Бездна

—Ты...снова уходишь? Но ответа не последовало. Входная дверь захлопнулась, послышались глухие шаги на лестничной клетке. Сосиска вздохнул и принялся домывать посуду. "Он ушел",—крутилось у парня в мыслях, но он стремительно пытался убежать от своих тревожных мыслей, уходя целиком в физический труд. Как рабочий муравей, он заканчивал одно дело и находил следующее, делал все для блага своего муравейника. Закончив на кухне, он принял душ, стараясь не смотреть в зеркало ванны, чтобы не разочаровываться. Было уже поздно, поэтому он расстелил постель в спальне. Настало время сна. Андрею каждый раз было страшно засыпать, страшно выключать свет; стены старой квартиры с уродливыми узорами обоев теснили и перекрывали дыхание. Он каждый раз перед сном в одном углу комнаты выключал свет, и не глядя, шел в другой угол, до кровати. Как-будто ребенок. Ведь в детстве все бежали до кровати наперегонки с монстрами в темноте. Но Андрея не пугали монстры. Его пугала тишина квартиры, пугали обои с желтыми разводами от дождя из-за протекающей крыши, пугали звуки серого железного козырька балкона, которые издавались из-за птиц, снующих туда-сюда, пугали крики соседей, плач детей. Особенно страшно ему было засыпать одному, но не потому, что не кого было обнять, и не на кого было положить ногу. Сосиска привык к одиночеству. Он боялся за Диму; тот опять ушел и ничего не сказал. На прошлой недели он тоже уходил, а вернулся с синяками; и ведь даже не рассказал что случилось. Только его руки могли рассказать... Андрей смотрел в окно незастекленного балкона, того самого с железным козырьком. В темноте облачной ночи можно было увидеть, как ветер качает старый клен, и как тот, кажется, изнывает от боли; вдалеке мигал красный огонь красно-белой трубы ТЭЦ, из которой валил белый пар; если прислушаться, то можно услышать, как стучат колеса поезда. "Интересно, а это грузовой или пассажирский поезд?"—Думал Андрей,—"А если пассажирский...то куда он едет? Может на море?"—и все его мысли переместились в восьмилетний возраст, когда он в первый раз побывал на море. "Это был октябрь, совсем не сезон, даже не купались, но до чего хорошо было; горы, море, такая влажность хорошая, тепло было, а хотя осень...и папа был жив тогда".—На глазах Андрей белой морской пеной появились слезы. И он зарыдал. Ничего плохого в его жизни не происходило, но он почувствовал такую усталость, как будто ему было неимоверно тяжело жить, он просто устал. Устал сегодня притворяться веселым, устал терпеть выходки от Фреджа; соскучился по маме, а особенно, по папе; он переживал из-за жизненных неудач. Эта ночь, первоначально казавшаяся недоброжелюбной, дала Андрею выплеснуть все неприятное, копившееся в его добром и чутком сердце. "Ладно, все уже хорошо",—начал Сосиска вспоминать все хорошее, случившееся недавно. Как они переехали в это город вместе с Фреджом, как хорошо отметили Новый год, как сегодня приезжал Фыв. А завтра, наверное, случится еще что-то хорошее. Не может же быть все всегда плохо? "Может",-злонамеренно подсказывали уродливые обои и темно-оранжевые обшарпанные и облупившиеся половицы, неприятно скрипевшие под ногами. Слезы вновь подступили к горлу, но Андрей сдержал этот порыв. Он начал вспоминать первое знакомство с Димой; первое видео с его участием, как Сосиска вечно изображал какого-то придурка; первая реальная встреча, первый поцелуй, первый секс... Андрей нежно хранил все воспоминания у себя в душе. Он помнил, как Дима волновался весь день, а вечером напился и признался, что он гей, а Андрей сам от себя не ожидал, притянул того за воротник худи и поцеловал; сначала робко, но потом, когда руки Димы обхватили его за талию, уже не стесняясь, Сосиска языком провел по нёбу и запустил руки в волосы Димы, приятно оттягивая их назад. Губы Димы были на вкус горьковатые от выпитого виски, а от него самого пахло дорогим парфюмом. Это все так сводило Андрея с ума; приятные горячие волны разливались по всему телу. Сосиска почувствовал, как внизу живота начало приятно тянуть. Негативные мысли совсем отошли на дальний фон. От эротичных воспоминаний у Андрея встал член. В первую минуту стыдливость и угрызении совести захватили разум парня, но приятные ощущения и предвкушение оргазма выместили и эти мысли из головы. Андрей приспустил пижамные шорты и трусы, а затем обхватил правой рукой небольшой член, на головке которого появилась белая смазка. Парень позволил себе отыскать в кладези памяти самые пикантные эпизоды его немногочисленной половой жизни. "Чего стыдиться, я здесь один". На ум только и приходило, как Дима берет его сзади, как их руки сплетаются под одеялом, как Андрей садится сверху и его мыщцы крепко обхватывают головку члена Димы. Иногда Дима приставал к Андрею прямо за монтированием нового видео, и Фредж оставлял засосы на тонкой белой шее Сосиски. Ему вспоминалось, как они напились и Дима сделал ему минет; как его губы оплетали красную от возбуждения головку и как его язык оплетал член, а по прошествию акта они целовались так, как будто не виделись целую вечность. Движения Сосиски под одеялом стали учащенными и резкими. По лбу стекала капелька пота, по всей комнате раздавались учащенное дыхания и резкие вздохи. Наконец, на руках появилась белая жидкость и все тело задрожало и ослабло, рука неприятно заныла. Андрей глубоко вздохнул и посидев несколько минут в опустошении, пошел в ванну. По возвращению он уже не боясь ни темноты, ни обоев, ни уличных звуков, улегся в теплую уютную кроватку. "Боже, как я люблю его. Да, именно люблю, я все для него готов сделать. Пусть у него все будет хорошо, я все для этого сделаю...Дима, у нас теперь все будет хорошо,"-крутилось в засыпающем мозге Андрея. Ранний солнечный лучик, касаясь щеки парня, уведомил того о смене ночи на утро. Он проснулся. На часах было 9:19. Рановато, можно еще поваляться и полюбоваться видом в окне. Нежное солнце дарило свет и тепло старому клену, на белом небе не было видно клубов дыма, исходящих от ТЭЦ; как не прислушиваясь, не было слышно огромных колес поезда, бегущих по рельсам. "Так мне хотелось быстрее прожить эту ночь, а ведь сейчас я по ней скучаю",—размышлял Андрей. Свежее солнечное утро не замещало ту тревогу, которая, как какой-то сигнал, заиграла у Андрея в груди. Да и обои, и стены, и половицы смотрели отчужденно и злостно. —Ничего, это просто мысли, все хорошо, нужно вставать,—сказал Сосиска вслух, чтобы уведомить каждого, кто здесь есть, о своем плане. Он такое всегда делал, чтобы придать себе уверенности и снизить ощущение тревоги. И он почувствовал себя легче, молодое тело наполнилось силой, пробуждение не казалось тяжелым, появилась уверенность в хорошем проведении дня. "А отчего мне не сходить в спортзал с утра, а потом в магазин зайти можно, Дима любит когда я готовлю",—с воодушевлением построил свой план на день Андрей. Прилив энергии и детской радости пришли к нему внезапно, когда он услышал настойчивые попытки открыть дверь. "Дима!" Но внезапная радость и эйфория ушли, как Андрей выбежал в коридор и увидел темную еле держащуюся на ногах фигуру, которая еще чуть-чуть бы и упала головой на острый угол комода. —Дима, что с тобой?— Андрей начал помогать снимать пуховик. —А то ты не знаешь.—Отталкивая от себя Андрея, с ухмылкой проговорил Дима. "Но я не знаю",—и детские воспоминания о том, как его когда-то отталкивала от себя мать, нахлынули на него. Ком в горле. —Дима, не надо так, я помочь хотел. Ты еле на ногах держишься, давай помогу,—дрожащим голосом с искреннем участием помочь прошептал Андрей, при этом тянув рукав кофты Димы, от которой пахло ненормальным горьким потом с чем то сладким. —Не трогай,—вскрикнул Дима и видя испуганные глаза Андрея добавил,— я опять сорвался. Андрей почувствовал, как его засасывает бездна.