Дар Фортуны

Луций Корнелий Сулла — патриций, происходивший из древнего и очень уважаемого рода Корнелиев. Однако ему не повезло родиться в одной из угасающих и обедневших ветвей достопочтенного семейства — ветви Сулл. У его отца не хватало денег даже на покупку собственного дома вынуждая их довольствоваться съемной инсулой, а о сенаторском цензе положенном им по праву крови и мечтать не приходилось. Казалось Сулла обречён влачить жалкое существование где-то на задворках истории среди недостойной компании актёров, которые вопреки всем предрассудкам оставались милы его сердцу. Помимо этого, Луций Корнелий оказался вынужден оплачивать все долги рано почившего отца.      Однако, когда Луцию Корнелию исполнилось тридцать один переменчивая Богиня Фортуна впервые одарила его пленительной улыбкой: состоятельная мачеха, а после не менее обеспеченная любовница покинули этот мир оставив все свои деньги Сулле. Он наконец получил заветный шанс на политическую карьеру, а последующий брак с дочерью благороднейшего рода Юлиев лишь укрепил это положение позволив по средствам родственных уз попасть Луцию Корнелию под командование Гая Мария.       Много лет назад он и мечтать не смел, что однажды войдёт в сенат и достигнет политических высот посему отчаянно глушил высокие амбиции в вине. Однако этот день настал вопреки всем невзгодам и с подачи его покровительницы — Фортуны. Сулла неподвижно стоял в задней части атрия подобно мраморной статуе Аполлона Киренского, пока вышколенный раб выкладывал изящные складки белоснежной тоги с широкой пурпурной каймой на его левом плече, дабы после обернуть её вокруг крепкого торса мужчины.       Сегодня Сулла абсолютен.       В зените своей славы.       Любимец Фортуны наконец достиг своего: курульное консульское кресло из резной слоновой кости в этом году занял он. Луций Корнелий — человек внёсший неоценимый вклад в победу над италиками, достойный муж Римской Республики, награждённый травяным венком, редчайшей драгоценностью среди полководцев, сплетённом грубыми непривыкшему к подобному занятию пальцами легионеров и провозглашённый Императором на истоптанном тысячью калигами некогда зелёном поле, обагрённом кровью римлян и марсов, к югу от Фуцинского озера под крепостью Нолы.      Осознание того, что, пуская он и достиг этого на восемь лет позже положенного срока для идеального прохождения Сursus honorum Сулла стал консулом Римской Республики пьянило его более самого крепленного вина. Столько лет ожидания и борьбы не прошли даром: сегодня он наконец поднимется в храм Юпитера Всеблагого Всесильного на Капитолийском холме, где пройдёт ауспиция и церемония жертвоприношения, а после Луций Корнелий отправится в курию Гостилию дабы сесть на курульное кресло, принадлежавшее ему по праву победителя. В его душе царило ликование и торжество столь сильное, что даже крепкая закалённая множеством сражений плоть не могла сдержать радостные порывы. Слепящая и приковывающая внимание красота Суллы словно заиграла новыми красками.  Гордо вздернутый римский профиль и играющая на тонких устах улыбка победителя. Пронзительные, будто удар копья в грудь, голубые глаза, горящие ликованием, заворожили бы саму Венеру. Травяной венок несколько пожухлый и растрепанный украшал золотоволосою голову. Луций Корнелий лично возложил его словно царскую диадемы, ибо не было в его доме сокровища равного в цене этому.       Консул глубоко вздохнул, унимая радостное волнение, трепещущее где-то под рёбрами, и ещё раз взглянул в бронзовое зеркало, аккуратно придерживаемое рабом. С гладкой отполированной поверхности на него смотрел сам Юпитер полный божественного величия. Наконец удостоверившись в окончании приготовлений, мужчина вышел из дома под увлекший его в свои объятия одобрительный гул толпы и заняв отведённое ему место в колонне, они двинулись.       Сулла с подобающем ему достоинством шествовал посреди процессии, организованной специально в честь назначения консулов: впереди двигались двенадцать ликторов с фасциями перевязанными красными кожаными ремешками, за ними всадники решившие сопровождать Луция Корнелия, а после многоуважаемые сенаторы. Рим ревел и тонул в рукоплесканиях, приветствуя своего героя. Казалось, что людские тела заполонили всё пространство: дороги, проулки, крыши вилл и невысоких инсул. Однако, чем ближе Сулла приближался к Нижнему форуму, тем отчетливее слышал овации толпы, определённо направленные не ему. Они звучали куда громче, нежели слышанные им ранее. Они восславляли кого-то больше, чем его.       Гнев и раздражение тут же окутали консула непроницаемым коконом. От былого радостного расположения духа не осталось и следа. Левая рука, скрытая под тогой, сжалась в кулак, однако на безукоризненно белом лице не дрогнул ни один мускул. Глаза словно горный ледник оставались пугающе холодными.       Гай Мáрий.       Проклятый Гай Мáрий собственной персоной явился сюда со своим высокомерным щенком и теперь стоял на Нижнем форуме дожидаясь процессий с консулами, дабы после присоединиться к курульным сенаторам, шедшими вслед за ними. Луций Корнелий с трудом сдерживал откровенную неприязнь: всегда щедрый и благосклонный к своим сторонником Гай Марий предал Суллу, оставил на произвол судьбы наверняка просто на просто испугавшись, что восходящее солнце Луция Корнелия затмит третьего основателя Рима, оставив лишь тень былого величия и воспоминания о беспрецедентном шестикратном консульстве. Старик явно трясся над властью, уже ускользнувшей от него подобно песчинкам, просочившимся сквозь пальцы и оставив после себя лишь жалкое утешение в виде любви переменчивой толпы.       Поравнявшись с Суллой, Гай Марий поклонился. И Луций Корнелий ответил поклоном на поклон, обуздав гнев, клокотавший в груди. Он скользнул быстрым взглядом по заметно постаревшему и отяжелевшему мужчине и его сыне, а после перешёл на девушку, стоявшую рядом с ними и время от времени теребящую золотую лунулу на шее в окружении крупного раба-галла и высокой смуглой рабыни, придерживающей зонт над своей Госпожой. На девочке была нижняя туника из тонкой вишневой шерсти, а поверх — бледно-розовая с драпировкой столь невесомой, что более глубокий цвет просвечивался оттеняя её. Светлые, казалось, покрытые морозным инеем волосы, разделённые пробором посередине и собранные в тугой узел на затылке, покрывались полупрозрачной малиновой паллой.       Неожиданно даже для самого себя Сулла почувствовал давно позабытое стеснение в области груди. В месте, давно уже превосходящем по твёрдости камень. Новоявленного консула будто вернуло на двадцать лет назад, когда он впервые встретил свою первую супругу Юлиллу — весёлую и непосредственную младшую дочь Гая Юлия Цезаря и Марции купавшуюся в абсолютной родительской любви. Очаровательная, соблазнительная, а в последствие истеричная, своенравная и глупая девица, погрязшая в алкоголе. Но, к счастью, ей хватило безрассудства броситься на острый меч и избавить всех от бремени. Хотя её гибель наверняка послужила ещё одной причиной отдаления Гая Мария от Суллы, ибо более их не связывали родственные узы.       И тут ему внезапно вспомнился миф услышанный когда-то от Цезаря-старшего: якобы каждая Юлия рождалась в их семье лишь для того, чтобы осчастливить собой какого-нибудь мужчину — дар, полученный ими от прародительница рода Юлиев — Венеры.      Плотоядно облизнув пересохшие губы, Сулла не без мимолётной усмешки, посетившей благородное лицо подметил, что юная племянница Юлиллы оказалась в полной мере вознаграждена Богиней. Восхитительная маленькая девочка Мáрия словно спелый плод только и ждущий, чтобы в него вонзили зубы. И невольно Луцию Корнелию захотелось почувствовать на язык сладость её амброзии.       Немигающим взглядом потемневших голубых омутов консул непозволительно долго пожирал хрупкую римлянку, пока она не соизволила наконец посмотреть на него в ответ. Её огромные тёмные глаза, обрамленные светлыми ресницами, изогнутыми кокетливым веером, столкнулись с его, и на молочной коже загорелся предательский румянец. Девушка стыдливо опустила голову разрывая зрительный контакт. Луций Корнелий на это лишь понимающе ухмыльнулся, продолжая непринужденно отвечать на поздравление окруживших его людей. Он знал какой эффект производил на женщин, в особенности на столь невинных и неискушенных, словно нимфы, следующие за Богиней Дианой.       Плоть под белоснежной тогой предательски дрогнула, и одернув себя Сулла наконец заметил приближающуюся процессию со вторым консулом. Мужчина приветственно кивнул ему, и они синхронно двинулись влево, к храму Сатурна, дабы оттуда вместе взойти на Капитолийский холм.   

***

     С того самого дня Сулла не раз замечал, чувствовал кожей теплый и ласковый подобно дуновению секстильского ветра взгляд тёмных глаз, тайком сопровождавший его, в моменты мимолётных встреч: у ступеней курии Гостилии где она с братом и рабами дожидалась отца после сената, на Ярёмной улице ведущей к рынку и храму Фортуны, на форуме, который он изредка посещал желая посмотреть на успехи ораторов в их естественной среде, перед лицом переменчивой римской толпой. Однако Луций Корнелий знал: девочка никогда не осмелилась бы закидывать его письмами, преследовать или угрожать ему, как в своё время её тётка. Наверняка Юлия учла все просчёты, допущенные родителями в воспитании сестры и постаралась их избежать, да и Гай Марий наконец вернувшийся после столько лет службы домой явно не похвалил бы дочь за подобное. Столь жалкое поведение наверняка покоробило бы великого человека и несравненного честолюбца. Однако никто не мог запретить маленькой Марии наблюдать издалека и в тайне мечтать о Сулле.       Луций Корнелий и сам слишком поздно осознал, что попал в невольно расставленные девушкой сети. Его мысли, блуждая среди государственных дум и нескончаемых интриг противоборствующих сенаторов, то и дело оказывались пред оазисом наполненном странными и невозможными иллюзиями, где неизменно оказывалось лишь одно — малышка Мария, истязавшая его сердце своими изящными руками. Консул тонул в этих миражах с головой, словно греческий Одиссей, затягиваемый в смертоносную пасть Харибды, однако Сулле не удалось уцепиться за спасительную мачту способную удержать его на плаву и не сгинуть в морской пучине.       Несравненная малышка Мария.       Она терзал его. Душила. Лишала сна.       Казалось, Богиня решилась на маленькую шалость подослав к Сулле это восхитительное создание.       Луций Корнелий научился отличать её влюблённый взгляд от тысячи других любопытных глаз, переполнявших Рим и извечно сопровождавших его. Порой он и сам отыскивал дочь третьего основателя Рима в толпе, в тени мощных колонн Форума. С каждым разом осознавая всё больше и больше — крепость его самоконтроля и терпения трещала по швам так и грозя раздавить под собой ничего не подозревающую Марию. Хотя, с другой стороны, Сулла понимал, что, игнорируя собственные сердечные стенания неблагодарно отвергает дар Фортуны — его покровительницы. Не зря она столкнула их в тот день поселив в сердцах запретное, но всепоглощающее чувство.       Вернувшись в тот день на виллу, Луций Корнелий в полной мере ощутил, как привычный мир исказился. Всё осталось на своих местах: дорогая мебель, приобретённая в новый дом, рабы, прилежно служившие уже не первый год, красивая жена с благоговейной улыбкой, встречающая у двери. Однако консул изменился внутри, словно невидимые нити его души переплелись в совершенно иную картину меняя привычный уклад жизни. Он начал бессознательно сравнивать их. Свою новая супругу — Цецилию Метеллу Далматику и маленькую Марию. Некогда желанная супруга, чей первый муж из ревности замедлил продвижение Суллы по cursus honorum более не вызывала у него былой привязанности и нежных чувств. Пламя, горевшее в сердце римлянина ещё во времена, когда она едва стала женой старого Скавра, потухло, оставляя после себя лишь тлеющие угли.       Однако Луций Корнелий не сильно горевал из-за утраты чувств, изначально подтолкнувших его на заключение столь сумасбродного и скандального брака: люди до сих пор шептались о их социальном неравенстве и вопиющем нарушении традиций, ибо ради этого Сулла развёлся со своей предыдущей женой, а также не дожидаясь установленного традициями срока провёл обряд с ещё носящей траур по покойному Скавру Цецилией. Сама же Далматика помимо любовного интереса представляла собой для римлянина и более практичный: представительница могущественного семейства Метеллов отныне связанных с ним родством, крупное приданное состоящее из некой части наследства от покойного отца и супруга, которое стоило лишь Сулле намекнуть, целиком и полностью перешло бы в его руки, ибо влюблённая Цецилия добровольно отдала бы ему всё, что имела сама. Если бы Луций Корнелий только пожелал, она вырвала бы и своё сердце из груди. Но любимец Фортуны не видел в том нужды.       С того судьбоносного дня, струны его души начали играть иную мелодию изменив весь ход хорошо знакомого ему театрального действа, в котором отныне Далматика играла лишь второстепенную роль связующего звена с состоятельным и древнем семейством, а также по совместительству и покорной жены послушно старающейся угодить мужу. Мария же стала юной Прозерпиной, лучом света и дыханием весны в мрачном подземном царстве Плутона. Однако Сулла не был Богом, и не мог похитить понравившуюся ему деву. Он вынужден был наблюдать со стороны и терпеливо ждать счастливого случая.       Однако Луций Корнелий просчитался.       Его хваленое терпение дало осечку, то и дело подгоняемое зовом сердца и плоти. Он сдался на милость Фортуне.   

***  

     Сулла стоял в узком проходе между высокими зданиями вниз от Капитолийского холма сокрытый длиной тенью. Он до сих пор не мог поверить, что решился. Однако неприятно щекочущая кожу даже сквозь тунику скромная тускло-белая тога, годящаяся лишь для простого римлянина четвёртого, пятого класса доказывала реальность происходящего. Пронзительные голубые глаза сосредоточено всматривались во всех проходящих мимо людей стараясь уловить знакомые черты.      Могучий лев застыл, выжидая удачный момент для внезапной атаки.       Инстинкты пронзительно вопили, обострившись до предела, мелкие золотые волоски на затылке встали дыбом. То, что он собирался сотворить можно было назвать не иначе как безумием. Если об этом станет известно Гаю Марию, то уже на следующее утро разъярённая толпа вломилась бы в его дом и разорвала бы в клочья в собственной постели подгоняемая третьим основателем Рима жаждущим любой ценой смыть с дочери позор бесчестия, и даже священная консульская неприкосновенность не сохранила бы Сулле жизни. Тем не менее Луций Корнелий за всю свою жизнь так и не привык отступать при виде сложностей. Он сделает это вопреки всему. Вопреки разуму, логики и здравому смыслу.       Сегодняшний день до неприличия идеально подходил для реализации задуманного. Ежемесячная продажа дешёвого зерна по талонам: узкие улочки кипели от плебса, стекающегося подобно бурному течению с вершин Альпийских гор, к зернохранилищу Авентина идущего вдоль улицы Тройных ворот. Сумасшедшая давка, пыль взмывающая в воздуха из-под сотен ног, очереди, где каждый пытался обойти соседа и драки, возникающие вследствие чьей-то излишней наглости. Рим кипел, и никто не заметил бы пропажи одного единственного человека.       Конечно, Сулла рассматривал и тот вариант, что благоразумные родители не отпустили бы дочь в подобный день в храм, ибо все знали: после раздачи талонов курульными эдилами на улицах становится излишне многолюдно. Однако Луций Корнелий в очередной раз добровольно вверил себя в заботливые руки Фортуны.       Молниеносный выпад достойный самого Меркурия и хрупкая фигура Марии пропала, оставив глупых и бесполезных рабов чрезмерно увлекшихся пестрыми лавками до отказа заполненными дорогими и дешевыми тканями, окрашенными на любой вкус, восточными туфлями без задников, безделушками вроде медных гребней и фибул изображающих  мелких змей смотрящих в разные стороны с инкрустированными мелкими жёлтыми камушками вместо глаз, браслетами, талисманами и амулетами приносящими счастье, удачу и несметные богатства по заверениям ушлых торгашей, у некоторых даже виднелся мелких речной жемчуг неправильной формы, весьма необычная находка, ибо обычно он продавался в порту конкурируя с крупным морским и проигрывая ему по мнению состоятельных римлян, хотя четвёртый и пятый класс радовался даже такому. Смуглая рабыня и галл так и застыли словно коровы с широко раскрытыми глазами рассматривая всё вокруг и глупо разинув рот пока наконец не осознали, что остались в одиночестве среди нескончаемого людского потока.       Сулла прижал к себе хрупкое девичье тело предварительно затащив её в небольшое углубление, расположенное незаметное для посторонних в тени каменной стене. Его мощная фигура полностью отгородила Марию от чужих глаз. Одной рукой он по-хозяйски огладил и сжал узкое бедро, покрытое двумя слоями невесомых зелёных туник с сильной драпировкой, а второй продолжал удерживать её на месте, внимательно всматриваясь в перепуганной лицо Марии. Подкрашенные ресницы — крылья бабочки, быстро трепетали в замешательстве. Узкие дугообразные брови, также подправленные сурьмой, приподнялись в изумлении. Тёмные, почти чёрные глаза блестели словно обкатанные сардоникс, и в них ясно отражался страх. Римлянка в ужасе застыла, лишь мелкая дрожь пробивала сжавшуюся фигуру. Она не признала его.        Сулла же осклабился не без лёгкой доли иронии отмечая, что девочке несказанно повезло, родиться с изящными бровями Юлии, а не широкими всклоченными во все стороны гусеницами Гая Мария.    — Консул Луций Корнелий Сулла, —растеряно прошептала она, наконец сконцентрировав свой взгляд на его лице.    — Давно не виделись, малышка Мария, — патриций склонился к ней и уткнулся носом в ложбинку на изящной шее заполняя легкие дурманящим ароматом молока с мёдом и корицей. Девушка испуганно задрожала и попятилась, сильнее вжимаясь в стену. — Хотя не настолько, ты ведь частенько следуешь за мной бесшумной тенью, скрывающейся в неприглядной мгле вечного города.    — Я … — Мария стыдливо пожала губы в узкую линию и предательский румянец розой расцвел на нежных ещё по-детски округлых ланитах, — вы ошибаетесь. Все наши встречи чистая случайность.    — Поэтому ты так краснеешь? — Сулла кончиками пальцев поддел острый подбородок силясь разглядеть в глубинах чёрного озера ответ на свой, казалось бы, просто вопрос.    — Нет, потому что вы намеренно меня смущаете. Мы в безлюдном переулке на непозволительно близком расстоянии, а ваши руки … — дочь третьего основателя Риме запнулась и не выдержав зрительного контакта опустила взгляд на свои бледно-жёлтые кальцеи, чьи шёлковые ленты оплетали лианами тонкие лодыжки с выпирающими косточками, и принялась теребить светло-зелёные складки на тунике.   — Не думаю, что это единственная причина, — его ладонь до этого спокойно покоящаяся на бедре принялась с завидной скорость приподнимать многослойную ткань, а вторая продолжала удерживать вмиг переполошившуюся девушку.      Мария забилась в его руках раненной птицей и попыталась остановить посягательства на свою честь, но она оказалась не в состоянии тягаться силой с взрослым мужчиной. Однако осознание собственной беспомощности не ослабило её попыток вырваться, острые ногти оставили несколько глубоких царапин на его предплечье.    — Вам нельзя, Луций Корнелий! Tata убьет меня если узнает, а после вас!     — Тише, маленькая Мария, тише, — прильнув к её щеке прошептал искуситель, оставляя между их лицами расстояние сильно меньше одного дигита. Он чувствовал возбуждающий жар, волнам исходящий от молочной кожи, — один громкий звук и какой-нибудь случайные гуляка может обнаружить тебя в весьма компрометирующем положении.       Тем времени загрубевшая от постоянного пользования гладиусом рука достигла своей цели проникнув под лёгкие слои женской туники. Шершавые кончики пальцев прошлись по мраморной поверхности внутренней части бедру, вызывая новый табун мурашек у дочери Третьего основателя Рима. Её лицо покрылось тонкой пленкой киновари, как у Гая Мария в день его триумфа, и чем-то даже напомнило Сулле его собственное во времена Нумидийской кампании, когда он проводил по несколько часов под палящем солнцем Африки. Однако мимолетные воспоминания не смогли оторвать мужчину от первоначальных планов: разведя двумя пальцами её тёплые, слегка набухшие складки он проник третьим внутрь отчётливо ощутив пьянящую разум узость и мучительно тянущий член под тогой.       Мария трепетала в его руках, приоткрыв иссохшие от неравномерного дыхания губы в немом стоне. На мгновение Луций Корнелий в восхищение застыл жадным взглядом пожирая каждую линию, исказившуюся на возбужденно-совершенном лике. Душой она оказалась невиннее весталки, но тело с легкостью сдалось на милость консула. Сулла неторопливо протолкнул палец глубже продолжая из-под длинных светлых ресниц наблюдать за малейшими переменами на её лице: Мария сильно закусила губу и мелкие капли багрянца проступили под натиском крепких белых зубов. Дочь Арпинского лиса покорно склонила голову, старательно сдерживая рвущиеся наружу стоны, когда он ритмично задвигал рукой под её туникой. Его палец, обильно покрытый смазкой с будоражащем фантазию хлюпаньем, проникал всё глубже внутрь податливо раскрывающимся для него стенкам влагалища.      Сулле до громкого скрежета зубов хотелось сорвать с неё эти ненужные куски ткани и взять прямо здесь, на виду у всех, чтобы каждый знал: Мария принадлежит Луцию Корнелию Сулле. Она его, целиком и полностью: от последней шелковой нити волос до выдыхаемого воздуха. Такая юная, невинная и до безобразия соблазнительная.       Неожиданно тонкие женские пальцы стальными когтями впились в плечо консула наверняка оставив после себя очередные кровавые свидетельства происходящего.       Луций Корнелий отчётливо ощущал — она на грани между мучительным разочарование неудовлетворенности и всепоглощающим блаженством. Он резче, чем хотел вытащил из неё палец получив в ответ тихий протестующий стон, и коснулся набухшего особенно чувствительного бугорка женского тела начав поглаживать его плавными, отточенными движениями. Опыт, полученный им в далекую бурную молодость, не прошёл даром и продолжал служить добрую службу даже спустя столько лет. Девушка выгнулась навстречу мужской руке словно туго натянутая тетива лука. Она запрокинула голову, упираясь в шершавый недавно покрашенный белый камень, зелёная палла окончательно соскользнула со светлых волос неряшливой грудой падая в пыли.   — Луций Корнелий … — тёмные глаза внезапно открылись поддернутые дымкой возбуждения, оргазм бурной волной прокатился по ней, наполняя девственную плоть невиданными доселе ощущениями. Тем не менее Сулла успел накрыть искусанные чувственные губы жадным поцелуем заглушив своё имя, рвущееся из недр разгоряченного тела Марии.       Его язык прошёлся по ровному ряду зубов проникая внутрь.         Сладко, слишком сладко.       Член под того свело болезненной судорогой вырывая хозяина из морока, окутавшего сознание. Сулла недовольно отстранился, оставляя в покое истерзанные уста. Вытащив руку из-под смятой светло-зелёной туники, Луций Корнелий заботливо оправил её, а после по-волчьи оскалившись просунул липкие и влажные от соков девушки пальцы под тогу отводя край туники и касаясь разгоряченной плоти. По телу прошла новая волна возбуждения.       Мария еле слышно пискнула, спрятав лицо в ладонях. На кончиках ушей, не прикрытых светлыми волосами, горел кармин. Ухмылка на лице Суллы растянулась ещё шире, обнажая ровный ряд белых зубов в хищном оскале. Он видел её жадный, любопытный взгляд потемневших глаз, просачивающийся сквозь щели между пальцами, и активнее задвигая рукой. Его дыхание участилось, а сердце сошло с ума, грозя пробить грудную клетку.      Подумать только, он взрослый мужчина, консул Римской Республике самоудовлетворяется в каком-то закоулке перед дочерью самого Гая Мария. Даже находясь здесь лично Луцию Корнелию, казалось, что всё происходящее лишь оплот одурманенного сознания. Однако шумное дыхание застывшей в нескольких дигитах от него девушки доказывало — это не так.   — Так нельзя, — тихо просипела Мария, переполненная стыдливым возбуждением.      В голове Суллы проскользнула заманчивая затея, и он прервался, испустив неудовлетворенный низкий стон. Консул вытащил из-под тоги руку и протянул девушке в приглашающем жесте. Она замерла, подобно мраморной статуе. Мгновения тянулись мучительно долго, и когда Луций Корнелий уже готов был пожалеть о своём сиюминутном порыве женскому любопытству удалось перебороть девичье смущение.        Мария оторвала свои изящные длани от лица и доверчиво вложила в его. Тонкие, длинные, прохладные пальцы проникли под ткань ведомые его липкими и горячими. Девушка испуганно дёрнулась, по-видимому, осознавая на что дала молчаливо согласие. Однако после нескольких секунд раздумий боязливо коснулась влажного члена любимца Фортуны, заставив того шумно втянуть носом воздух. Он накрыл её ладонь своей и крепко сжал, задвигав в угодном ему темпе. Девушка сильнее стиснула руку и зачарованно следила за ним, предаваясь их общему греху с порочной заинтересованностью.       Она словно вкусила живительной влаги из того же оазиса безумия, внезапно возникшего в адском пекле пустыне томившейся глубоко внутри его души. Луций Корнелий впервые сдался, приняв поражение от тёмных глаз, запавших в самое сердце.       Последняя болезненная фрикция и мужчина с хриплым стоном излился в узкую ладонь. Мария дёрнулась словно от внезапной пощечины, и порочная пелена спала с её глаз.    — О, Боги! Что же я натворила! Tata убьёт меня, — девушка отпрянула и попыталась стряхнуть осквернившую её белесую субстанцию, но Сулла перехватил перепачканную руку и приблизил к своим пересохшим губам.       Медленно, смакуя каждое движения, Луций Корнелий принялся вылизывать её пальцы погружая их в рот один за другим собирая горячим и шершавым словно у кота языком сперму, смешавшуюся с её смазкой. Божественный нектар — одновременно терпкий, как недозревший зелёный виноград и сладкий, будто свежий инжир постепенно обволакивал внутренности, пьяня рассудок.       Сводя с ума.   — Слишком поздно об этом волноваться. Теперь я точно не отступлю, — Сулла обхватил руками тонкую шею, вплетаясь пальцами в волосы и окончательно портя девичью причёску, и притянул римлянку к себе. Мужчина склонил голову целомудренно касаясь медовых губ, а после прильнул своим лбом к её и прошептал, — тебе нужно лишь дождаться моего триумфа над Митридатом, а после я сам найду тебя. И никто, слышишь, Мария? Никто мне в этом не помешает. Даже если Гай Марий решит вырвать тебя из моих объятий и выдать замуж, то я просто избавлюсь от глупца, самого подписавшего себе смертный приговор.    — Вы безумны, Луций Корнелий! Tata никогда не одобрит ваш кандидатуру, и вам это прекрасно известно. Он мой pater familias, я никогда не пойду против его воли. Да и вы уже женаты! — громче, чем хотела воскликнула Мария, а после боязливо выглянула из-за широких плеч любимца Фортуны, скрывающих её от случайных прохожих. Однако на улице всё также стоял шум и гам похоронивший её голос среди сотен других.    — И в этом повинна лишь ты, — дразнящее протянул он, — да и не забывай, я могу легко развестись с Далматикой, так же, как и с Клелией, — его яркие голубые глаза оставались тёмными от желания, а недавно опавший член вновь пробудился, — довольно препирательств. В любом случае будет так, как я сказал. А теперь беги, маленькая Мария, беги, пока я не передумал тебя отпускать.        Римлянка ещё раз торопливо оправила тунику стараясь хотя бы для виду слегка разгладить заломы, а после попыталась протиснуться мимо мужчины, не коснувшись его. Однако Луций Корнелий намеренно сделал небольшой шаг назад желая ещё раз ощутить жар, исходящий от хрупкого тела. Мария вынужденно прижалась к крепкому торсу, окутанному простой светлой тогой не подобающей для консула, а после не оглядываясь бросилась бежать в толпу, подобрав длинный низ туники, так, как не подобает ни одной порядочной патрицианки, к перепуганным и наверняка заплаканным рабам, потерявшим свою драгоценную Госпожу.    — Я дозволяю тебе писать мне письма, — успел он бросить её на прощание, прежде чем непокрытая голова с копной растрепанных светлых словно выгоревших под палящим солнцем локонов скрылась среди римского плебса.       И уже спустя мгновение, когда его грудь стянуло свинцовыми кольцами, он горячо пожалел, что так легко отпустил дочь Гая Мария. Однако, всё, что оставалось Сулле на тот момент так это подобрать зелёную паллу, оставленную сбежавшей хозяйкой и прислонив её к лицу вдохнуть до боли в лёгких ещё хранившийся в ней аромат молока с мёдом и корицей.   

***

     С того дня Сулла неосознанно, по въевшейся в кожу привычке продолжал высматривать её широко распахнутые словно у лани глаза, видящие лишь его. Выискивал до боли родные и далекие сардониксы среди многоликой римской толпы. Любимец Фортуны желал, чтобы ветер, ласкающий его лицо вновь донёс столь желанное благоухание, ибо подобранная в их последнюю встречу ткань давно утратила его. Однако он продолжал прикладывать её к лицу в мгновения бессилия, охватывающего его.       Старый дурак, возжелавший молодую деву. Но Луцию Корнелию удавалось успокоить себя тем, что Гай Марий был ненамного моложе его, когда брал в жены Юлию. Да и подобные браки в Риме вполне естественны: дети могут погибнуть в любом возрасте, а благородный род всегда должен иметь наследника.       Однако римлянка словно исчезла, будто и не существовало никакой Марии, никогда не ходила она в храм Фортуны по Ярёмной улице и не встречала вместе с братом отца у ступеней сената.      Девушка с удивительной ловко избегала его, словно царь Югурта — Нумидийский ветер, растворившийся в пустыне.      Найди и поймай если сумеешь.       Но как поймать ветер?      Хотя с Югуртой всё было куда проще: в той войне они с Гаем Марием сражались на одной стороне, здесь же он будет чинить ему преграды даже сам того не ведая.  Мария наверняка укрылась в родительской твердыне выбрав добровольное заточение. Что ж, идеальная стратегия для победы, ибо туда ему путь закрыт.   

***

      Однако Фортуна милостиво исполнила желание своего фаворита: повидать юную деву до отбытия на войну с Понтом. Однако своенравная Богиня в очередной раз решила слегка повеселиться.      В тот злополучный день его зять и сын его соконсула— Квинт Помпей Руф-младший оказался убит в драке на Форуме, в последствии ставшей настоящим побоище, к счастью, хотя бы Руф-старший успел скрыться. Однако разъярённая толпа, направляемая невидимой рукой третьего основателя Рима, бросилась преследовать бежавшего оттуда Луция Корнелия.       Люди в конец обезумели, решив убить своих законных консулов в черте римского померия. Они покусились на священную неприкосновенность его должности. Сулла мог остановиться, не бежать более и с достоинством встретить святотатцев добавив тем самым немало проблем организаторам этого безумия. Однако здравый смысл подсказывал, что живым он сможет сделать куда больше и воздать по заслугам каждому из своих врагов.      По опыту предшественников, спасающихся от того же дикого и неукротимого зверя Сулла решил не бежать в храм и молить Богов милости и защите, а укрыться в доме того, кто подстегнул и оплатил это богохульство.       Гай Марий.       Некогда дорогой друг и сподвижник, а ныне злейший враг. Желание стать Первым человеком в Риме вкупе с непомерным честолюбием давно сгубило его, затуманило рассудок вынудив безжалостно устранять любого посягнувшего хотя бы на отблеск славы Великого человека. Великий человек цеплялся посиневшими пальцами за дурманящую власть.      Некогда радушно открытая вилла на сей раз встретила его могильным холодом. Здесь Сулле были не рады, и он прекрасно осознавал это. Однако сюда ослеплённый плебс не посмеет ворваться, а следовательно, безопасней места в Риме не сыскать.       Холодный пот противно стекал между лопаток. Плавленое золотое его волос прилипло к взмокшему лбу. Некогда белоснежная туника и такая же тога с широкой пурпурной полосой перепачканы в пыли. Все мышцы в теле напряжены до предела. В холодных голубых глазах горело неутихающее пламя ярости, а собственное бессилие сводило с ума, выворачивало кости, и ему хотелось кричать, круша всё вокруг. Однако на лице Суллы не дернулся ни один мускул. Он патриций из древнего Корнелиев и не станет унижаться, доставляя праздное удовольствие выходцу из Арпина.       Абсолютная тишина, царившая на вилле, внезапно прервалась шлёпаньем босых ног по мраморной плитке. Со стороны атрия, где также находились спальни показалась малышка Мария: несколько светлых прядей выбилось из тугого узла на затылке, хрупкая дрожащая фигура, облаченная в жёлтую, воздушную домашнюю тунику. Она возникла около колонны подобно наваждению, окутанному жидким золотом льющимся с крыши виллы закатным солнцем, бледная словно призрак и испуганно смотрящая на него своими чёрными взволнованными глазами. Воплощение самой Дианы. Однако Богиня охоты не ведала страха, закравшегося в сердце невинной девы.   — Ступай к себе, Мария, нам с моим дорогим гостем нужно побеседовать, — с трогательной отеческой заботой произнёс Гай Марий, а после с нескрываемым превосходством смерил потрепанного Луция Корнелия тёмными и до неприятного жжения в груди знакомыми глазами.   

***

     Луций Корнелий Сулла Феликс — победитель. Триумфатор. Ни один год прошёл с его отбытия из Рима. Однако он вернулся окутанный ореолом славы. Хотя многие за глаза и назвали его деяния скорее богохульством: подумать только повести легионы на вечный город. Дважды. И как истинный патриций Луций Корнелий прекрасно их понимал и соглашался с тяжестью своего поступка. Однако это требовалось для Рима.       Всё во имя спасения Республики.       Также Сулла помнил и все данные им обещания как непримиримым оппонентом: большинство из которых уже ответили за свои грехи и проступки, оставив после себя лишь мелких сошек, чей финал уже давно предрешен. И для них словно клеймо выжжен приговор — смерть. Так и единственная клятва, данная под влиянием сердца.       Цецилия Метелла Далматика уцелевшая и бежавшая во время террора Гая Мария и Луция Корнелия Цинны в Риме скончалась в родах под Афинами оставив после себя лишь мёртвую девочку с тёмным пушком волос на голове. По обычаю рода Цецилиев их сожгли, а прах доставили в семейный склеп Метеллов.      И несмотря на всю скорбность ситуации обстоятельства складывались как нельзя лучше: он освободился от бремени брака при этом оставшись в хороший отношениях с кузенами покойной жены — Квинтом Цецилием Метеллом Пием, коего в последствии Сулла сделал Великим понтификом и Луцием Лицинием Лукуллом главным сподвижником и близким другом Феликса.   

***

     После первого взять Рима легионерами Сулла приговорил к изгнанию двенадцать человек, включая Гай Марий с сыном. Также шестикратный консула был заочно приговорён к смерти. Луций Корнелий догадывался, что мало кто посмеет поднять руку на спасителя Рима от германских захватчиков в особенно после того, как Луций Корнелий приговорил в начале освободить, а затем сбросить с Тарпейской скалы раба осмелившегося придать хозяина хотя тот и находился в списке. Тогда ещё консул не надеялся на голову Гая Мария, он лишь хотел держать честолюбивого старика подальше от Рима.       И расчёт его оказался верным, Гая Марий бежал из города оставив жену и дочь на попечении их родных. Однако стоило Сулле отбыть, как спустя всего год опальный римлянин триумфально вернулся и взошёл на свой седьмой консулат, ознаменовавшийся беспрецедентной бойней многих уважаемых людей. Гай Марий мстил своим обидчикам жестоко и без сожалений. Но видимо сами Боги прогневались на него и вскоре он слёг с болезнью, бредя о сражение с царем Митридатом. Великий человек скончался в январские иды в бреду о войне с Великим греческим царём, которую ему никогда не суждено было выиграть. Его сын — Гай Марий-младший пережил своего отца всего на пару лет. Глупый, неоперившийся юнец, который в силу возраст не мог даже ступить на Cursus honorum. Однако тщеславие его было столь велико, что стоило уважаемым людям лишь слегка польстить да помаячить перед его носом консульским курульным креслом, как Гай Марий стал их с потрохами. Мальчику не только хотелось отомстить за оскорбления и унижения, нанесённые его уважаемому отцу, но и самому не потеряться в тени Третьего основателя Рима.        Сбежавшие тогда в лагерь Суллы сенаторы наперебой рассказывали об избрании младшего Мария в консулы вопреки всем mos maiorum, а также о заключении им помолвки между его сестрой и соконсулом. Да, это дало противникам Луция Корнелия ветеранов Гая Мария, привлечённых именем своего покойного и горячо любимого полководца. Однако вопреки их ожиданиям театр военных действий разворчался слишком стремительно, вынуждая обоих консулов нарушить свои планы и покинуть Рим вместе с легионами.       Но вразрез со всеми надеждам и мечтаниям младшему Марию оказалось не суждено вернуться в Рим самому. Он оказался заперт в Пренесте, где в последствии и погиб сразу же после сдачи города. Его голову немедленно доставили диктатору велевшему выставить её на Форуме перед рострами. Сулла лично присутствовал при установке, а после снисходительно подметил: «Нужно сначала стать гребцом, а потом управлять рулём». Также по приказу Луция Корнелия прах Гая Мария выбросили в Аниен.       А затем он принял агномен Феликс — счастливый.  

 

***

     Луций Корнелий сидел в таблинуме в своём любимом кресле у большого стола со столешницей, выполненной из полированного белого мрамора, обрамленного кованным золотом разбирая нескончаемые горы пергаментов и дощечек, когда к нему боязливо поскребся раб. Мужчина тяжело выдохнул и помассировал кончиками пальцев переносицу с горбинкой.    — Да, — раздраженно бросил диктатор. У него уже в которой раз складывалось ощущение, что до этого момента все органы власти дружно забрасывали свою работу, а теперь любезно решили переложить её на его плечи.    — Господин, к вам посетитель, — почтительно произнёс Кирос, молодой и образованный грек, захваченный им во время взятия Афин. Луций Корнелий по достоинству оценил отвагу с коей юноша пытался защитить библиотеку от разграбления, поэтому он приказал сохранить ему жизнь, а после забрал с собой в качестве домашнего раба.    — Кто? — не отрываясь от чтения очередного письма из провинции уточнил мужчина.    — Гай Юлий Цезарь.   — Проси, — поморщившись и пренебрежительно махнув рабу приказал Сулла. Кирос исчез, махнув на прощание тёмными кудрями.       Высокий и тонкий, как все Юлии юноша показался в дверях. Белая кожа казалась ненамного темнее туники, а тонкий чуть розоватые губы упрямо поджаты. Светлые волосы аккуратно расчесаны. Сулла был наслышан о любви Гая Юлия к весьма щепетильному уходу за своим телом.      — Ave, Луций Корнелий. Мне передали, что ты желаешь меня видеть, — Цезарь уважительно поклонился и прошел в таблиний. Чёрные живые глаза стремительно пробежались по кабинету и остановились лишь наткнувшись на недовольный промедлением взгляд пронизывающих до костей льдов на молочном лице любимца Фортуны.    — Ave. Верно, присаживайся, — диктатор указал на кресло для клиентов располагающееся прямо перед столом, — я бы и сам наведался к тебе, но как видишь слишком многое требует моего внимания.    — Дела Республики превыше всего. Так, о чем вы хотели поговорить? — заметно возмужавший юный Юлий Цезарь со свойственным ему изяществом уселся на предложенное место.     — Думаю, тебе известно, что несмотря на возраст я так и не обзавелся наследником. Одна лишь дочь, — Феликс внимательно следил за племянником вальяжно откинувшись назад и соединив длинные пальцы домиком.   — Но чем же я могу вам помочь? Моя старшая сестра уже состоит в браке, а младшая вот-вот вступит в него.      Цезарь ещё с детства проявляющий себя вполне смышлёным и сообразительность ребёнком, словно в мгновение ока стал олухом не понимающим, чего от него хотят. Однако Луций Корнелий, проведя молодость в окружение актёров, вполне мог отличить пусть и весьма старательную, но всё же ещё недостаточно умелую игру. И подобное поведение начинало раздражать Суллу. Он чувствовал, как некрасивые красные пятна медленно проявляются на коже. Буквально пару нундин назад мать Цезаря — Аврелия приходила и практически умоляла пощадить сына за отказ от развода с дочерью предателя Цинны, а сегодня этот щенок сидит и нагло смеет испытывать его терпение.       Сулла и так ждал слишком долго.   — Всё верно. Однако, поправь меня если я ошибаюсь, насколько мне известно ты также являешься pater familias для своей amita Юлии и кузины.   — Вы правы, но amita Юлия уже давно вышла из возраста женщины способной к зачатию, — невозмутимо продолжил Гай Юлий, смотря прямо в ярко-голубые глаза диктатора, окаймленные синевой грозовых туч.       Несколько томительных мгновений и по таблинию прокатилась волна смеха. Луций Корнелий запрокинул голову и рассмеялась, мелкие морщинки в уголках его глаз собрались в широкий веер. Он прошёлся пятерней по золотым шёлковым нитям своих волос на удивление свободных от серебра слегка растрепав их.    — Довольно фарса, юный Цезарь, — Сулла растянул губы в хищной, пугающей усмешке, — у меня полно забот и без твоих игр. Через три дня я хотел бы навестить вас и обсудить оставшиеся формальности.       Гай Юлий раздосадовано сжал челюсть и желваки заходили на тонкокостном лице. Однако он благоразумно не решился перечить и резко встал. Складки тоги на плече затрепетали, но ни одна из них не нарушила порядок. Кресло для клиентов с мерзким скрежетом отъехало назад.    — Как вам будет угодно, Луций Корнелий, — и Цезарь стремительно покинул таблиний едва не сшибая несущего вино раба.   

***

     Луций Корнелий расслабленно возлежал на locus consularis опираясь локтем на валик и неторопливо вращая кубок. Справа от него расположился юный Цезарь натянутый словно струна лиры. Сулла задержал на нём взгляд не более, чем на мгновение продолжая внимательно изучать присутствующих.  Напротив него сидела Аврелия, Юлия — перед племянником, а Мария расположилась дальше всех, скрывшись от его прожигающих насквозь голубых глаз за твёрдой деревянной спинкой стула. Однако ему удалось рассмотреть её, когда она вошла в триклиний вслед за семьей: светлые волосы свободно спадали по плечам, обрамляя осунувшееся лицо, тёмные глаза потускнели от скорби и слёз, тонкие черты расплылись от отеков, а чёрная туника свободна свисала с напряжённых плеч.       Тоска отчётливо ощущалась в воздухе. Но кроме Марии никто более не выражал её столь открыто. Несмотря на то, что Аврелия и Юлия также предпочли тёмные наряды, их бы даже при желании не удалось обвинить в трауре по изменнику, предавшему Рим, ибо в остальном они ничем не выдали своих чувств. Столь же статные, красивые и гордые, какими и подобало быть представительницам достойнейших родов города.   — Луций Корнелий, Гай Юлий объяснил нам причину твоего визита, однако как мне кажется здесь произошло какое-то досадное недоразумение, — спокойно произнесла Юлия прервав наконец затянувшееся молчание.   — Не волнуйся, Юлия. Я не отниму у вас много времени. Как я раннее уже объяснил твоему племяннику на данный момент у меня есть лишь дочь, а для того, чтобы избежать пресечения рода, — диктатор сделал небольшой глоток неразбавленного вина из чаши смачивая пересохшее горло, — я нуждаюсь в супруге. Именно это и стало причиной сего предложения.    — Тогда мне всё ещё непонятно, что вам нужно здесь, — женщина намеренно акцентировала последнее слово, — после кончины Гая Мария я решила последовать примеру Корнелии, матери Гракхов, и хранить верность моему покойному супругу до отхода в царство Плутона, — Сулла раздражённо скрипнул зубами, услышав имя заклятого врага, — а моя дочь уже помолвлена.      Однако на этом моменте любимец Фортуны резко повеселел и не сдержавшись опрокинулся на спину наполняя комнату низким гортанным смехом, а после утёр пальцами появившиеся в уголках глаз слёзы. Он поставил чашу с остатками вина на стол и небрежно махнул рабу, веля принести воды для омовения перепачканной руки. Багровые капли медленно стекали по длинным пальцам оставляя после себя сладкий след неприятно стягивающих кожу.    — Сомнений в твоей добродетельности у меня нет, Юлия. Ты уже много лет служишь достойным примером для многих матрон. Однако меня не интересуют брак с тобой. Ты можешь хранить свой траур хоть в самом царстве мертвых, — Луций Корнелий довольно оскалился про себя замечая, как на непроницаемых лицах двух вдов пролегло плохо скрываемое раздражение. Эта ситуация в некой степени забавляла его, — а что касается помолвки, то совсем недавно я получил письмо от Гнея Помпея. Он настиг предателя в Африке и тот был казнён.   — Тогда мы подыщем для Марии другого жениха, — непреклонно продолжала она гнуть своё.   — Довольно, Юлия, — мужчина утомленно поднял руку, приказывая ей остановиться, — это решать не тебе. В вашей семье есть pater familias, последнее слово за ним. Не так ли, Гай Юлий?   — Вы правы, Луций Корнелий, — встрепенулся юноша, — однако здесь я вынужден согласиться со своей amite Юлией. Мария была сестрой и невестой двух мятежных консулов. Её брат попал в список проскрипций. Да и как вам известно отец был родом из Арпин. Она недостойная для вас партия. Вам стоит поискать женщину с более чистой кровью и репутацией. Вы рассматривали кандидатуру Сервилии Цепионы?      Римлянин раздражённо прикрыл глаза стараясь унять клокочущий внутри гнев. Их упрямство действовало на нервы. До исполнения последнего желания Суллы оставалось лишь подать рукой, однако ему продолжали чинить препятствия.    — Видимо, мне придётся повторить. Я не спрашиваю вашего совета и не ищу одобрения. Я посвящаю вас в мои дальнейшие планы, как непосредственных участников, — он перевёл взгляд на поникшего Цезаря, и окунул липкие пальцы в чашу с тёплой водой, услужливо поданную рабом, — так ты согласен на моё предложение pater familias рода Юлиев?    — Да, — Юлия испустила тяжёлый вздох и на её глаза навернулись непрошенные слёзы. Однако гордая патрицианка смогла сдержать их в себе, не без помощи руки Аврелии сомкнувшейся на её в успокаивающей жесте. Однако сама вдова Цезаря оставалась подобна каменной скале посреди бушующего океана. Холодная. Величественная. Несгибаемая. Несокрушимая.       —  Нет! — до этого покорно молчавшая Мария подскочила, опрокидывая назад с громким грохотом тяжёлый деревянный стул, — я отказываюсь, Луций Корнелий! Я никогда не выйду за тебя! Из-за тебя погиб мой брат, его голова ни один день служила украшением для Форума. Нам запретили его хранить, даже держать траур. Прах моего отца выкинули в реку. Ты принёс в наш дом одни несчастья!       Крик девушки оборвался звонкой пощечиной. Ослабленная Мария не удержалась и рухнула на пол ошарашенно прикладывала к пылающей щеке ладонь. Юлия возвышалась над дочерью столь же не верящая в собственный поступок. Спустя мгновение она уже сидела на коленях возле дочери заключая ту в объятия и шепча слова прощения.     — Прости меня, дорогая. Прости, — Юлия отчаянно прижимала к себе девушку, словно вознамерившись защитить её от мира, — но тебе нельзя говорить подобное.   — Однако несмотря на запрет ты носишь траур по Марию-младшему, — холодно заметил Феликс, поднимаясь с лектуса и твёрдой походкой направляясь к выходу. Ярость бушевала в нём, бурлила в жилах, набатом отдавая в уши. Сердце бешено стучало по рёбра выдавая одно единственное желание — убить. Несносная девчонка! Ему хотелось пережать её шею руками и посмотреть, как синеет лицо, и наполняются глаза кровью. Но он не мог, и от этого гнев ещё больше обуревал его, выжигая всё изнутри, — даю вам две нундины на траур, и ещё две на подготовку к Confarreatio. Жрецы поведали мне, что в этот срок наступят благоприятные дни для свадьбы. Если не успеете, то Мария пойдет под венец даже в красной тряпке и меня это не тронет. Однако знайте — брак будет заключён.       И не дожидаясь ответа Луций Корнелий покинул их, стремительно бросившись домой. Вслед ему доносился плач и тихие успокаивающие слова поддержки от родственников. Он был воином и ему не раз слышны были стенания матерей и горькие слезы дочерей, однако лишь в этот раз его сердце болезненно сжалось, пропуская лишний удар.   

***

     Сулла сдержал своё слово и ровно через четыре нундины и не днём позже он вошёл в храмовый атрий Государственного дома одетый в соответствии с mos maiorum в простую белую тогу, на мягких золотых волосах возлежал венок. Его сопроводили к специальному сиденью — два соединенных вместе стула покрытые овечьей шкурой, где уже сидела невеста. Луций Корнелий опустился, рядом бросая мимолётный взгляд на Марию.       В груди словно патока растекалось тепло: вот она, уже почти его, такая прекрасная и юная точно нимфа: длинная ярко-красная палла, надетая на тунику, пояс из овечьей шерсти, завязанный на двойной геркулесов узел, служивший оберегом от несчастий сковывал тонкий стан, огненная жёлто-красная вуаль накинута на лицо скрыв её от посторонних глаз, поверх венок из вербены и майорана.      Они терпеливо ожидали результатов ауспиции. Великий понтифик, только что принёсший в жертву Богам упитанную свинью, внимательно изучал её внутренности. И пока Квинт Цецилий Метелл Пий с внимательным и сосредоточенным видом осматривал печень выискивая благие знамения взгляд Луция Корнелия оставался прикованным к невесте.       Дочь Гая Мария в этот момент больше всего напоминала ему её отца, когда тот ещё находился в расцвете своих сил и могущества: гордо расправленные плечи, упрямо вздёрнутый подбородок, и Луций Корнелий готов был поставить сто динариев, что и в глазах у неё горел тот же непрошибаемый блеск. Её мать стояла чуть поодаль вместе с оставшимися представителями рода Юлиев, свидетелей невесты, Цезарь же присутствовал и в качестве фламина Юпитера хотя официальный обряд его становления в должность многими не признавался. С другой стороны находились свидетели со стороны жениха: Корнелия Сулла вместе с супругом — Мамерком Эмилием, Луций Лициний Лукулл, Марк Лициний Красс, Гней Помпей Магн и ещё несколько особо приближённых.       Луций Корнелий готов был, как незрелый юнец заерзать в нетерпении, но положение и статус обязывали его провести все в соответствии с канонами: самый почитаемый и древнейший обряд — Confarreatio, дошедший до них ещё со времён Ромула, понтифик и фламин Юпитера, почётная матрона, десять свидетелей c каждой стороны, а после пир и проводы. Для Феликса это стало далеко не первым и даже не вторым браком. Однако этот раз отличался от всех остальных. Сулла желал, чтобы первая и единственная церемония в жизни Марии была достойна её. Да и практически абсолютная нерушимость Confarreatio несказанно влекла его.       Наконец Великий понтифик вернул все внутренности на место и обмыв руки в специальной миске с водой и маслами воздел их к небу.   — Боги благоволят этому союзу и отмечают его как счастливый и удачный. Я Великий понтифик Квинт Цецилий Метелл Пий с воли и благословения Богов одобряю сей союз между Луцием Корнелием Суллой Феликсом и Марией дочерью Гая Мария, — диктатор аккуратно взял руку своей уже практически жены и надел на изящный палец тонкое золотое кольцо.       Юлия подошла к паре вставая рядом с Метеллом Пием. Они взяли огромное алое покрывало, и покрыли им головы Луция Корнелия и Марии. После Юлия, как почётная матрона взяла их правые руки и связала вместе, что являлось символом их союза.       Прохладные пальцы девушки обжигали его.       Великий понтифик разломил пополам священный полбенный хлеб и протянул его жениху и невесте, и каждый из них полностью вкусил предложенную ему часть.    — Я прошу благословения у Юпитера, как гаранта этого союза, — уверенно начал Сулла. Всё шло более, чем удачно и мужчина светился словно Аполлон, только сошедший с Олимпа: белоснежная тога, венок, украшающий яркие будто полуденное солнце волосы, и нескрываемый восторг в ярко-голубых глазах.   — Я прошу благословения у Юпитера, как гаранта этого союза, — тихо, но уверенно вторила ему Мария. Он чувствовал лёгкую дрожь, идущую от её руки.   — Я прошу благословения у Юноны, как у Богини брака.    — Я прошу благословения у Юноны, как у Богини брака.    — Я прошу благословения у Венеры, как у Богини любви.    — Я прошу благословения у Венеры, как у Богини любви.    — Я прошу благословения у Фидес, как у олицетворения верности.   — Я прошу благословения у Фидес, как у олицетворения верности.   — Я прошу благословения у Дианы, как у Богини-матери.    — Я прошу благословения у Дианы, как у Богини-матери.    — Да благословят вас Боги, ибо послали они вам лишь благие знамения, — громко огласил Метелл Пий, — все присутствующие здесь свидетели их милости, а также — святости и нерушимости этих уз!       Феликс уже не пытался скрыть ликования. Он улыбнулся, обнажая несколько удлиненные хищные клыки. Дождавшись, когда покрывало с их голов будет снято, а руки расцеплены. Сулла встал, потянув за собой супругу и вскинул руку обращаясь к собравшимся    — А теперь мы отправляемся в дом моей невесты, где пройдет пир, — и крепко удерживая руку Марии мужчина двинулся к выходу окинув присутствующих быстрым взглядом.       Юлия и Аврелия стояли неподалёку всё также в тёмных одеждах и с непокрытой головой выражая свой молчаливый протест, юный Цезарь старался сохранять маску спокойствия и отчуждения на своём красивом лице, а вот у Корнелии — его дочери это получалось из рук вон плохо. Женщина раздражённо закатывала глаза, то и дело одергивая руку мужа с недовольным сопением. Она высказалась против сразу же как узнала об этом, но её мнение мало волновало любимца Фортуны в прочим, как и всех остальных. А вот друзья и сподвижники Луция Корнелия оказались куда более понимающими, ибо многие из них выдержав нормы приличия после смерти Далматики принялись заверять, что диктатору стоит найти себе супругу и наконец обзавестись наследником.       И наконец все присутствующие при обряде двинулись следом за диктатором уверенным шагом следующим по дороге к дому Мариев. Он слышал громкие и радостные крики собравшегося плебса, да и не только, всадники, сенаторы, все, кто так или иначе желал порадоваться за Суллу или просто выслужиться явились сюда. Рим кипел и бурлил словно дикие пенящиеся волны и лишь ликторы, следующие перед ними, могли рассечь толпу будто острый нос корабля давая процессии двигаться вперёд.       На вилле их встретили рабы, суетившиеся с самого утра в ожидании гостей. Феликс вместе с семьей и друзьями, а также ещё несколькими уважаемыми сенаторами и всадниками, встретившимися по дороге, вошёл в дом, оставив всех остальных продолжать веселье на улице.       Они расположились в большом триклинии куда пришлось внести дополнительные лектусы дабы рассадить всех приглашённых. Рабы проворно лавировали между кухней и гостями занося и расставляя готовые блюда на стол, следя за тем, чтобы вина и воды на господском столе находилось в избытке. Луций Корнелий расположился на самом почётном месте — locus consularis ближе к хозяину дома коим сейчас по праву являлся Гай Юлий. Мария сидела на стуле с высокой спинкой прямо напротив него между матерью и Лицинией — женой Метелла Пия, ибо диктатор не желал до конца застолья портить себе аппетит раздражающими взглядами Аврелии и Корнелии, которых он велел рассадить как можно дальше от себя. В начале Луций Корнелий также хотел отправить восвояси и Юлию, но решил проявить великодушие, и дать дочери насладиться материнским обществом перед долгой разлукой.        Феликс ещё не позабыл, как она пыталась тайно выслать дочь из Рима. Когда ему сообщили об этом, неописуемый гнев охватил его, выжигая изнутри, и, если бы контроль Луция Корнелия оказался чуть хуже, он убил бы несчастного раба, принёсшего ему весть от анонимного отправителя. Диктатор немедля ни секунды велел явиться к нему Цезарю, и без прелюдий заявил, что если тот не утихомирит женщин своего семейства, то им в лучшем случае придётся дожидаться свадьбы в тюрьме Туллиана. На что Гай Юлий клятвенно заверил мужчину: это недоразумение, и он лично за всем проследит. Тем не менее Сулла не испытывал сильной веры к наглому щенку и приставил к вилле ликторов приказав им также сопровождать Марию если она решит выйти.       Когда огромный раскалённый диск солнца начал клониться к горизонту заливая мир последними оранжево-красными лучами любимец Фортуны решил, что настало время для окончания пира. Он ждал достаточно, даже дал Марии возможность провести время с другими женщинами позволив им выйти в сад, пока мужчины вели беседы.      Луций Корнелий отставил чашу с разбавленным водой вином в сторону и поднялся с лектуса.   —  Наш пир подошёл к концу, друзья мои. Настало время церемонии отведения, — объявил он, приказывая позвать женщин и детей.       Почётная должность в проводах досталась: Марку Лицинию Красса-младшему, Луцию Пинарию Скарпу и его внуку — Квинту Помпею Руфу. Двое мальчиков держали Марию за руки сопровождая к дому жениха, а третий нёс факел из терновника, зажжённый от огня в очаге дома невесты, а позади них шли рабы неся прялку и веретено, как символ женских занятий в доме мужа.       Они вышли из виллы, когда солнце совсем скрылось, уступая свои права серебряному лику луны. Однако на улице оказалось всё также светло: тысячи людей ожидали диктатора с молодой супругой, они зажгли свои факелы и расступились, пропуская процессию. Впереди шли женщины с корзинами заполненными орехами знаком плодородия, но вопреки mos maiorum Сулла повелел бросать в добавок к ним серебряные динарии вызвав довольный рёв толпы, уже вовсю горланящей несмешливые, непристойные песни и извечного спутник церемонии отведения возглас — «Талассию». Считалось, что всё это оберегало пару от колдовства. Феликс шёл позади в окружении товарищей, радостно похлопывающих его по плечам и спине, сопровождая это радостными возгласами и вторя песням, раздающимся из толпы. Сулла ликовал, в душе поселилась радость, сопровождающую его на протяжении всего дня. Добрый знак. Фортуна вновь не скупясь наградила своего фаворита.       Сердце Луция Корнелия забилось быстрее, стоило ему увидеть неминуемо приближающийся порог собственной виллы. Передняя часть процессии уже замерла, дожидаясь жениха. Диктатор уверенным шагом приблизился к невесте и аккуратно подхватил её под бедра ближе к коленям, заставив ту тихо вскрикнуть и почувствовать себя сабинянкой, похищенной первым царём Рима — Ромулом и его людьми.       Приятная тяжесть в руках и на плече куда мужчина закинул супругу отдалась волнительным предвкушением в чресла Суллы. Твёрдой поступью он внёс Марию через порог теперь уже их дома и не на секунду не замедляясь последовал в спальню полностью игнорируя тихие возражения повисшей на плече молодой жены.    — Отпусти меня, Луций Корнелий, — гневно воскликнула она, легонько стукнув его чуть ниже лопаток, — мы должны завершить церемонию. Ты оставил Квинта Помпея с горящем факелом!      Утомленно вздохнув, Сулла наконец поставил жену на пол их спальни, и развернувшись наткнулся на сопровождающих их женщин. Он смерил их холодным взглядом и бросил, прежде чем уйти.    — Когда я вернусь ты должна дожидаться меня здесь и ни дигитом дальше, — римлянин быстро преодолел расстояния от спальни до входной двери и выйдя на улице забрал у взволнованного мальчик факел бросив недовольный взгляд на давящих во всё лицо понимающую усмешку друзей.      Вернувшись на виллу, диктатор раздраженно забросил более чем наполовину сгоревший терновник в собственный очаг. Обряд казался ещё слишком далёким от завершения, всё больше нервируя Суллу. Он готов был сорвать с невесты красную тунику ещё много часов назад, когда Великий понтифик только начал перебирать внутренности свиньи в поисках благих знамений, и уложить Марию прямо на алтарь испортив остатки ткани кровью животного.       Луций Корнелий нетерпеливо ступал по мраморному полу идя в сторону спальни, с семенившим позади Киросом несшим две чаши: в одной плескалась вода, а в другой огонь, взятый из семейного очага Корнелиев. По традиции его жена, раздетая женщинами, единожды вступавшими в брак уже, сидела на стуле перед входом молясь божествам дома, дверной косяк заботливо обернут шерстью и смазан волчьим жиром с маслом. Переняв от раба необходимые атрибуты, мужчина прошёл внутрь.   — Хочешь ли ты быть матерью моего семейства? — спокойно произнёс Феликс, сдерживая так и рвавшиеся мурчащие от удовольствия нотки в голосе.   — Да, ибо где ты Гай, там я Гайя, — от Суллы не укрылось как предательски дрогнул её голос, ещё бы, там она держалась увереннее, ибо чувствовала себя в безопасности среди множества людей, а здесь она осталась наедине с хищником, — хочешь ли ты быть отцом моего семейства?    — Да, ибо где я Гай, там ты Гайя, — мужчина сделал шаг вперёд протягивая Марии чашу с водой. Она приняла её, протягивая три серебряных денария мужу, а после получая чашу с огнем.       Диктатор принял монеты, отложив две из них в сторону — одна шла ему, вторая компитальным ларам на перекрёстке, которую он возложит завтра. Третью же они вместе с Марией возложили домашним ларам на алтарь вместе с чашами. Девушка провела правой рукой над огнём, а после опустила левую в воду ограждаясь от злых духов, а затем произнесла молитву.       Любимец Фортуны ликовал: наконец все таинства подходили к концу, оставив напоследок самое приятное и долгожданное. Они вместе вернулись в спальню. Молодая супруга явно медлила нарочито идя позади мужа словно навьюченный мул, тащащийся за легионерами. Жгучее нетерпение клокотало внутри Луция Корнелия, и не желая более ждать он резко развернулся и подхватив Марию под бедра закинул на плечо.       Девушка громко вскрикнула от неожиданности и со страху вцепилась в крепкие плечи Суллы.   — Что вы творите, Луций Корнелий? — возмущенно воскликнула римлянка, — пускай здесь никого кроме рабов нет, но они тоже способны судачить о своих хозяевах с другими!   — Я приказал им отправляться к себе сразу после подношения ларам. Да и они наверняка знают, чем обычно занимаются супругу наедине, — мужчина аккуратно опрокинул свою драгоценную ношу на кровать, — если же ты о нашей небольшой прогулке, то нет моей вины в том, что жена по-детски пытается отсрочить исполнение своего священного долга.       Сулла стянул с плеч белую тогу, а следом тунику обнажая крепкие мышцы, обтянутые молочной кожей и стоящий точно у Приапа член. Луций Корнелий замер очарованный божественной красотой девушки, распластавшейся на его кровати: светлые волосы собранные на время церемонии в шесть одинаковых кос оплетающих голову и поддерживаемых лентой теперь свободно ниспадали с плеч, а некоторые особо непослушные пряди падали на заалевшее лицо, тёмные глаза с ослиным упрямством пытавшиеся поймать его взгляд уже давно заскользивший дальше по телу Марии, прямая белая туника и пояс из шерсти завязанный на геркулесов узел. По традиции жених должен развязать его в постели, дабы показать, что он подобен Геркулесу и способен произвести на свет не меньше детей, чем прославленный герой.        Отогнав наваждение вскружившую ему голову ещё в тот самый момент у алтаря, мужчина взобрался на кровать приближаясь к жене. Возбуждение неизменно преследовало Суллу сегодня, и осознание, что её уже никуда не деться лишь распаляло его. Феликс осознавал, что несмотря на возраст его тело оставалось всё столь же твердо, что и у юнцов лишь пару лет как вступивших в легион и заинтересованный взгляд родных сардониксов служил тому неизменным доказательством.       Диктатор осознавал, что множество печальных и жестоких событий разделяло нынешних Марию и Суллу. И день их воссоединения стал тому прямым свидетельством: гибель отца и брата не прошли для неё незамеченными. Она скорбела и сердце её оказалось разбито в дребезги, тем не менее Луций Корнелий верил, что в нём всё также оставалось место и для него. Она могла кричать и ненавидеть его, но маленькие осколки прошлого продолжали терзать её израненную душу.      Он словно лев, ловящий лань настиг оробевшую супругу и бескомпромиссным движением руки уложил её на лопатки. Загрубевшие руки отточенными движениями расправлялись с тугим узлом, не давая тому и шанса выдержать дикий напор. Откинув ненужный более кусок шерсти, Сулла ухватился за подол туники, но почувствовав на своей груди прохладные ладони весьма недвусмысленным образом пытающиеся его отодвинуть мужчина застыл грозной скалой над девушкой, не сдвинувшись ни на дигит. Потемневшие голубые глаза будто поддёрнутое грозовыми тучами небо раздраженно впились в юную Марию выражая всю степени своего негодования. Этот взгляд вызывал трепет у каждого кто его удостаивался, и молоденькая супруга не стала исключением. Она вздрогнула и по кончикам пальцев прошлась рябь выдавая испуг и смятение римлянки.    — Нам нужно поговорить, Луций Корнелий, — упрямо выдавила Мария.    — Уверен, это терпит до завтра, жена, — нарочито подчеркивая её новый статус заявил Сулла, а после потянул подол туники вверх, однако девушка не проявила и капли участия заставляя податливую ткань увязнуть между её телом и постелью.    — Нет, муж мой, это не терпит, — «упрямая ослица Мария» досадливо подметил мужчина, отпрянув назад и сев напротив строптивицы.       Он легко мог воспротивиться и заставить девушку подчиниться, но Сулла не желал пугать её и превращать семейную жизнь в кабалу, которую самому же и придётся тащить. Да, она выполнила бы всё, что он приказал, ибо теперь Феликс стал для неё царём и Богом до конца дней, но в чём смысл покорной жены, слепо следующей за ним и ловящей каждый его вздох если в её глазах нет света и жизни? Диктатор не первый раз женился, но ему впервые захотел, чтобы этот брак продлился до конца отведённой Богами жизни. Посему любимец Фортуны не стал тушить огонь, бушующий в ней. Он не один из тех глупцов, что даже запугиванием и парочкой хороших тумаков не могли воспитать хороших жён.    — И что же такого ты собираешься сообщить мне, что это не терпит отлагательств?      Мария тяжело вздохнула и на некоторое время они погрузились в тишину. Феликс видел, как она собиралась с мыслями, но никак не мог понять, что ввело её в такое состояние. Он терпеливо ждал, обуздав своё влечение и похоть. Но минуты продолжали тянуться мучительно долго и мужчине оставалось лишь пожирать супругу голодным взглядом и игнорировать болезненную судорогу, сводящую вставший член. Его мир резко сузил до этой хрупкой девы, подобной самой Диане.       Луций Корнелий громко втянул воздух наполняя грудь тяжёлым удушающим ароматом летней ночи с примесью ирисового масла, пропитавшего кожу Марии. Девушка же поджала губы, которые теперь напоминали узкую линию и наконец поддалась вперёд, аккуратно сжимая мужскую руку в своих холодных ладонях.    — Прежде, чем я исполню свой долг жены, — она на мгновение замялась, но всё же превозмогая себя продолжила, — я должна исполнить свой долг чести. Да, я не мужчина и у меня не может быть Dignitas. Однако отец и мать воспитывали меня достойной римлянкой, а это значит, что я должна с достоинство принимать свои ошибки и уметь за них отвечать. В тот вечер я повела себя непочтительно и оскорбила вас. Ведь мне известно, что все дальнейшие события произошли из-за гордыни и желания моего отца оставаться Первым человеком в Риме, и та же самая гордыня сгубила моего брата. Я знала это, но спустя столько лет увидев вас мой разум помутился и разбитое сердце дало волю чувствам. Ведь я любила их вопреки всем порокам.       Одна за другой по гладким мраморным ланитам потекли полупрозрачные капли, будь он скульптором, то наверняка создал бы статую плачущей Богини Дианы со слезами, отлитыми в серебре, и не справившись с эмоциями девушка опустила голову и её плечи, прикрытые туникой, мелко задрожали. В сердце Луция Корнелия словно вонзился раскалённый до бела гладиус, ему оказалось почти физически больно видеть её слёзы. Он готов был отдать всё, что имел, лишь бы унять её боль. Сулла аккуратно убрал от её лица волосы откидывая назад шёлковые волны и давая им лёгким облаком опуститься за спину, а после обхватив её светлый лик ладонями мужчина коснулся солёных губ целомудренным поцелуем. Мария подобно доверчивой лани прильнула к нему в поисках тепла и утешения, тонкие руки лозами оплели его шею. Любимец Фортуны слышал тихий шелест ткани, далёкие крики плебса отмечавшего женитьбу своего диктатора, чувствовал мягкость белой туники, как распущенные волосы щекочут его кожу, как податливо льнёт к нему молодая жена, как её сладкие уста раскрываются, давая ему возможность проникнуть внутрь, как учащается её дыхание и высыхают дорожки горьких слёз.       В день, когда Сулла побывал на вилле Юлиев, после возвращения к себе он не смог сдержать эмоций и поддался ярости. Диктатор крушил всё, что попадалось ему на глаза. В голове даже мелькнула опасная мысль вернуться и высказать всё, что он думал по этому поводу. Однако Луций Корнелий не стал вести себя подобно зелёному юнцу, идущему на поводу у эмоций. Феликс знал, что это лишь детская горячность — не более. Тем не менее сейчас тот случай казалось ему таким далёким и неважным. Важна была лишь она, такая юная и манящая, обнажившая ему душу и искренне раскаявшаяся.       Толчок получился гораздо сильнее, чем Луций Корнелий планировал. Однако рядом с ней тело двигалось быстрее мыслей, и вот он забрался на женские бёдра удерживая Марию на месте. Словно в лихорадке он схватился двумя руками за ворот туники и мощным рывком оголил алебастровую кожу до самого пупка. Феликс оцепенел, завороженно любуясь результатом своих деяний. Он чувствовал себя Актеоном заставшим обнажённую Богиню. Однако Сулла мог не бояться превращения в оленя, посему он нетерпеливо сдвинулся ниже по женским бёдрам, припадая пересохшими губами к обнажённой молочной груди, словно путник в пустыне – к оазису. Луций Корнелий принялся медленно обводить горячим шершавым языком светло-розовую ареолу оставляя после себя влажный след. Мария закусила губу давя в себе стон, и мужчина не упустил возможности выразить своё недовольство и прикусил затвердевший сосок.   — Я хочу тебя слышать, — низким от возбуждения голосом приказал Сулла, пальцами высвобождая покрасневшую губу девушки из плена ровных зубов.    — Достойная римлянка не должна издавать звуков, — тихо пискнула Мария, — она должна спокойно лежать на спине с неподвижными бёдрами.    — Здесь мой дом и здесь я определяю, что можно и нельзя, — повелительно разъяснил ей Сулла, как отец несмышлёному ребёнку, забывшему непреложные истины.       Луций Корнелий заскользил кончиками пальцев по впалому животу, вверх к груди, и достигнув намеченной цели сжал упругий холмик, про себя отмечая, как идеально он ложится в ладонь. Его Диана словно в знак своей безоговорочной капитуляции застонала, выгибаясь на встречу умелым действиям мужа.       Сулла ощущал себя Танталом, обреченным на вечные муки, однако его душа желала вовсе не золота. Нет, ему требовалась безоговорочная власть над хрупким созданием, сладко трепещущим под ним: Феликс с небывалой жадностью оставлял на каждом участке её кожи горящие метки, портя девственную чистоту своими пороками, дабы даже случайно взглянувший на Марию человек мог понять кому она принадлежит.       Реальность многократно превосходила все мечтания Суллы, а их скопилось не мало за всё время разлуки. Как мучительно-сладки они были, увлекая мужчину в своей плен и даря ему нескончаемые душевные терзания. И никто не мог заглушить их, ни Метелла Далматика, ни послушная рабыня, ни искусная гетера, ни любая другая женщина. С ними он кончал, лишь представив в голове образ своей нимфы с тёмным гипнотическим взглядом, дрожащей в его руках лишь в тот единственный раз. Однако сейчас она здесь. Под ним. Больше ей не представиться шанс сбежать и скрыться от него точно Дафне от Аполлона. Маленькая Мария стала его окончательно и безвозвратно.       Прекратив терзать соблазнительную грудь, его рука медленно направилась вниз, проникая под разорванную тунику, попутно оглаживая каждый дюйм ещё остававшейся чистой, непомеченной кожи своими шершавыми пальцами с затвердевшими от вечных сражений мозолями. Наконец он достиг уже сочившегося соками входа во влагалище, и огладив возбужденный складки проник внутрь глухо застонав. Изнутри Мария оказалась словно гладкий косский шелк, жадно обволакивающий пальцы Суллы. Римлянка застонала, выгнувшись и прильнув своей грудью к мужчине. На её лбу пролегла испарина, а мелкие светлые волоски прилипли к нему. Она горела и сгорала в его объятьях.       Луций Корнелий едва сдерживал зверя внутри себя. Ему хотелось ощутить её полностью, кожа к коже, а несчастная тряпка портила всё, обжигая, царапая и причиняя боль. Он вытянул пальцы и неудовлетворенно застонал почувствовав, как её бедра следуют за ним. Сулла приподнялся, увлекая за собой супругу. Он грубо разорвал более непригодную для носки тунику и сдернув её с узких плеч Марии откинул в сторону, а после вовлекая её во влажный глубокий поцелуй вновь подмял под себя. Терпение Феликса уже давно перешагнуло за все мыслимые и немыслимые пределы: он оставил очередную обжигающую метку на тонкой шее и попытался проникнуть во влагалище двумя пальцами, но вошло лишь полторы фаланги, вызывая у юной девы судорожный всхлип, вновь заглушенный жадным поцелуем. Сулла упрямо толкнулся рукой совершая поступательные движения и всё глубже проникая в жаркие недра, а после начал на манер ножниц растягивать упругие стенки.       Однако даже стальное терпение даёт трещины.      Решив, что она готова, Луций Корнелий вытащил обильно покрытые соком пальцы и раздвинул упругие женские бедра располагаясь между них. Его маленькая Мария застонала недовольная прекращением ласк, однако внезапно ощутив на себе тяжёлое тело мужчины она испуганно сжалась. Но Сулла не стал давать ей время на испуг и волнение направив правой рукой член к раскрытом складкам. Толчок, и половина его плоти скрылась внутри дочери Гая Мария. Болезненный крик заполнил спальню, несмотря на подготовку она всё также оставалось слишком узкой для него. В уголках тёмных глаз собрались слёзы, бедра судорожно обвили его талию, а стенки влагалища болезненно сжали член и мужчина тоже не сдержал болезненный вздох.    — Тише, моя Мария, тише. Теперь ты женщина, — он взял её влажную и прохладную руку, а после положил ладонью вниз около места их единения, слегка надавливая и давая почувствовать, как его член пульсирует внутри неё. Сам же Феликс низко застонал, ощутив ещё больше давления, — а здесь мы с тобой соединяемся, словно одно целое. Ты чувствуешь?       Она неуверенно кивнула, смаргивая проступившие слезы. Её грудь тяжело вздымалась.   — Тогда просто расслабься и прими меня полностью, моя дорогая маленькая женушка, — утробно пророкотал он.       Сулла чувствовал, как Мария попыталась расслабиться, впустить его глубже. Любимец Фортуны отвел свои мускулистые бедра назад, лишь на мгновения покидая пленительные недра и нетерпеливым, грубым толчком заполнил её полностью. Громкий крик девушки и красные полосы на его крепкой спине и широких плечах стали неоспоримыми доказательствами болезненности первых фрикция. Но мужчина не привык сдаваться, и несмотря на оказываемое сопротивление узких стенок продолжал двигаться в постепенно растягивающемся влагалище и уже вскоре полностью заполнял собой недра супруги. Звуки сопровождающие их сошлись в единой какофонии: развратное хлюпанье наполнило комнату, смешиваясь с ударами плоть о плоть, его утробными стонами и её болезненно сладкими стенаниями. Последний особо глубокий толчок вырвал из уст Марии протяжный сладострастный крик, известивший всех рабов в доме о происходящем в хозяйской спальне. Девушка выгнулась дугой принимая в себя горячее, густое семеня супруга.      Сулла тяжело дышал, нависнув коршуном над ослабленно девой, и лишь убедившись, что он полностью наполнил её диктатор покинул пленительные стенки, не без удовольствия отмечая, что оказался первым: бледно розовая сперма медленно вытекала из переполненного влагалища. Мария тяжело дышала, поглядывая на Луция из-под длинных светлых ресниц, окрашенных сурьмой. Её хрупкое тело била мелкая дрожь, вся грудь и шея оказались усыпаны фиолетовыми цветами — его личным клеймом, припухшие губы соблазнительно приоткрыты. Феликс чувствовал, как возбуждение вновь опутывает его своими сетями, поднимая опавший член, и Сулла вновь с головой погрузился в эту пучину.       Он привстал на колени, а после обхватив обессиленную римлянку за изящную талию, легко перевернул её на живот. Она издала слабый стон протеста, но не успела даже дёрнуться. Луций Корнелий сильно сжал узкие бедра и дёрнул их наверх, вынудив её уступить и согнув руки в локтях упереться в мягкую кровать. Несколько мгновений мужчина любовно отлаживал стройные бедра, округлые ягодицы, а после положив ладонь ей между лопаток и принудил сильнее прогнуться. Со спины она походила на хорошенького молодого юношу, лишь вступающего в расцвет юности.       Одним нетерпеливым толчок он вновь оказался внутри Марии, выбивая из неё новую порцию стонов, поглощенных подушкой куда она уткнулась лицом обуреваемая стыдом от столь бесстыдного действа, её тонкие пальцы до побеления сжимали ткань устилавшую кровать. Мужчина самодовольно ухмыльнулся, видя её поалевшие уши, проглядывающиеся сквозь светлых нити волос.      Луций Корнелий словно обезумил: он не выпускал из-под себя изнемогающую от любви и ласк дочь Арпинского лиса, продолжая исступленно брать её. Сулла словно не мог высвободить её из плена своих рук, в глубине души боясь, что стоит Марии выскользнуть и этот невероятный мираж разлетится как стеклянная чаша при соприкосновении с мраморным полом. Он будто пытался насытиться на годы вперёд, как бедняг попавший на пир Богов. Казалось, что любимец Фортуны хотел посрамить самого Приапа, а также получить компенсацию за время ожидания и разлуки.       Лишь, когда Мария обессиленная упала на кровать и перестала подавать хотя бы какие-то признаки жизни, кроме редко вздымающейся груди, диктатор наконец смилостивился и оставил девушку в покое, посчитав, что всегда можно продолжить после пробуждения. Они располагали более, чем достаточным количеством времени, хотя Луций Корнелий готов был поспорить, что ему и жизни не хватило бы, дабы удовлетворить свою жажду и жадность.      Мужчина расслабленно устроился на подушке притягивая к себе обессиленное тело жены и аккуратно укладывая её себе на плечо, дабы вскоре присоединиться к ней в безмятежном царстве Сомна.       По привычке Сулла проснулся ещё до того, как сияющая золотая колесница Гелиоса поднимется на небосвод и выйдет из восточного дворца титана, расположенного за океаном. Приятная нега обволакивала тело, забиваясь в затекшие мышцы. Молодая жена продолжала тихо сопеть на его плече, за всю ночь так и не сменив позу. Мужчина аккуратно повернул голову стараясь не потревожить её покой, и стал с интересом изучать безмятежное выражение, застывшее на женском лице, стараясь запечатлеть каждую линию в своей памяти. Тонкие патрицианские черты Юлиев, оказались нарушены полными чувственными губами Гая Мария, которые ему до безумия хотелось поцеловать и в очередной раз вкусить их сладость, и в данный момент закрытыми тёмными глазами, а как прекрасны разметавшиеся по всей постели светлые локоны, также доставшиеся ей от матери. Да, она соединила в себе лучшие черты своих родителей: красоту Юлии и дурной нрав отца. Одно огорчало, до выносливости бывшего консула маленькой Марии оказалось ещё очень далеко.       Луций Корнелий любовно очертил кончиками пальцев линию позвоночника, и бережно коснулся пока еще плоского живота. Да, скоро он наполнится его детьми, придав молодой супруге округлых форм: бедра разойдутся, убирая мальчишескую узость, возможно, это произойдёт не после первых родов, но так после вторых; груди нальются молоком, и наверняка перестану так идеально помещаться в его широкие ладони; уйдёт девичья скромность и неловкость, уступая место женской любви и мудрости. В одном диктатор точно не сомневался: их совместная жизнь будет протекать в счастье и гармонии. В конце концов, он любимец Фортуны – Луций Корнелий Сулла Феликс.  

***

     Мужчина тяжёлыми шагами мерил комнату, загнанным львом мечась от одной стене к другой. Из спальни с разной частотой доносились громкие крики, сопровождаемые метанием домашних рабынь, приносящих и уносящих тазы с тёплой водой и тряпками. Несколько часов назад у Марии начались роды, и в скором времени явившийся врач, коего насильно вырвали из постели посреди ночи после недовольного ворчания и причитания всё же приступил к осмотру роженицы. Однако его взволнованный вид не придал Сулле уверенности в безопасности происходящего, как и бескомпромиссный вердикт Периклиса афинянина: роды для матери пройдут тяжело, ибо ребёнок большой, а бёдра узкие.       Очередной болезненный крик жены, и Луций Корнелий оказался перед дверью, ограждающей его от Марии. Сердце бешено билось в груди, а руки яростно сжимались в кулаки от бессилия оставляя на ладонях красные ямки. Он Первый человек в Риме, первый бессрочный диктатор Республики в руках которого сосредоточена вся власть, однако здесь он беспомощен словно дитя.  Феликс вынужден сдаваться на милость Богов и целителей, попутно изнывая от неизвестности — лишь твердая рука Гая Юлия кузена по материнской линии, сомкнувшаяся на его напряженном плече, смогла ненадолго утихомирить клокотавшее в груди беспокойство. Мужчина тяжело вздохнул, вновь отошёл от двери попутно ловя на себе сочувственный взгляд Юлии.      Вдова Гая Мария, обладавшая поразительной мудростью и силой духа одной из первых, явилась к ним в дом после получения известия о начавшихся родах. Изначально она находилась подле дочери, однако после прихода Аврелии, сменившей её у кровати Марии, и Гая Юлия женщина вышла проведать Сулла, словно в память о волнении, которое непременно присутствовало и у Гая Мария во время её собственных родов. Несмотря на все распри, случавшиеся прежде Юлия, оставалась верна семье, как истинная дочь Гая Юлий Цезаря-старшего, а Феликс являлся её частью, и женщина давно дала это понять мужчине.     — Ты нанял лучших врачей Республики, Луций Корнелий, — спокойно начала Юлия, — они делают все возможное для облегчения родов Марии, а также безопасности ребёнка. Нам остаётся лишь уповать на Богов.    — Я согласен с amita Юлией, — уверенно заявил Гай Юлий, всё также остававшийся у двери, будто загораживая её от Суллы готового в любой момент туда ворваться, — Периклис — лучший врач на Палатине, да и помощнике его далеко не дураки. Они недавно принимали роды у Муции Терции — жены Гнея Помпея, однако и с ней, и с ребёнком всё хорошо.        Сулла не ответил, продолжая шагами мерить атрий, погрузившийся в пугающую тишину, казалось, даже копошение за стенами стихло.       А после раздался громкий женский крик.      Мужчина и сам не понял, как оттолкнув Цезаря с прохода распахнул двери и оказался перед обессиленной супругой, уже несколько часов пытавшейся разрешиться от бремени.    — Феликс, — она потянула к нему ослабевшую руку. Аврелия до того сидевшая подле роженицы благоразумно встала, уступая место взволнованному римлянину. Диктатор в два шага преодолел разделяющее их пространство и опустился на раскладной стул, стоявший подле постели.       Сулла заключил её липкую от холодного пота руку в свою тут же ощутив, как она из оставшихся сил сжала его ладонь в болезненном приступе. Его маленькая Мария казалось совсем крошечным болезненно-бледным пятном на широком ложе.    — Мария, — девушка устало закрыла глаза и лишь светлые почти прозрачные ресницы продолжали изредка подрагивать, словно колосья пшеницы на ветру. Луций Корнелий крепче стиснул обескровленную руку, — Мария, ты слышишь меня? Я клянусь тебе, моя маленькая Мария, если родится мальчик, то он получит имя твоего отца.    — Отца? — тихо прошелестела римлянка пересохшими губами. Её веки приоткрылись, обнажая тёмные покрытые мутной плёнкой глаза.   — Отца и брата. Гай Корнелий Сулла. Я клянусь тебе именем Юпитера Всемогущего и Всеблагого, — он в отчаянном жесте приложил тыльную сторону её ладонь ко лбу, — только живи.       Холодная испарина покрывала землистого цвета лицо, серебряный шёлк её волос спутался и разметался по подушке, некоторые пряди прилипли ко лбу. Тёмные глаза устало прикрыты, с бледных губ изредка срывалось тяжёлое прерывистое дыхание, а свободная рука безжизненно повисла, пока наконец шумную комнату, переполненную командным голосом врача, советующихся помощников, окриками рабов, коим то и дело указывали что приносить и уносить, ободряющим шепотом Суллы наполнил громкий крик младенца.   — У вас мальчик, Господин, — целитель аккуратно протер ребенка влажным тёплым полотенцем и завернув в чистую ткань согласно mos maiorum положил на пол перед отцам. Тот должен был сам поднять его и таким образом признать своё покровительство над ним.    — Мой мальчик, мой Гай, — ослаблено проронила Мария, — я хочу его увидеть. Пожалуйста, Феликс.       Сулла встал со своего места и бережно взял ребенка поднося его ближе к матери. Римлянка с трудом раскрыла слипшиеся веки и протянула измождённую руку касаясь мягкой розовой щеки младенца кончиками пальцев. А после Мария обессиленно прикрыла глаза, кисть безвольно рухнула на постель, а обескровленные губы тронула легкая улыбка.       Диктатор несколько мгновений, словно в трансе разглядывал сына. Он как две капли походил на него: светлый пушок волос на голове, голубые глаза, подернутые младенческой пеленой, а об остальном ещё рано было судить. Гай оказался весьма крупным, словно Юпитер-младенец. Однако тряхнув головой и скинув наваждение мужчина перевёл взгляд на жену и пришел в ужас. Её ланиты порозовели, но выглядели скорее, как болезненное пятно на бледном лице, выдавая лихорадку. Марию трясло несмотря на гору одеял, коими её накрыли сразу после родов.    — Уберите ребенка, — Сулла с отвращение отринул младенца в руки рабыни, — отнеси его в атрий Юлии.       Рабыня аккуратно приняла юного Господина и поспешила к открытым специально для неё дверям. Однако девушке оказалось не суждено даже ступить за них: взволнованная вдова Гая Мария тотчас приблизилась к покоям в непонимании переводя взгляд с постели, где билась в лихорадке её дочь на неврождённого внука в чистых пелёнках. Она бережно приняла внука, но так и застыла с ним на пороге словно статуя.   — Оставь нас, — приказал мужчина, не оборачиваясь, его внимания было целиком и полностью приковано к жене, — можете расположиться здесь на вилле.   — Нет, я останусь, — запротестовала женщина, — моя дочь, моя девочка, она нуждается во мне.    — Я сказала вон! – проревел Диктатор. Маленький Гай испугано вздрогнул и заплакал на руках у бабушки, и Юлия принялась укачивать его. Один из помощников целителя превозмогая страх и ужас поселённые в душе разъярённым Суллой, мягко выпроводил взволнованную матрону за дверь.   — Мы сделаем все, что можем, Господин, но ничего нельзя знать наверняка. Её жизнь в руках Богов, — молвил Периклис обмывая руки в тёплой воде, принесённой рабами.       Луций Корнелий моментально приблизился к врачу, хватая того за хитон и встряхивая словно тряпичную куклу. Таз с водой рухнул с небольшого округлого стола на пол расплёскивая содержимое во все стороны и с чудовищным грохотом откатился в сторону. В голубых потемневших от гнева глазах Суллы клокотала небывалая свирепость, будто у северного варвара. Он хотел свернуть шею мерзкому трусу решившему свалить собственную глупость и некомпетентность на Богов.    — Её жизнь в твоих руках. И вот тебе моё слово: если душа покинет её тело, то ваши головы также стремительно покинут его, вслед за остальными выпирающими частями. Поверь мне, Периклис, начну я далеко не с головы, — и взбешенно оттолкнув побелевшего как мел грека он вернулся к жене, бережно обхватывая её холодную, липкую от испарины ладонь.  

***

 

   Трое суток лекарь с помощникам без устали хлопотали вокруг Марии, не оставляя её ни на мгновение и всюду их сопровождал пугающий до липкого пробирающего до костей ужаса внимательный и предостерегающий взгляд диктатора. Всё это время он неотступно сидел на низком складному стуле подле жены, не отлучаясь ни по нужде, ни по любым другим потребностям свойственным человеческому телу. Глубокие темные круги залегли под глазами, морщины отчетливее проступили на осунувшемся лице. За несколько беспокойных ночей Сулла разом постарел на двадцать лет. Он то и дело беспокойно поглядывал на лицо Марии надеясь уловить хотя бы легкий трепет длинных ресниц, а в особо тревожные мгновения подносил к её носу небольшое серебряное зеркало и лишь заметив, как оно запотевает мог спокойно выдохнуть. Юлия также приходила к дочери, но надолго ей задерживаться не позволяли, отправляя к внуку. Гай Юлий Цезарь же с позволения хозяина дома на время переехал со своей семьей и матерью сюда, стараясь облегчить горе и отчаяние домочадцев, пропитавшее всю виллу насквозь.       Однако на исходе третьего дня Луций Корнелий уснул, поддавшись мирским слабостям. Самому же любимцу Фортуны показалось, что он лишь на миг прикрыл веки. Однако Сомн бесстыдно утянул его в свое царство, оставив Марию бороться за жизнь в одиночестве.       Сулла дёрнулся, внезапно пробуждаясь от нежного, любовного поглаживания в области скулы, словно косский шёлк ненароком скользнул по его лицу. Мужчина буквально подскочил на месте, неверующе распахивая глаза и натыкаясь на слабую улыбку супруги. Несмотря на общую бледность и болезненность её глаза ярко пылали искренней любовь целиком и полностью направленной на него, будоража внутренности и стягивая их тугим узлом.   — Мой Феликс, ты словно с Плутоном повстречался, — юная матрона хрипло рассмеялась и слегка завозилась, пытаясь принять наиболее удобную позу.   — Я и правда был близок к этому. Как ты? Может воды? — Сулла хотел отойти за чашей, однако жена остановила его, ухватившись за край тоги.   — Лекарь уже дал мне и воды, и горький отвар, и лёгкий бульон, — Мария поморщилась, словно ребенок перед горечью лекарства, — я приказал им не будить тебя, решив, что отдых тебе не помешает. А ещё Периклис успел мне пожаловаться, что пока я несколько дней лежала без сознания ты мешал им работать, нависнув сверху злобным коршуном. Но тебе стоило бы видеть их счастливые лица, когда они поняли, что Харон решил не забирать меня. Один даже упал на колени и начал молиться, — она тихо, по-девичьи хихикнула, — ты им явно не просто мешал работать, вероятнее всего даже угрожал.    — Я дал слово Периклису, что разорву их тщедушные тельца на части, если ты не откроешь глаза, — устало поведал он. Любимец Фортуны продолжал рассматривать супругу, стараясь убедиться, что перед ним не мираж и не иллюзия его отчаявшегося сознания.   — Наш Гай? Как он? — Мария впилась тёмными взволнованными глазами в мужа не обмолвившимся о сыне и словом.    — Он с твоей матерью. С ним все хорошо, — мужчина запнулся, — я думал, что потеряю тебя, что наш сын убил тебя. Если бы это произошло, то я не принял бы его.   — Я не верю тебе, Феликс. Ты бы также полюбил его, вопреки всему, потому что в нём течёт и моя кровь. Однако зачем думать о плохом? Я жива и нахожусь здесь, вместе с тобой и нашим сыном. Да и не зря же ты получил имя Феликс, неудаче никогда не настигнуть тебя, — на лице римлянки светилась умиротворенная улыбка, краски наконец начали проступать на исхудавшем лице, цвет выровнялся, лихорадка спала, лишь наполненные кровью белки глаз напоминали об ужасе пережитых дней.  

***

     Луций Корнелий Сулла Феликс стоял на перистиле смотря на залитый солнечными лучами зелёный сад с цветами и виноградными лозами, оплетавшими несколько колонн, на искусственное широкое озеро с прозрачной водой, вырытое по приказу и весело плещущихся в нём рыб. Он сцепил пальцы в замок на проступающем сквозь ткань домашней туники животе Марии положив свой подбородок на светлую макушку. В его душе царил мир и покой. Год назад Сулла сложил с себя полномочия бессрочного диктатора Республики и стал частным лицом посвятив всего себя семье: жене и их троим детям — Гаю, Фавсту и Фавсте. Однако его Dignitas продолжал окутывать Республику невидимой рукой, сохраняя за ним влияние и власть. Также Луций Корнелий продолжал исполнять свои обязанности сенатора наездами бывая в Риме и патрона Путеол, города расположенного недалеко от его виллы рядом с Кумами.      Первые роды Марии, практически ставшие причиной непоправимой трагедии, оставили неизгладимый след в его душе и внесли серебро в его золотые волосы. После пережитого Сулла отказывался даже возлечь с ней, трепеща от мысли, что следующий ребенок может просто на просто убить её. Феликс и сам осознавал, что ведёт себя не лучше старой курицы наседке, заботящейся о единственном цыплёнке.        После того, как Мария пришла в себя и Периклис окончательно убедился, что её жизни более ничего не угрожает, греческий целитель с превеликим удовольствием покинул дом Корнелиев оставив строгие рекомендации касательно дальнейшего лечения. Однако Сулла без ложной скромности добавил пару пунктов от себя чрезвычайно озабоченный состоянием жены: он наказал ей не покидать постель ещё несколько недель, а лучше месяц или два. Но дочь Гая Мария взбунтовалась спустя всего полторы недели, когда лихорадка совсем отступила и силы вновь наполнили её, и отказалась коротать дни словно смертельно больная старуха и Феликс оказался вынужден смиловаться и позволить ей перемещаться в пределах их римской виллы. Однако упорство Марии превышало все разумные границы и уже вскоре, когда подобный режим окончательно утомил юную матрону Луций Корнелий вновь оказался вынужден отступать, но сделал это, как истинный римский полководец на своих условиях: девушке запрещалось покидать дом без сопровождения двух служанок и минимум одного из преданных ветеранов Суллы, находившихся на тот момент в городе. Диктатор ещё раздумывал над тем, чтобы приставить к ней раба-лекаря, специально приобретенного им, но Мария наотрез отказалась от этого и ему пришлось смириться.      Старый и верный друг Суллы ещё со времен войны с Митридатом – Луций Лициний Лукулл не упустил возможности для легкого подтрунивания над Феликсом и его чрезмерной опекой, при этом активно сопереживая судьбе бедняжки Марии. Ибо, по его словам, бедной юной деве достался старик-супруг боящийся лишний раз даже дышать над своим новоприобретенным сокровищем. И по мнению Луция Корнелия Лукулл находился весьма близко к истине творящейся за дверями виллы.      Однако сколько бы Сулла ни отнекивался, упрямство Марии пробивало любые препятствия на своём пути. И вскоре она вновь носила под сердцем плоды их любви: близнецов Фавста и Фавсту. Казалось, вторая беременность и роды стали большим стрессом для самого мужчины, чем для его супруги всё же прибавив ещё пару серебряных прядей в его шевелюру. С момента известия и до дня появления детей рядом с Мария постоянной находился раб-лекарь, а также Юлия, переехавшая к ним, чтобы присматривать за дочерью, в отсутствии Луция Корнелия. Периклис также приходил каждые пять нундин для проведения осмотра. Когда же подошло время родов любимец Фортуны настоял на своём присутствие вновь вводят побелевших от страха и воспоминаний целителей в первобытный ужас. Однако, на их счастье, всё прошло более чем благополучно: мать и дети чувствовали себя замечательно, а их радостный отец осыпал врачей золотом и после уверенных заверений, что тело девушки окончательно созрело для беременности и лёгких родов, они оказались весьма скоро спроважены диктатором вон.       Феликс в очередной раз возблагодарил свою покровительницу — Фортуну, оказавшую ему небывалую милость. Её щедрость не знала границ, чему Сулла был несказанно рад и в знак своей признательности он возводил и ремонтировал храмы, попутно выделяя им щедрые пожертвования. В жизни римлянина присутствовали как взлёты, так и падения, однако он уверенно выдерживал всё, что ему посылали Боги. И вот он — Луций Корнелий Сулла Феликс счастливейший человек из всех возможных: бессрочный диктатор Римской Республики, добровольно оставивший должность, но не утративший власти и Dignitas, Первый человек в Риме, равный самому Ромулу, любимец Фортуны. Однако его покровительница даровала мужчине не только удачу в политической карьере, но и не поскупилась одарить любимой женой, пускай и не с первой попытки.      Со времён их первой встречи его Мария преобразилась не только внешне, но и внутренне: как он и предполагал в ту далёкую первую ночь, роды заметно округлили бёдра и грудь девушки добавляя ей соблазнительных изгибов хорошо заметных даже под несколькими слоями туник и накинутой поверх паллы. Даже Периклис осматривавший дочь Арпинского лиса спустя две нундины после родов подтвердил, что более проблем возникших при появлении на свет Гая быть не должно. Внутри же его супруга изменилась ничуть ни меньше: идеально отточенные манеры и мудрость Юлии заняли главенствующие роли в её поведении, глубокая и всеобъемлющая любовь к Сулле лишь окрепла, а девичья скромность отступила. В тёмных глазах отныне горела стать подобающая жене Первого человека в Риме, однако не утратила она и горделивой осанки отца, сурово сходящихся на переносице бровей в момент злости, непробиваемого упрямства и несгибаемости. Хотя с супругом она готова была идти на компромиссы, в отличие от сторонних людей, толпами обивающих порог их виллы в попытках добиться благосклонности Феликса или же умолить об этом его жену, способную в момент нужды повлиять на решение супруга. Мария стала образцом для добропорядочной матроны, и по мнению мужчины ничуть ни уступала, а возможно ещё и превосходила Корнелию — мать Гракхов.       Неожиданный толчок, пришедшийся на ладонь Суллы резко вырвал его из водоворота памяти. Он расцепил руки удобней обхватывая выпирающий живот его дорогой супруги. Богини, а не простой смертной. Косский шёлк приятно холодил кожу, а внезапные шевеления ребёнка грели душу наполняя сердце мужчины бесконечной любовью к женщине, ставшей островом спокойствия и безмятежности в этом неутихающем штормовом океане жизни. Мария нежно обхватила руки мужчины прижимая их сильнее.    — Думаю, скоро в роду Корнелиев станет на одного воина больше, — ласково предрекла она, — он самый активный из всех.    — Ты думаешь, это будет мальчик? — удивлённо поинтересовался Сулла.   — Да, но для меня это неважно. Я буду любить этого ребёнка невзирая на пол, ведь он наш.    — Я люблю тебя, Мария, — тихо произнёс Луций Корнелий плотнее прижимая к себе жену. В его сердце бушевало дикое пламя, — ты мой Элизий. Моя Диана.      Матрона немного отстранилась, удивлённо смотря на мужа. Свои чувства фаворит Фортуны всегда выражал поступками, а громкие слова оставлял демагогам неспособным на более. Однако сейчас он чувствовал острую нужду разделить этот момент счастливой безмятежности с горячо любимой женой. Всё оказалось не зря, все лишения и поражения, взлёты и триумфы. Всё это привело его сюда: в их виллу близь Кум, где радостно резвились дети, где в скором времени жена подарит ему ещё одного. В место, где он поистине счастлив.   — Я тоже люблю тебя, Феликс, — её губы тронула блаженная улыбка.