о многом. ― Зажигалки? ― зачем-то уточняет Хисын, вспоминая, что уже на протяжении нескольких дней пользуется чужой вещью. ― Да так, я оставил её у одного красавчика. ― Опаньки, ― девчачьи губы резко вытягиваются вокруг дурацкой розовой трубочки, кажется, даже слегка поблескивающей, и тёмные брови ритмично подскакивают. ― Вот, значит, в чём дело. ― Рей, лучше молчи. ― Ты положил глаз на какого-то мужика, ― лукаво произносит, украшая лицо улыбкой, а глаза превращая в полумесяцы, ― и теперь страдаешь. ― Это не так. ― Ну-ну. ― Ты делаешь ложные выводы. ― Знаю я тебя, Хисын-а, ― цепляет на трубочку подтаявший кубик льда и ловко забрасывает в рот, тут же вставая на ноги. ― Скажешь потом, когда тебя поздравить с новым членом в заднице, окей?****
Щелчок замка пьянит не хуже нескольких закинутых в пустой желудок бокалов, ровно до той кондиции, когда нужно прекращать, чтобы утром не увидеть содержимое прямо под ногами, но неведанное желание подстегивает тебя пить ещё и ещё. Сонхун оборачивается, впитывает каждое мелкое движение парня, что стоит, облокотившись об дверь, и только взглядом сжигает-сжигает-сжигает. На Хисыне чёрные плиссированные брюки и свободная рубашка тёмно-зелёного цвета, лёгкая, блестящая. Он весь воздушный, умиротворенный, одновременно дьявольски красивый и Паком желанный. Ключицы завораживающими линиями уходят под рубашку, за пределы видимости, и Сонхун чувствует, как тянет внутри желание хотя бы кончиками пальцев подцепить чужой ворот. ― И вправду как настоящая, ― его тяжелое дыхание ложится на лицо напротив, когда он подходит ближе и мягко оглаживает ладонью чужую щеку, отчего Хисын жадным взором в него вгрызается, и поджимает губы, чтобы услышать продолжение фразы: ― куколка. Кровь, кажется, начинает быстрее циркулировать, пока слабая мышца под ребрами так и норовит пробить грудную клетку. ― Тебе нравится, как это звучит, да? ― растягивает губы Сонхун, пока Хисын, ерзая, на мгновение большие глаза на него поднимает, а те блестят чернотой вожделения. ― Ты дрожишь. Хисын нетерпеливо сглатывает и подаётся бёдрами вперед под довольный смешок Сонхуна, когда тот рукой ведёт по горячей коже, спрятанной под мягкой тканью брюк. Ли смотрит, неотрывно наблюдает за разливающимися по нему узорами чужих пальцев, а Пак смущает настойчивостью, взглядом черных, расширенных зрачков, ими ― чарует сладко. Хисын в эту самую секунду сомневается в своей трезвости, ― он слишком пьян, но не от алкоголя, и, может, совсем немного зависим. Момент практически полной тишины, разрываемой лишь судорожными выдохами и едва слышимым скрежетом коротких ногтей по кожаной куртке Пака, они могли запросто нарушить, вспороть любым вопросом, который бы помог точно охарактеризовать формат их отношений. Но беззвучие и расстояние между ними уничтожает только одно плавное движение Сонхуна вперёд, после гармонично дополненное будоражащими звуками поцелуя. Он смотрел то на чужие кукольные, слегка раскрытые губы, то в сверкающие, как новогодний дождик на ёлке, глаза, ища в них согласие, трепет, желание. А последнее концентрируется у Хисына совсем неприлично где-то внизу, чем-то горячим закипает прямо в животе, а в паху тяжестью мучительно скручивается. Потому что такие долгожданные его телом губы оседают влажными дорожками на лице и шее, а ладони, фантомные касания которых он представлял на себе перед тем, как заснуть, нежно оглаживают бока под рубашкой. ― У меня… ― слетает с губ задушено, а брови надламываются, в то время как лицо и уши вспыхивают красным, ― он не знает, от смущения это или же от нагретой чужим дыханием крови, ― ноги дрожат, Сонхун-а. Чужие уверенные, умелые движения окунают в непроглядный омут ощущений и поволокой перекрывают взор с особенной силой, стоит Сонхуну крепкими руками подхватить Ли, перед этим произнеся шепотом бережное «Держись за меня, Хисын-а» и тем самым заставив тонкие кисти искать поддержки в своих, обтянутых слоями одежды плечах. А Паку вид обычно наглого, надменного, но сейчас такого ведомого и очаровательно податливого, мягкого, как нагретый солнцем пластилин, парня нравится очевидно сильно, его с головой накрывает разливающаяся по венам грязь и чёткое желание ― Хисына хочется струями горького жара щекотать по ребрам, сжать в ладонях и оклеймить своей многовековой причиной безумия. И если Пак пока не до конца понял, насколько удобно делать фотографии на аккуратном диванчике с ярко-красной обивкой, одно он знает точно ― рассматривать красивый кошачий изгиб спины, что отражает зеркало, здесь особо привлекательно, настолько, что он готов повторить это не один раз. ― Ты знаешь эту песню? ― задаёт вопрос Хисын в то самое время, когда его руки, подобно лианам, оплетают чужую шею, а губы, влажные, припухшие, располагаются в паре жалких сантиметров от других, тех, что находятся прямо напротив. ― Послушай. Всё, что ранее в жизни происходило, перестало быть важным приблизительно неделю назад. Сонхун понял это, когда в скором времени его счёт до скорой встречи перешёл на часы; Хисын понял это, когда окончательно потерял разум и стал отсчитывать минуты. Когда они оба в последний раз ощущали то что-то рвущее плоть, прорезающееся где-то меж тонких, слабых рёбер, то тяжёлое, толстым налетом оседающее чувство, что мешало дышать? Когда они оба терпели въедавшееся ржавчиной, коркой нарастающее нечто, столь сильное, что вынуждало учиться курить, чтобы сохранить чужой организм хотя бы от половины пачки скоротечной смерти, пусть и неизбежной; что вынуждало падать затылком на холодный бетон и под пеленой чувств ощущать пронизывающий до ломких костей прерывистый холодный ветер; что вынуждало разгоряченную кожу острых плеч покрываться мурашками? Когда они оба в последний раз влюблялись? Порочно, грязно, неправильно, аморально, не в рамках законов? Хисын уже никогда не вспомнит точно. Сонхун подавно сотрёт из памяти. Потому что сейчас, когда горячая волна стекает от конечностей, в одной блядской точке собирается, в солнечном сплетении жжёт, образует чёрную дыру, а голова кружится, посылая штормовое предупреждение, Пак лишь смотрит преданно, завороженно в чужие глаза окунается и молча вслушивается в мелодию, громко звучащую по зданию и доносящуюся прямо из холла, пока Ли, приоткрыв горящие пламенем губы, лишь произносит вместе с исполнителем беззвучно: ― I can be your sugar when you’re friendin’ for that sweet spot, ― тракт от рта до желудка превращается в Сахару, а в горле, кажется, навечно заседает ком, пока Хисын повторяет строки песни и в ответ взглядом вновь сжигает-сжигает-сжигает. ― Put me in your mouth, baby, and eat it ‘til your teeth rot. Чёрт, Сонхуну это нравится больше, чем следовало бы. ― Однажды ты убьёшь меня, понимаешь? ― говорит негромко, почти неразборчиво, чтобы следом к губам красным, с размазанным контуром и разводами от тинта в уголках припасть. Хисын отчаянно отвечает, тянет больно за тёмные волосы на затылке, прося голову откинуть назад, на спинку дивана облокотиться, дать ему вытянуть лебединую шею и позвоночник в пояснице прогнуть до хруста, истошно телом прижаться к чужой груди, подставляться под горящие руки и сильнее ласки желать. Ли хочет свою собственную, охватывающую лицо Сонхуна тень видеть, несфокусированным взглядом скользить по скулам, раниться об слишком полыхающий воздух, что рваными порциями выходит из чужой груди и обжигает безжалостно, невыносимо. Хисын выгибается, стягивает куртку Пака с его плеч и комкает непослушными пальцами неприятную ткань футболки, прижимается ближе, забываясь в басах песни, что из коридора рвётся к ним в кабинет. Хисын хочет, чтобы его и дальше рассматривали в зеркале позади и укореняли отпечатки пальцев на позвонках, готовых вот-вот переломиться. Хисын хочет ладонями запутываться в отросших на затылке волосах, а в следующую секунду ― теряться в чувствах, оглаживая щеку парня напротив. Хисын хочет Сонхуна. Во всех возможных смыслах этого слова. ― Ты у меня поселился под рёбрами, ― рвётся истошно в секундный момент разлуки, с хрипом. Он понял это уже тогда, когда в полыхающем красками коттедже желал схватить каждого, кому Сонхун улыбался, за волосы, и утробно прорычать «он мой, сучка», и благодарил светодиоды за то, что они скрывают его рвущуюся хищником наружу злость. Он понял это, когда Чонвон его спросил «влюбился?», а собственные глаза красноречиво произнесли ответ вместо языка. Понял это, когда не думал о Паке на постоянной основе, но каждая буковка на вывесках и плакатах, санбюллютенях в больнице колола за грудиной и складывалась в непозволительно болезненное «Сонхун». Понял это, когда не смог забыть голос приятный, что расплывался в подсознании сладкой патокой, душистыми цветами оседал на щёки, манил загадочностью, привлекал и безбожно к своему обладателю манил. Понял это, когда на свои, казалось, глупые, мальчишеские речи получил в ответ: ― И мне здесь чертовски просторно. И смеется глухо, улыбается, как придурок, чтобы после уткнуться лицом в изгиб шеи Сонхуна, скрывая лицо, пылающее то ли от интимности некого признания, то ли от того, как резко до коленей стягивают брюки, заставляя избавиться от них полностью. Пак в ответ смотрит завороженно, бережно ближе подтягивает, а следом, совсем сбивая с толку, ударяет раскрытой ладонью по оголённому бедру. Рукой замерев на коже, где та под ней на ощупь совсем горячая, невольно сглатывает. Хисын на нём подскакивает, его прошибает разрядом тока с ног до головы, а звонкий стон бесстыдно пронзает слух. Он запомнил, что ему нравятся шлепки. Сонхун сверху издаёт довольное мычание и едва слышимую в нём нотку озорства, ту, которая озаряла детское лицо, когда он дёргал в школе девочек за длинные косы. Этот звук разлетается по всему помещению и тает на чёрных стенах невидимыми разводами воска свечей, пока Ли в его руках сильнее цепляется за плечи, словно за спасательный круг, что спрятал бы его от всепоглощающей глубины океана. Они смотрят друг на друга всё ещё немного мутными глазами, но с яркой искрой бенгальского огня, что сияет дерзостью и страхом из-за того, что по ту сторону двери салон полон ещё не ушедших мастеров. Хисын понимает, что если Чонвон узнает (а тот точно узнает), то он точно огребёт восьмиэтажные проклятия и яркие сравнения с животным, громкого желания Яна сжечь не только его кабинет, но и всё здание к чертям. Но мягкое поглаживание чужой руки на затылке и завороженный взгляд заставляют Ли плюнуть на все возможные исходы того, что они сделают здесь, и чёрным нефтяным пятном расплыться на чужой груди, пальцами зарыться в волосы Сонхуна, скомкать их в кулаке, жёсткие и спутанные. Желание и вседозволенность с ноющей болью бегут по венам, грязью впитываются в плоть, змеиным ядом, отчего-то сладким, размазываются по языку и стекают по горлу прямиком в желудок. Хисын шумно ахает, когда Сонхун касается его там, снизу, заставляя податься вперёд и сильнее сжать чужие волосы меж пальцев. Он обнимает его одной рукой за талию нежно, лицом скрывается в изгибе шеи и целует тягуче медленно, ослепляющими бликами скользит по карамельной коже, пока вторая ладонь аккуратно совершает ритмичные движения вниз-вверх. Пак смеётся коротко, когда Ли кусает его за плечо и сводит уже мелко подрагивающие ноги из-за собственного возбуждения. Ласка воспринимается слишком чувствительно, приятно посылает в низ живота тугие спазмы наслаждения, и Хисын выгибается сильнее в спине, губы горячие закусывая и чуть слышно скулит. Сонхун следом заставляет его лицо поднять, бережно смахивает чёлку с вспотевшего лба, и Ли оттого тает на нём сладким мороженым, нежностью чужой пропитываясь, и с преданностью ребяческой, покорностью во влаге глаз истошно за него хватается, дрожащим голосом что-то неразборчивое шепчет. И именно от этого разум Пака теряется одним щелчком пальцев ― он целует губы напротив горячо, жадно сминает их, и ведёт раскрытой широко ладонью с поясницы вниз, указательным и средним пальцами проводит меж ягодиц, внезапно ощущая скольжение и влагу. ― Ты растягивал себя? ― спрашивает, когда возвращает руку обратно и начинает ею одной расстегивать пуговицы на рубашке Ли, а те щёлкают глухо. ― Каждый день готовишься к чему-то или же? ― Знал, что ты приедешь, ― улыбается почему-то хитро, чтобы следом добавить: ― У меня свои связи. ― Господи. Дай отгадаю, ― говорит куда-то в шею Хисына, пока стягивает до предплечий тёмно-зелёную ткань. ― Нишимура? ― А как думаешь? И Ли бы отчетливо усмехался дальше, пока с него снимают остатки одежды и губами ведут у тонкой цепочки на шее, если бы в следующую секунду в него полыхающей стрелой не врезалось: ― В следующий раз не смей, ― Пак, кажется, даже рычит утробно, шумно дышит через нос. ― Мне нравится заниматься этим самому. Подрагивающее тело вспыхивало жаром предвкушения, когда Сонхун спускался ниже и пальцами впивался в бедра. Воздух нагревался до неприличного сильно, а песни в колонках в холле будто специально сменяли одну провокационную, идеально подходящую атмосфере композицию другой, точно такой же, что лишь ловко поддавало жару и заставляло кровь бурлить в точности как воду в закипающем чайнике. Пак кусается несильно, ударяя Хисына по ягодице, в то время как тот звонкий крик скрыть даже не пытается. Его возбужденный член шлёпает по животу и размазывает обильно выступающий предэякулят по коже, пока бедра нетерпеливо покачиваются в стороны. ― Нечестно, Сонхун-а. Твоя одежда всё ещё на тебе. Ли говорит это, когда с разведёнными ногами сидит на диване, провожая взглядом роющегося в шкафчике его стола Сонхуна, что быстро возвращается с блестящими квадратиками меж пальцев. У Хисына ноги сводит, а кончики пальцев сладко покалывает, пока он чернеющими в накаленной атмосфере глазами внимательно наблюдает за скидывающим с себя футболку Паком, который садится на диван и, стянув джинсы вместе с бельем, приглашающе хлопает по колену. Хисын громко хнычет, когда стремительно оказывается вновь сидящим на Сонхуне, только теперь с членом в заднице. Он по-девичьи прогибается в спине и разводит ноги, бёдрами Пака с усилием сжимая, и медленно двигается, зажмурив глаза и сжав непослушными пальцами его плечи. ― Больно, куколка? Пак умиленно смеётся, наблюдая за тем, как быстро Ли машет головой в отрицании, и подтаскивает его ближе к себе, заставляя ощутить жар тел кожей к коже. Он движет тазом вверх, аккуратно толкается глубже, вырывая из груди Хисына задушенный выдох, и тут же ловит его губами в поцелуе. В паху горит от вида Ли, восседающего на нём и заламывающего густые брови в наслаждении, не зная, куда себя деть и как переварить весь поток эмоций, снежным шаром накатывающий, и приятно тянет от его длинных ресниц, трепетно дрожащих, языка, скользящего по приоткрытым губам. Он совмещает в себе вид абсолютной невинности и одновременно пошлости, пока принимает Сонхуна, горячо и тесно сжимает в себе. Мышцы заполняет тяжесть, и Хисын начинает замедляться, двигается не так плавно, как ранее, а рвано, чувствуя, как затекают ноги и устает поясница, сильно выгибающаяся. Он разводит бёдра шире, загнано дышит и костлявыми пальцами впивается в оголенные, сильные плечи Пака под ладонями. ― Сонхун-а, ― тянет жалобно Ли, а язык заплетается, слова в предложения складывать отказывается, позволяя обладателю только пытаться сдерживать голос, что предательски срывается в стоны и заглушается с помощью больно прикушенных губ. ― Сонхун-а, я… Пак в ответ лишь обвивает крепко обеими руками чужую талию, от его хватки покрасневшую, и прижимает к себе вплотную совсем, ощущая, как Хисын расслабляется, плюхаясь на него и дрожь в обессиленных ногах не сдерживая. ― Умница, Хисын-а, ― хвалит, рассматривая Ли и понимая, как тот, пленённый наслаждением, становится красивее с каждой новой секундой. ― Давай сменим положение. Нетронутая их телами поверхность дивана под спиной обдает холодом, приятно контрастирует с наваливающимся сверху Сонхуном, чья кожа, кажется, даже обжигает своим жаром, и эти ощущения пулей разрывают черепную коробку. Пак Хисына целует остервенело, губами успевает ловить неровные выдохи и каждую волну приятной дрожи, которая заставляет фигуру под собой прогибаться пленяющей волной, а ногтями оставлять бледные полоски-полумесяцы, что напоминают о себе жжением где-то в районе плеч и лопаток. Царапины язвами ползут по телу, разъедают бледную кожу, внутрь раковыми клетками прорастают в органы, и Сонхун чувствует, что вот так, удерживая в своих объятиях Ли, его клеймя собственными губами, каждый дюйм его кожи пропитывая собой, готов умереть и рассыпаться пеплом. А тот осядет у Хисына на ресницах бережно, аккуратно покроет радужку глаз и тонкие локоны челки. Возбуждение растекается по телу тонким слоем сладкой патоки, которую Пак завороженно сцеловывает с живота парня, что дрожащим силуэтом лежит под ним и поджимает пальцы на ногах, ощущает глубокое упоение и только пытается быстро-быстро мельтешащие в голове мысли успокоить. А те носятся, ударяют в мозг, в агонии громко талдычат о том, что он, Хисын, готов душу продать, если понадобится, и тело свое отдать без всяких ограничений, пусть только Сонхун попросит. Снизу становится слишком горячо и мокро ― Пак, спустившись непозволительно вниз, шлёпает пару раз членом Ли по губам, и берёт в рот сразу наполовину, внезапно и грубовато. Хисын звонко стонет, хватаясь за чужие волосы рукой, и второй ладонью ищет поддержки в красной обивке дивана, с затуманенными глазами, бездумно водя по её поверхности. Сонхун позволяет звукам, срывающимся где-то на уровне чужой головы, ласкать слух и тянуще спускаться с кровью в пах. Губы блестят влагой, что становится прохладной на них и вмиг смазывается скользящей головкой. Давая себе возможность вдохнуть через нос, Пак замирает с членом на языке, что упирается в ребристое небо и заставляет Хисына звонко стонать и больно тянуть волосы на затылке. Несфокусированный взгляд скользит по татуированным икрам Ли так же ловко, как и сам Пак, делая головой ритмичные движения вниз-вверх, горлом насаживаясь почти на всю длину. ― Я скоро, блять, Сонхун-а, я… ― у Хисына сердце ухает бешено вниз, а он сам чувствует приближающую разрядку, трясется каждой клеточкой тела и под зажмуренными веками видит белые всплески краски и расплывающиеся волнами круги, попутно поражаясь тому, насколько он стал перед Сонхуном слабым уже на вторую встречу. Он кончит. Он скоро кончит, и Пак, прекрасно об этом осведомленный, только продолжает ласки, чувствуя, как чужое тело бьёт мелкая дрожь, пока у самого член ноющими спазмами мучает. Мозг предательски воспроизводит воспоминания, и голову забивает красивая картинка темнеющего пространства, где Хисын стоит перед ним на коленях, ноги в стороны разводит и плюхается задницей на холодный пол, когда крепкой хваткой его руку на своей шее удерживает, чтобы сглотнуть всё, что низвергнулось в его рот. Сонхун будто сейчас ощущает под пальцами движения горла и оттого распаляется ещё сильнее, доводя елозящего Ли до нестерпимых стонов и разрывающих органы эмоций. Хисын затихает после триады громких криков и только дышит загнано, содрогающейся ладонью прикрывает губы, истерзанные собственными зубами. Сонхун к нему льнёт ласковым котом, влажными следами покрывает скулы и мнёт под ладонями мягкие бока, передвигаясь выше, чтобы вжать кончики пальцев в ямки меж ребер. В сознании, тоже распалённом и едва соображающем, мелькает мысль, что, может, вот так всё и должно быть. Возможно, то, что между ними произошло тогда и происходит сейчас, не является чем-то неправильным, грязным? Все эти чувства такие и бывают, возникают по случайности, когда совсем не ждешь, и лишь подстрекают на необдуманные действия, содвигают ноги самостоятельно двигаться в бесконечных поисках? Плевать на правила, нормы, приличия, законы? Уничтожают все ранее выставленные приоритеты, сдвигают их на второй план и существуют в солнечном сплетении как что-то самостоятельное, не считаясь с бывшим «я»? А, может, это лишь что-то мимолетное, одноразовое, и Сонхун просто слишком сильно ошибается в который раз? Он не знает совершенно, прогоняет все тревожащие мысли и только нежно губами прикасается к закрытым, слегка подкрашенным темными тенями чужим векам, тонким и влажным, тоже трепетно дрожащим, чтобы после сразу бросить между губ: ― Я не посмею стать для тебя ошибкой, ― голос впервые за вечер так сильно хрипит и, кажется, что головокружение возникает от одного лишь прикосновения к красивым губам напротив. Когда Сонхун, отстранившись, выпрямляется, Хисын сам упирается ступнями ему в грудь, следом ноги на плечи закидывая и в этот же момент влагу на глазах растирая. А Пак разводы чернильные на икрах рассматривает, глазами облизывает и пытается запомнить, знать наизусть и каждый раз смотреть на них так, словно не видел ещё ни разу и восхищаться будто впервые. Кожа Ли под ладонями ощущается бархатом и только безмолвно просит вжимать в себя пальцы, чтобы отпечатки невидимые запятнали каждый сантиметр, а тело впитало их в себя на весь остаток жизни. Истерзанные касаниями и покрытые алыми пятнами бедра ощущают на себе огонь пылающей кожи Сонхуна, когда тот, обеими руками удерживая закинутые на свои плечи ноги, неторопливо входит в Хисына снова под его хриплый вздох. Картинка вокруг идёт кругом, плавает где-то за пределами видимости, пока жар и теснота парня, что Пака принимает в себе, плавит мозг и заставляет его непонятной субстанцией плескаться в черепной коробке. У Ли остатки самообладания после всё ещё удерживающего в тисках оргазма растворяются и лавой стекают по щекам, в то время как удерживающий его парень фрикции совершает плавные и глубокие, неторопливые, они доставляют новую порцию удовольствия, он движется так, чтобы вновь его довести до судорог и белых пятен перед глазами. Хисын снова ощущает раздирающее чувство тяжести в паху и млеет от раздвигающего его изнутри члена Сонхуна. Он моргает часто-часто, ничего толком не видит, кроме доставляющего ему удовольствие, заботливо оглаживающего и смотрящего с вселенской нежностью парня, который видится ему чёткой картинкой. Ли сжимается весь, изгибается кошкой на уже горящей от его кожи поверхности, и уже абсолютно всё равно становится, кто в салоне до сих пор остался, кто ушёл, кто ничего не видел, а кто в деталях расслышал сквозь пьяные мелодии каждый его стон. Если происходящее сейчас продолжится, если после он будет ловить игривые или осуждающие взгляды коллег, то пусть будет так, потому что прямо сейчас, в эту самую жалкую секунду, его рвёт в клочья, что обугливаются от лавой бурлящей крови, раскидывает по долбанной комнате. Сонхун слишком очевидно наслаждается чужой податливостью и затуманенным взглядом, влюблённым слишком, очарованным в ответ на его, горящий в точности так же. Хисын такой только при нём, только под его узловатыми фалангами ― осознание этого всё равно с каждым новым толчком и сорванным с влажных губ стоном не даёт насытиться, и Пак врезается в него обезумевшим зверем, чтобы после чужой очередной разрядки и не заглушенного вскрика самому кончить и навалиться сверху, разведя ноги Ли в стороны. ― Не станешь, Сонхун-а. Ты не станешь моей ошибкой.****
― Ты рановато сегодня, Сонхун, ― то, что Пак слышит, наблюдая за тем, как аккуратно прикрывает за собой дверь и походкой от бедра спускается к нему девушка, чьё имя он усиленно игнорирует, применяя только приевшееся ему чужое, вырванное из детского мультфильма. ― У нас в салоне еще куча клиентов. ― Ариэль, если мы с Хисыном один раз потрахались у него в кабинете, это не значит, что я приду на следующий день сделать то же самое, ― он смеётся, пока перекатывает в зубах сигаретный фильтр и поясницей упирается в ажурные перила невысокой лестницы. ― Даже я засмущалась, когда начала слышать… ― делает паузу, накручивая один из длинных локонов на тонкий палец. ― Это. Мне не помогла даже музыка, чтоб ты знал! А песни будто специально все были провокационными! ― Потому что это была моя флешка. Третий голос заставляет и Сяотин, и Сонхуна обернуться на вход в тату-салон и увидеть неторопливо выходящего из него Хисына ― спокойного, безмятежного, невозможно красивого. Тот улыбается уже привычно хитро, но в его лице всё равно проскальзывает небольшая усталость ― Ли весь день работал с мыслью о повторной встрече и в какой-то момент шёл по узкому коридору, показывающему ему линию закрытых зеленых дверей, уже отсчитывая последние минуты до того, как сможет увидеть такое желанное перед глазами лицо. Сонхун же успевал одновременно ловить кожей бледных щёк ещё непривычно висящее на небе солнце, которое из-за занятости постоянно ускользало от глаз. Оно грело его лицо, в то время как Хисын ― руки, что не хотел никак отпускать, как только коснулся кончиками пальцев, и крепко сжал, стоило оказаться ближе, словно испытывая боязнь, что стоящий рядом Сонхун может быть коварной иллюзией. И такое горячее тепло, ранее никогда не ощущаемое, могло бы испугать их обоих, если бы только они не были так нелепо и по-детски зависимы друг от друга. Сонхуну пока страшно говорить слово «влюблены», но, он уверен, что обязательно сделает это вечером этого дня, когда будет сахарную улыбку Хисына раскатывать по языку и впитывать в себя, пока не сгниют зубы. Как он и просил. ― Предупреждаю ― у нас первое свидание, ― укоризненно, но со смехом говорит Хисын, когда чужая рука ложится ему на талию совсем уж расслабленно и привычно. ― И? ― Пак заламывает бровь, дожидаясь, когда Ли сверкнет тёмными глазами вниз и улыбнется лукаво, следом сказав: ― Руки не распускай. ― Целомудрие ― мое второе имя, ― хриплым выдохом куда-то в волосы чужие, счастливым смешком и несдержанной улыбкой. Он забывается, пока носом зарывается в мягкую, спутанную челку Хисына, а после целует в лоб, так неожиданно и нежно, что скулы Ли наливаются краской. Ненормально ― так неистово задыхаться от чувства любви.