Любовь — это просто

      Единожды столкнувшись с кризисом в отношениях, сложно вернуться к романтике. Саша слышал об этом в каком-то дурацком телешоу на Первом канале… или это был кабельный TLC? Вряд ли он смотрел это шоу из-за сто́ящего интереса, а не от банальной выходной скуки, но эта мысль приходит сейчас внезапно и такой резкой вспышкой прошибает, что он даже усмехается.       Как можно подумать, что любить человека — это просто? Нет, так думает только дурак, который мог лишь читать книги, где о любви пишут неотёсанные олухи, сводя всё к самому низменному и не имеющему смысла (разве что к продолжению рода, но это любовь? — нет). Просто — это пожарить котлеты на ужин и заварить овсянку утром. Просто — почистить зубы и зашнуровать кроссовки, чтобы выйти на улицу и устроить себе утренний «ещё километр, и я точно упаду мордой в снег».       Да, это всё действительно просто. Но любовь… любовь — это такая морока, что даже романтичный в своём творчестве Есенин вряд ли знал, как она проявляется на самом деле и какие порой выкрутасы творит с человеком. Не из нарциссической потуги вылезти на фоне другого, калеча его день ото дня, а из-за того, что эти дни ото дня кажутся унылыми и безликими. Когда на телефоне из-за общей занятости нет сообщения или пропущенного звонка. Когда из-за наличия в коридоре домашних тапочек или брошенного наспех мокрого полотенца где-нибудь в кухне на стуле — спешил, забыл, — хочется поворчать. Когда из-за командировок и отсутствия времени в принципе на нормальную жизнедеятельность под кроватью вьются метровые клубки пыли, а в холодильнике наконец-то скисли уже прошлогодние помидоры.       Как человек любивший, нет, влюблявшийся несколько раз и полюбивший только на пороге осознанного возраста, Саша понимает, что любовь — это и плохое и хорошее вперемешку и никогда, совершенно точно никогда не простое.       И сейчас, выдерживая громадную очередь, как при раздаче талонов на колбасу во время какой-нибудь великой депрессии в странах очень уж далёких от понимания чужого менталитета, Саша познаёт все прелести любви. Какое, оказывается, странное чувство юмора у этой глумящейся над крошками вселенной судьбы.       Чтобы забрать у благ человечества последний и основной бонус на сегодняшний день не из-за редкости этих самых бонусов, а из-за того, что он обязательно должен быть свежим, Саша уже пятнадцать минут стоит где-то в бакалейном отделе, дожидаясь смиренно хоть какого-то продвижения со стороны касс, а не налипающего к хвосту позади него народа.       Любовь. Само это слово вызывает в каждом человеке разные ассоциации. Он уверен, что парень в кепке с надписью известной фирмы, что делает одни из самых лучших мотоциклов, очень любит маму. Глаза вот у него слишком добрые, да и лет пятнадцать всего? Точно, даже пиво не продадут. Саша знает, как в этом возрасте хочется бунтовать и протестовать. Войной можно идти на весь белый свет, но ничего не изменить вокруг, меняя лишь в себе. А вот любовь к родителям почти всегда неизменна, если и родители любят в ответ.       Вон та женщина в массивной меховой шубе и такой же массивной меховой шапке (кажется, из норки) очевидно очень сильно любит внучку, потому как запрещает ей есть конфеты вот прямо сию секунду, ведь они ещё не оплачены. Саша не понимает, с какой такой стати ребёнку запрещают логичное, раз уж всучили в руки, видимо, за помощью, но он почему-то уверен, что женщина это делает из лучших на то побуждений. Хотя всё равно неоправданно несправедливо (для внучки-то).       А девушка с корзинкой и одиноким на её дне однопроцентным кефиром, кажется, переживает о чём-то. Всё время берётся за телефон и пытается посмотреть что-то. Ждёт ли она звонка? Или хотя бы короткой весточки? Саша её понимает. Иногда так сложно найти подходящее время для этого самого короткого «привета», при этом наизусть зная все явки и расписания, что ненароком хочется возопить: а какого, спрашивается, хрена так тяжело?       Или вот, миловидная особа, только что влетевшая в зажаренный со всех сторон магазин с улицы. Очки у неё запотели, но она спешно ищет кого-то, словно уже опоздала. Однако с другого конца магазина какая-то девушка прикрикивает, заметив её: «Коть, я в колбасе!», и эта «Котя» счастливо улыбается, махнув на прощание полами распахнутого пальто разъезжающимся в стороны дверям, да летит на всех своих лошадиных силах к цели.       Да… Любят ли все эти люди просто? Саша уверен, что никогда и ни за что.       Такого не бывает. Не бывает — и точка.       Он вздыхает, утирая липкую испарину со лба. В магазине душно, и хочется уже чего-нибудь выпить, вроде недавнего холодного пива в бане с Серёжей или, быть может, того самого утреннего томатного сока, что был после бани.       Кризис и романтика. Был ли у него когда-нибудь кризис? Нет, кажется, никогда такого с ним не случалось, если не считать свои кризисно бомжеватые свитера и спортивки с оттянутыми до ужаса коленями. Ну, может быть, кризисом было недавнее безделье или зарождающийся алкоголизм на восходе своей звёздной жизни? Похоже это на то самое или нет? Честно признаться, Саша и кризис — вещи в принципе не способные стоять рядом. Не то что по жизни, но даже в одном предложении.       Очередь медленно проползает вперёд, и Саша сменяет место дислокации. Теперь бакалея позади, пошли консервы. Печень трески, горбуша, селёдка, о, шпроты, это обязательно надо взять для вкусных бутербродов, и он хватает пару банок, устраивая их в свободной руке. Очередной вздох, взгляд на висящие над входной дверью часы, что, словно лукавая насмешка, слишком быстро тянут стрелки вперёд, и вот уже Саша проклинает себя. Тихо, пока ещё очень даже достойно и без этих самых непечатных оскорблений. Магазин рядом с домом, обязательно успеет к процессу готовки (или хотя бы её концу, чтобы урвать из-под руки хоть какой-нибудь захудалый кусочек).       Кто-то позади толкает его тележкой, он оборачивается и улыбается, заметив хмурого вида мужчину в шапке-ушанке. Рядом с ним орава из пяти детей, а не так далеко женщина, что, вполне вероятно, является их матерью. Красивая и ухоженная, с ласковым взглядом тёплых карих глаз. Они словно мёд сейчас или бальзам для уставшего после работы Саши. Он несколько мгновений тратит на любование ею и думает, а любят ли они с мужем друг друга? Пять детей — это охренеть как непросто.       Где-то позади, как раз из недавно упомянутого колбасного отдела, раздаются весёлые переругивания. Молодые ребята, скорее всего, только облупившиеся студенты, гурьбой сметают по пути с алкогольного стеллажа оставшееся до этого крайне опасного часа шампанское и замирают в конце очереди, посмеиваясь и тыча друг в друга свободными руками. А поди ж разобьётся, что делать-то будут? Саша хмыкает, покачав головой. Любовь к юности и бесшабашность восприятия! Ох уж эта приятная и беззаботная пора, когда не нужно волноваться о наличии дома туалетной бумаги. Родители всегда позаботятся.       А очередь тем временем у кассы почти иссякла. Впереди бабуля в мягком синем платочке и сером драповом пальто. Оно не по погоде холодное, но выглядит она бодро, как думает Саша, для своих лет восьмидесяти. В корзинке у неё неплохая коробка конфет, бутылка беленькой и батон хорошей докторской колбасы. Бабуля ещё долго копается в своих пакетиках, карточках и скидочных акционных купонах, а Саша ещё долго переминается с ноги на ногу, представляя себя в старости.       Будет ли тогда он находиться в кризисе? Останется ли он наедине с одинокой парой тапочек в коридоре или вечно сложенными в шкафу полотенцами, потому что его любимое и единственное всегда висит в ванной на крючке? Конечно, оно будет сменяться другим любимым, но уже не таким единственным.       Его светлые глаза наполняются осознанием. Он поздравляет кассира Катю с наступающим, прощается с ней и чапает домой по покрытой снегом корке льда, надеясь, что задница в этот день всё-таки избежит столкновения с силой притяжения земли. Шпроты — в карманы куртки, клубника — под мышку, шапка — чуть ли не по самую переносицу. Щёки щиплет от жгучего мороза, а снег оседает на ресницах.       Зима. Отдельная любовь достаётся и ей. Она прекрасна в своей декабрьской стихии разрушения и между тем прекрасна в своей февральской нежности. Он поскальзывается у самого подъезда, матернувшись себе под нос, и забегает внутрь, прикрывая за собой дверь.       — Пронесло, — гулко разносится эхом.       Второй этаж, шуршание по карманам в поисках ключей и самый любимый на свете дом. На кухне что-то жалобно шкварчит, в зале уже на всю разрывается Киркоров, а из ванной выходит любовь. Слегка мокрая, но улыбчивая.       — Ты хлеб купил, Саш? — спрашивает Игорь, стягивая с его головы заснеженную шапку.       Саша глуповато моргает, доставая из карманов куртки две банки шпротов и отдавая из-под мышки ведро клубники.       — Ну… я шпроты купил, — как-то сконфуженно отвечает. — Шпрот на шпрот — получится неплохой бутерброд!       Игорь смеётся, забирает богатства с осторожностью и качает головой.       — А я вот купил. — Лукавая улыбка рисуется на его губах, и Саша думает, что какой там к чертям кризис даже в восемьдесят лет, когда любить этого человека на самом деле оказывается так просто?       ***       Поутру недоеденный оливье уже заветрился, но Саша бережно его перемешивает и ловит полную ложку ртом. Он сидит в кровати, по телеку набившая оскомину «Ирония судьбы» на повторе, а рядом Игорь с банкой шпротов. Запах, конечно, тот ещё, но Саша безмерно доволен. Он тащит шпроту из банки, заталкивает за щёку в гости к оливье и мычит.       — Вкуснота-то какая…       — Не забудь лоперамид выпить, — раздаётся тихое и предостерегающее.       — А я ведь уже! И ещё вчера. О таких вещах вообще-то нужно говорить заранее, ты ведь меня знаешь.       — Знаю, — подтверждают всё так же сбоку.       Саша хмыкает. Не поэтому ли коробки с желанными лекарствами для печени и от не дай бог чего похуже вроде кишечника заботливо лежали на кухонном столе аккурат с селёдкой под шубой? Думает. Долго так думает.       Забота — это ведь просто, верно? Знать, что тебе хочется и что тебе нужно, даже когда ты сам об этом не всегда помнишь? Саша снова хмыкает. Первое января, двадцать лет вместе, а он осознаёт, что влюблён по самые уши.       — У нас бывал кризис? Ну, в отношениях, — спрашивает осторожно, откладывая ложку в тарелку, а потом и вытирая губы салфеткой.       Игорь непонимающе смотрит.       — Кризис? Ну да, бывало, когда я безуспешно просил тебя закручивать тюбик от зубной пасты и не бросать пылесос посреди коридора. А что?       И это Игорь называет кризисом? Саша опять хмыкает, делая для себя очередное открытие. Что для одного может быть простой невнимательностью, для другого — кризисом.       — А романтики ты из-за пылесоса хотел меньше? Или ничего не менялось?       — А разве должно? — Игорь выглядит обескураженным. Судя по его лицу, Саша может сделать вывод, что он никогда об этом не думал. Какая… странная всё-таки жизнь. — Я ведь люблю тебя не за что, а почему.       — Почему тогда? — Саша тут же двигается ближе, боясь прослушать ответ за выкрутасами Ипполита.       — Потому что ты — это ты. С пылесосом посреди чего угодно, незакрученным тюбиком, одной котлетой в сковородке или надкушенной жопкой батона в пакете, — делится без обиняков Игорь и улыбается вдруг светло. Его тёплый голос сейчас взаправду тёплый.       Он растекается внутри Саши третьим открытием, и это открытие становится для него самым ценным.       — Если вдруг у меня случится кризис среднего возраста или пожилого, ты скажи мне, что думать вредно, ладно? — вполне серьёзно просит он и тоже улыбается, потянувшись за поцелуем.       Поцелуй выходит смазанным, смешливым, но мягким и осторожным. Словно первый.       — Любить тебя просто, Саш, даже после шпрот.       Саша вскидывает брови и ухмыляется: просто? Наверняка. Ведь шпроты они оба любят.