Пальцы плавно опускались на черно-белые клавиши, и тихая мелодия разливалась по комнате подобно лунному свету. Это было что-то из авторского, придуманного на ходу. Иногда нажатия получались более резкими, чем нужно, иногда им наоборот не хватало мощности, но он пытался изо всех сил. Вдруг, не доиграв такт, он прервался, морщась и потирая руку. Как же, черт побери, больно.
Захотелось кричать. Это желание преследовало его в промежутках между диким безразличием и заботами о том, как бы уснуть быстрее, чем за два часа. Желание кричать, пока он не сорвет голос, пока не потемнеет в глазах от недостатка кислорода, но делать рваные вдохи и продолжать кричать о том, как он устал, как все надоело, как…
— Малыш, ты будешь ужинать? — робкий голос раздался из проема двери. Он обернулся. Сердце сжалось, словно тоже сдерживало крик. Она стояла в дверях: такая родная, с беспокойством и тревогой в глазах, светлые волосы спадают на плечи, на ней лёгкое домашнее платье, и она в нем такая красивая… Судорога боли искривила его лицо. Он не понимал одного: почему она, такая хорошая, такой ангел, по-прежнему оставалась с ним, человеком, которого так сильно презирала жизнь? Пожалуй, единственным подарком судьбы была именно она — Анечка, не просто жена, а буквально его спасительница, которая всегда была рядом — даже когда он сам был не в себе.
В приоткрытую дверь проскользнула рыжая кошка и подошла к мужчине, потерлась об его ногу, а потом прыгнула на колени. Он мимолетно улыбнулся и почесал её за ушком.
— Надо бы, — он вздохнул. — Подойду через пару минут. Спасибо.
— Слав, всё нормально? — она не уходила, вглядываясь в его лицо. Видимо, на нем остались следы тех мучений, что он переживал в секунды до её прихода.
— Да, насколько это возможно, — он выдавил улыбку. — Правда, спасибо.
— Да не за что, — она недоуменно пожала плечами и вышла, тихо прикрывая за собой дверь в его кабинет.
Слава устало откинулся на спинку стула, вздыхая, и снова погладил кошку, которая начала урчать. Потер шею, чувствуя, что сегодня особенно сильно ломит спину и плечи. Ноги почти не беспокоили, только сидеть, как и всегда, было тяжеловато — ощущалась сильная скованность после подъема, и он старался вставать каждые полчаса. Но иногда даже на это не было сил.
Наконец он вспомнил, что Аня звала его ужинать, взял на руки Вишенку и встал, опуская крышку пианино. Она ощущалась тяжелой для его мышц. Кошка тихонько мяукнула на ухо и спокойно легла на его плечо, ожидая, что хозяин транспортирует её на кухню, чтобы покормить. Пока Слава добрел до кухни, понял, что аппетита нет совсем, но он за весь день не съел ничего, кроме завтрака, — только пил кипяточный чай чашками, закусывая кубиками сахара, что вряд ли было правильной диетой, — поэтому нормально поесть совсем не помешало бы. И даже если бы он сказал, что не голоден, девушка уговорила бы его поесть.
Она как раз накладывала ему в тарелку пасту, когда он подошел и опустил Вишенку на пол. Она снова потерлась об его ногу, мурча. Слава встал сзади, обнимая Аню за талию, и склонился ниже, носом утыкаясь в шею. Девушка усмехнулась, замирая, чтобы не спугнуть. Мужчина расслабился в этой позе: её запах всегда так действовал на него.
Наконец она поставила тарелку на стол рядом и повернулась к нему лицом, обнимая, чтобы опустить голову на грудь. Они простояли так несколько минут: она тёплыми пальцами поглаживала мышцы спины и плеч, пытаясь смягчить боль прикосновениями, а он размеренно дышал, стараясь не замечать, как болит в такой позе поясница.
— Садись, я сейчас налью тебе что-нибудь, — сказала Аня, когда он отстранился, — сок, вода?
— Я сам могу, моя хорошая, — улыбаясь, ответил он тихо, и налил себе холодной воды в чашку, игнорируя укол боли в запястье.
— Как самочувствие? Получше сегодня? — она смотрела все так же внимательно, когда они сели за стол.
— Да я бы не сказал, — Слава невесело усмехнулся. — Из-за того, что болят плечи и грудная клетка, дышать сегодня больновато, а так все было бы ничего. И сыграть я почти ничего не смог. Да к тому же теперь приходится каждую ноту записывать, как только сыграю, потому что моментально все забывается, как будто память стирают, — он удрученно вздохнул.
— Может, полегче станет после таблеток, — произнесла Аня с надеждой в голосе, хоть и сама уже не особенно в это верила. Слава кивнул, не соглашаясь, но не находя сил спорить, и продолжил есть.
Он до сих пор не понимал, как живет со всем этим. С того момента, когда ему поставили редкий диагноз — фибромиалгия — жизнь будто бы разделилась надвое, а в возникшей трещине оказались все мечты и надежды.
Слава не помнил, какой момент стал отправной точкой: боли начались лет семь, а то и восемь назад. Возможно, роль сыграла травма, которую он тогда получил, попав в аварию, возможно — что-то ещё. Врачи не раз объясняли ему, что фибромиалгия — болезнь не до конца понятая медициной, как таковых причин у неё нет, как нет причин и у самой боли: есть только симптомы, которые неизвестно откуда берутся.
Поначалу Слава злился: мало того, что болезнь казалась ему бредовой, так ещё и диагноз ставили поразительно долго — сначала нужно было исключить всё остальное, и только потом, за неимением других вариантов, ставить фибромиалгию. Когда боль только началась, он подумал, что пройдет само: болела шея и плечи, иногда — спина, чуть позже к ним добавилась поясница и тазобедренная область. Но когда и через три недели боли не прошли, а наоборот стали сопровождаться мигренью, онемениями пальцев и странными покалываниями во всём теле, он понял, что было бы неплохо обратиться к врачу.
Дальше была череда обследований, от которых он очень быстро устал, но теперь уже сосало под ложечкой от осознания того, что происходит нечто странное: больше месяца у него болели все мышцы в теле, словно он всегда был простужен, иногда было больно даже просто сидеть, любое напряжение тоже отдавалось жжением. Пальцы рук часто немели, голова болела чаще обычного, он подолгу не мог уснуть… Всё это жутко пугало — Слава ещё никогда так сильно не боялся за свое здоровье. И на то была весомая причина: в тот период он был барабанщиком в группе, набирающей популярность, и у него было очень много планов на будущее.
Это было его мечтой с подросткового возраста, и когда в двадцать три он наконец оказался в музыкальном коллективе, счастью не было предела. Но вот, три счастливых года — и появляется новая напасть. Он был в некотором отчаянии.
Поначалу Слава винил себя: подумал, что сам перегружает организм частыми репетициями и постоянными выступлениями, — но он знал и других барабанщиков, которые играли больше, чем он, и их ничего не беспокоило. Это заставляло тревожиться сильнее обычного. Никак не вписывалось в его планы то, что его тело оказалось не готово к таким нагрузкам.
Он делал МРТ, компьютерную томографию, сдавал анализы крови, онкомаркеры, анализы на ревматоидный артрит — всё было в полном порядке. Сделал несколько видов УЗИ, рентгены, облучился как только мог, — и в итоге врачи, разводя руками, предположили, что, методом исключения, диагноз могут поставить только один — и он отнюдь не утешительный.
В течение следующих недель Слава узнавал все, что медицине было известно о фибромиалгии, и с ужасом замечал у себя б
ольшую часть симптомов. С ужасом — потому что болезнь была неизлечимая и вряд ли когда-нибудь могло наступить улучшение. Врач, к которой Слава попал, оказалась очень грамотной и сочувствующей — ему поистине повезло. Она объяснила ему все нюансы его болезни, заранее предупредив о том, что могло ждать в будущем: боли будут всегда, сопровождаемые онемением, судорогами и другими неприятными ощущениями, может преследовать мигрень, проблемы со сном, со временем наверняка появится депрессия и тревога — невозможно всегда жить с такой болью и неизменно радоваться жизни. Слава слушал прогноз, впадая в отчание: он понимал, что врач смягчила бы, если бы могла, но смягчать было особенно нечего, чтобы не давать ему ложных надежд.
В тот день, когда он узнал, что такое эта фибромиалгия и с чем её едят, он просто напился так, чтобы ничего не помнить. А следующие пару недель играл, как не в себя — пока не стало совсем уж невыносимо больно. Музыканты из его группы, конечно, первыми узнали о диагнозе, и были шокированы: никто и не знал, что такое вообще бывает. Но Слава был живым примером — и когда на репетициях песня вдруг прерывалась, потому что барабанщик морщился от боли в кистях и шее, всем становилось не по себе.
Он ушел из группы, когда понял, что играть через боль уже опасно, не приносит удовольствия и не имеет смысла. Обезболивающие, которые ему выписывали, помогали только поначалу — потом они действовали разве что на ночь, когда можно было лежать, не двигаясь, но даже при ходьбе боль возвращалась. Пришлось бросить барабаны — и для него это стало самым большим ударом за последние несколько лет. Он жил музыкой с тринадцати, а теперь вдруг надо было жить чем-то другим — и
желание жить резко пропало.
Он попытался перейти на гитару, но руки не справлялись совсем: пальцы могли просто онеметь во время игры. Тогда неплохим вариантом стало пианино — и именно оно по сей день стояло у него дома, потому что только на нем он ещё мог играть: да, недолго, да, чувствуя боль, но — мог.
С Аней он познакомился вскоре после того, как узнал о диагнозе. Слава до сих пор удивлялся, чем мог привлечь её, находясь в своей депрессивной стадии принятия болезни. Однако её свет немного оживил его: она была младше его на семь лет, и в ней ещё сохранялась капля детской веры в лучшее и светлое. Слава решил сразу рассказать ей о своей проблеме, чтобы она не пугалась потом, — и она неожиданно проявила такое сочувствие, что мужчина вдруг понял, что просто не может дать ей уйти. С тех пор они были вместе: уже скоро съехались и сначала снимали квартиру, а потом — купили собственную. Аня всегда поддерживала его в периоды особенно острой боли, помогала всеми возможными способами, благодаря ей удавалось справляться с депрессией. Когда ему хотелось покончить со всем этим и больше не мучиться, он смотрел на девушку, на её светящиеся голубые глаза, и понимал, что не может так с ней поступить. Весь свет в ней потухнет — ведь она и правда его любит и боится потерять.
Каждый раз, когда он думал, что уже научился жить с этим, боль ударяла с новой силой, и он мог лишь беззвучно плакать в подушку от того, что не оставалось сил все это терпеть. Но каждый раз силы откуда-то находились.
Вячеслав всегда был уверен в том, что собирается делать со своей жизнью. Он знал, что хочет играть на установке — и родители предоставили ему эту возможность. Знал, что после окончания школы поступит в университет, а после будет заниматься музыкой — так все и выходило. Но в двадцать два он впервые понял, что всё в жизни не может идти по его собственному плану: когда они с семьей попали в аварию, где его отец и младший брат погибли, а мама получила сильные повреждения, осложнения от которых ещё долго ее преследовали. Сам Слава отделался переломом и парочкой ушибов — и он до сих пор не понимал, почему ему так повезло тогда, когда он был готов пожертвовать собственным здоровьем ради их жизни, и так не везло теперь — когда он, будто расплачиваясь за ту удачу, стал одним целым с непрекращающейся болью.
— Как дела на работе? — спросил Слава, вырвавшись из тисков собственных мыслей. Сам он работал только из дома: пробовал все, что мог, но далеко не все увенчалось успехом, потому что было очень тяжело сидеть долгое время. Он получал неплохую денежную компенсацию за свою инвалидность и за редкость болезни, но все равно мучился от угрызений совести за то, что его жена зарабатывала больше него. Аня столько раз пыталась убедить его, что ей это нисколько не мешает, она любит свою работу, и его любит тоже — а он наоборот должен беречь себя. Но все эти доводы его не сильно успокаивали — и он постоянно задавался вопросом, почему она все ещё с ним. Он обещал себе, что если вдруг ему станет лучше настолько, что он сможет жить полноценной жизнью, то он сразу найдет работу, две — если понадобится, чтобы отплатить девушке тем же. Но пока она лишь успокаивала его, иногда — даже со слезами на глазах, если он убеждал её особенно сильно.
— Все хорошо, — она улыбнулась. — Ты лучше расскажи, как ты.
— Да у меня все, как обычно, — Слава усмехнулся. — Час посидел за аранжировкой… Я бы брал заказы, мне очень это все нравится, но долго в одном положении тяжело сидеть. Да и пальцы немеют от работы, даже если я мышкой пользуюсь, а не тачпадом, — было видно, что всё это очень его беспокоит, но он пытался сохранять оптимистичный тон, пока говорил. — В целом, если лежу, ситуация немного лучше, но плечи… Раньше было лучше. Когда работал в онлайн-компании, помнишь? Спокойно несколько часов в день сидя проводил. Сейчас не могу.
— Может, к врачу? — осторожно спросила Аня. — Если это ухудшение?
— Ну, это в любом случае ухудшение, неясно только, почему, — он удрученно покачал головой.
— Потому что ты продолжаешь играть, — предположила девушка, — это ведь единственное, что ты делаешь, даже когда очень сильно болит. — Слава вдруг поднял на неё такой тяжелый взгляд, что она даже испугалась.
— Во-первых, то, что я пишу музыку для других музыкантов, приносит мне деньги, — начал он, и как только Аня хотела снова завести речь о том, что ему необязательно это делать, Слава продолжил: — а во-вторых… ты, наверное, не сможешь понять, но я не могу без музыки. Антидепрессанты, транквилизаторы, обезбол — это все, конечно, здорово, но я бы уже давно лежал рядом с отцом и с Сережей, если бы не музыка.
— Настолько? — она пораженно вскинула брови. — Нет, я помню все, что ты говорил, но…
— Анют, ты не представляешь, что я испытывал, когда пришлось бросить барабаны, — он сделал глоток воды и потер переносицу, устало хмуря брови. — Потому что я всю жизнь думал, что это — мое призвание. И, наверное, так оно и есть, только обстоятельства сложились так, что сейчас я при всем желании не смог бы играть. Единственное, на что моего здоровья сейчас хватает, это клавиши, — он посмотрел на жену с такой грустью, что у той защемило сердце. — И если ты считаешь, что я должен лишить себя музыки, то ты буквально собственноручно подписываешь согласие на мою медленную и мучительную смерть.
Аня вздрогнула, глядя на него ошеломленно и испуганно. Он часто выдавал странные вещи из-за своей тревоги и депрессивного состояния, но нечто настолько пронзительное бывало редко. И она чувствовала, что сделала что-то не то, раз он решился высказать такое ей в лицо.
— Не говори так, Слава, пожалуйста, — прошептала она, не глядя на него. — Я просто не понимаю, неужели я не могу дать тебе, что нужно?.. Ты скажи, чего тебе не хватает, я постараюсь сделать…
— Анечка, — Слава выдохнул и взял её ладони в свои, сжимая. Она наконец взглянула ему в глаза. Аня не любила делать это во время таких сложных разговоров: в его глазах была такая неземная печаль, такая боль, тяжесть, пустота, засасывающий все живое вакуум, которые он умело скрывал в обычное время, но которым позволял показаться в такие моменты. И ей становилось страшно от того,
что он может чувствовать, а главное — было непонятно, как ему помочь, как
спасти его. — Ты ангел. Правда. Самый лучший человек в моей жизни, который по счастливой случайности попался мне на пути и стал самым настоящим искуплением за весь этот пиздец. Но ты не сравнивай себя и дело моей жизни. Я люблю тебя, а музыку я люблю совсем иной любовью, более возвышенной, наверное…
— Я все понимаю, — голос Ани звучал хрипло. В её небесных глазах стояли слезы, и Славе захотелось, чтобы она дала ему пощечину — потому что он терпеть не мог, когда она плакала из-за него. — Но я правда переживаю, может, я могу делать больше, ты главное не молчи…
— Ты и так делаешь больше, чем кто-либо другой делал бы на твоем месте, — Слава закивал. — Честно. Я тебя не заслуживаю.
— Неправда, — она улыбнулась сквозь слезы. — Меня никто так не любил, как ты. Так что вполне равноправный обмен.
— Спасибо, — прошептал Слава, и Аня отвела взгляд. Потом мужчина встал, убирая тарелки в раковину, и подошел к полочке, где лежала целая куча блистеров с таблетками, стояли разные баночки и неиспользованные упаковки. Он, проверив время, взял нужное и выпил горсть таблеток, запивая водой и морщась.
— Обезболивающее помогает? Или снова надо менять? — спросила Аня, убирая всё со стола.
— Пока вроде ничего, — он пожал плечами. — Ну, то, что пью на ночь, действует отлично. Дневное — спорно. — Он посмотрел в окно, задумавшись. На горизонте заходящее солнце выглядело пугающе — словно пожар. — Кстати, мама звонила. Приглашала к себе.
— Поехали. Когда? — Аня подошла ближе и обняла мужчину, опуская голову ему на грудь.
— На выходных. В субботу вечером можешь?
— Могу, — она улыбнулась, поднимая на него преданный взгляд, а потом поцеловала. На губах был горьковатый привкус одной из таблеток — скорее всего, антидепрессант. Слава опустил ладони на её талию, целуя в ответ, а потом вдруг отстранился, чтобы запить горький вкус водой.
— Извини, — он усмехнулся. — Из-за того, что приходится ломать таблетки, чтобы дозу рассчитать, вкус остаётся.
— Все хорошо, — она улыбнулась и снова накрыла его губы своими, когда он подошел обратно. Они целовались несколько минут, Слава спиной опирался на стену, а Аня обнимала его, чтобы быть ближе. Вдруг она отстранилась, поднимая на него осторожный взгляд. — Ты… как?
— Давай, — он поцеловал её ещё раз и потянул за собой к спальне.
— Я, кстати, надела новое белье. Красивое такое… — произнесла она заговорщическим тоном, и Слава обернулся с хитрой улыбкой.
— Вот сейчас и оценим, — он обнял её за талию, носом зарываясь в волосы, а потом оставляя несколько поцелуев на шее.
Антидепрессанты, транквилизаторы и боль снижали либидо до такой степени, что иногда Славе не хотелось просто ничего — не то что секса, даже банально существовать. Но Аня неизменно находила способы, как пробудить в нем хоть какое-то желание, а он всегда старался дать ей то, что она хотела. И даже если это были просто его пальцы — Аня часто стонала так, что Слава возбуждался без прикосновений. Главным было пересилить себя и начать — аппетит буквально приходил во время еды.
Слава умел обращаться с её телом, знал, что ей нужно, и иногда ей даже не нужно было ничего, кроме его пальцев, которые вместе с его бархатным голосом и поцелуями могли довести её до пика. Поэтому Аня не жаловалась: возможно, моменты, когда они занимались любовью, были редкими, но оттого — каждый раз был более важным и чувственным. Она и не подумала бы ему изменять ради секса: Слава, даже несмотря на все свои боли, успешно справлялся с тем, чтобы удовлетворять её, и она всегда старалась отвечать ему тем же. Ей был не нужен никто другой: зачем, если она любит его таким, с этой болью? Конечно, они оба уставали, иногда терпеть не оставалось сил, — но так только казалось. Боль была неотъемлемой частью его личности: Аня не представляла своего мужа без неё. Думалось, что тогда это будет совсем иной человек.
Аня осознала, что любит его так, как никого и никогда, когда поняла, что хотела бы иметь от него ребенка — для этого надо было лишь накопить денег и убедиться, что все будет стабильно, — но когда она осмелилась высказать эти мысли Славе, он поморщился, как от резкой зубной боли. Он наотрез отказался от этой идеи — и совсем не потому, что не хотел детей: его заболевание очень легко передавалось по наследству, и его бросало в холодный пот, когда он представлял, что его ребенок будет страдать от боли так же, как он сам. Это было самым весомым аргументом — хотя кроме этого Слава убеждал жену в том, что дети не могут видеть отца в таком состоянии, а ему самому будет физически тяжело помогать ей во время беременности и первые месяцы после родов — а
не помогать он тем более не мог: даже не допускал такой вариант. Он очень извинялся за то, что он не может быть «нормальным, как все», и этой фразой вызывал боль у Ани в груди, просил её не обижаться на него и не утверждал, что останется так же непреклонен в будущем, но пока девушка со спокойствием и пониманием принимала все его аргументы. Они завели только кошку — но Вишенка стала для них почти полноправным членом семьи.
Аня любила Славу преданной, чистой любовью — и сейчас ему было тридцать четыре, ей — двадцать семь, а она до сих пор с теплом вспоминала день, когда он сделал ей предложение. С самого начала было ясно, что у Славы ничего не бывает так, как в фильмах, — и этот случай не стал исключением. Нет, всё было довольно романтично: они сидели в ресторане во Флоренции, во время путешествия по Италии, пили игристое вино, когда Слава, увидев ювелирный магазин на улице напротив, вдруг спросил, как бы Аня отреагировала, если бы он предложил ей выйти за него замуж.
Цель этого вопроса была одна: Слава тут же бросился объяснять, что очень любит её и был бы счастлив, если бы она провела с ним столько времени, сколько получится, но он не хочет приковывать ее к себе. Они оба знали, что его болезнь сильно влияет на уровень жизни, что ему всегда будет необходимо пить горы таблеток, делать массаж, физиотерапию, заниматься лечебной физкультурой… И Слава боялся, что последнее, что нужно девушке двадцати двух лет, — это связывать себя обязательствами с таким человеком, как он. И он предоставил ей выбор: пожалуй, именно это шокировало Аню больше всего. Она даже расплакалась — не столько от счастья, сколько от того, что не представляла, как он вообще мог предположить, что она откажется. Слава обращался с ней нежно и осторожно, как с фарфоровой статуэткой, любил её так, как не любили даже родители, и она привязалась к нему настолько, что расстаться было бы так же больно, как оторвать часть себя. Поэтому она, вытерев слезы, которые Славу изрядно напугали, сказала, что не видит своего будущего без него. И, оплатив счет, они просто отправились в ювелирный салон и выбрали кольца, а Слава даже в шутку встал на колено, вызывая восторженные восклицания прелестной итальянки — владелицы магазина. Это были такие прекрасные воспоминания… И благодаря им Аня понимала, как сильно любит.
Когда был уже поздний вечер и они выключили свет в спальне, ложась под одеяло, Аня слышала, что Слава никак не может найти удобное положение для сна. Она обеспокоенно придвинулась ближе, переживая, что именно из-за неё он перенапряг мышцы этим вечером.
— Болит? — прошептала в тишине. Слава вздохнул, прекращая ворочаться, и лег на спину.
— Очень. Даже лежать не могу, о сне и речи быть не может.
Аня включила ночник, садясь и кутаясь в одеяло. Обеспокоенный взгляд светился в полумраке.
— Это из-за того, что мы с тобой?..
— Нет, — он сел, морщась. — Не переживай. Все равно заболело бы, я уверен, даже если бы я весь вечер просто спокойно пролежал.
— Но ты принял обезболивающее, может быть передозировка, если взять что-то еще…
— Я понимаю, — он опустил лицо в ладони, потирая лоб. Аня тут же обняла его, прижимаясь к его теплой коже своей.
— Ну можно хоть что-нибудь сделать, господи, мне… — она чуть не сказала, что ей
так жаль его — но вовремя замолчала. Он не раз просил не жалеть его, потому что это плохо сказывалось на его депрессии и просто было неприятно. — Мне самой больно на тебя смотреть. Может, в ванне полежать?
— Солнце, тебе вставать в семь, — он посмотрел на нее с тревогой.
— Я все равно не усну, пока ты будешь лежать и страдать от боли, — ответила она тихо, а потом встала с кровати. — Пойдем. Соль немножко расслабит мышцы, да и вообще телу будет получше от горячей воды…
— Спасибо, — он догнал ее в коридоре, целуя в висок. Аня лишь смущенно улыбнулась, качая головой — она не могла поступить иначе. И когда они вместе сидели в ванной, глядя, как набирается вода, Слава думал, что, может, ему выпало такое тяжелое испытание именно для того, чтобы в противовес ему он смог познать настоящую, самую искреннюю и чистую любовь, которую мало кому доводилось встретить.
***
— Слав, сегодня идем в зал? — Аня без стука вошла в его комнату, застав его за ноутбуком. Он потянулся, вставая и чувствуя сковывающую боль во всем теле.
— По-хорошему надо. Сегодня еще физио, — он зевнул. — Так лень, если честно. Таблетки эти идиотские… Понимаешь, я уже забыл, все ли выпил, а это было полчаса назад! — он возмутился.
— Надеюсь, выпил, — Аня неодобрительно нахмурилась. — Давай, собирайся, ты ведь и сам понимаешь, что если сегодня не позаниматься, завтра будет хуже…
Слава ничего не ответил, глядя на нее с каким-то раздражением. Аня, не замечая взгляда, продолжала:
— Вообще, честно, я бы на твоем месте…
— А давай ты не будешь так говорить, пока и правда не испытаешь то же, что и я? — не выдержал он. — Ань, последнее, чего я хочу, — это чтобы ты из моей жены стала моей матерью, которая следит, выпил ли я таблетки, не пропустил ли сеанс физиотерапии, достаточно ли хорошо позанимался с тренером…
— Извини, — она потупила взгляд, — я не думала, что это так…
— А звучит именно так, — Слава потер переносицу. — Правда, я не хотел говорить, но уже не могу.
— Нет, правильно, что сказал, — Аня покачала головой и подошла ближе. — Мне кажется, нам надо куда-нибудь съездить и отдохнуть…
— Я люблю тебя, — сказал он вдруг. В глазах уже не было раздражения — только тепло.
— И я тебя, зайчик, — она умилилась, обнимая его и прижимаясь к груди. — Но в зал мы все-таки пойдем. Я уже записалась на тренировку.
— Хорошо, — Слава усмехнулся и поцеловал ее в макушку. Ничего не может быть идеально — но если оба человека ведут себя как взрослые люди, умеют извиняться и признавать свои ошибки, это уже залог хороших отношений.
***
Они все-таки действительно поняли, что пора отдохнуть — и как только наступил март, полетели в Венецию. Три часа в самолете для Славы были сущим адом, но, к счастью, места в бизнес-классе ему предоставляли по хорошей скидке, и в целом внимание было оказано должное, но мышцам нельзя было объяснить, что потерпеть нужно совсем немного. Но Слава ненавидел чувствовать себя затворником, поэтому всеми силами пытался вести нормальный образ жизни — насколько это было возможно. И путешествия помогали почувствовать себя более живым. По-прежнему были горсти таблеток, гели и мази, уколы при чересчур сильных болях, — но на них будто немножко ронял тень тот эндорфин, что вырабатывался от весеннего итальянского солнца, вкуснейшей еды и воды, на которой свет отражался красивыми ослепительными бликами.
Вечером, когда закат розовыми красками расписывал небо, мазками оставляя облачка, они с Аней стояли на главной площади Венеции и слушали местных музыкантов: играли две скрипки, а третий парень, истинный итальянец со смоляными волосами и острыми скулами, вдохновенно пел. Слава прижимал жену спиной к своей груди, обнимая, и чуть покачивался в такт мелодии. Обезболивающее действовало немного лучше, чем обычно, и это не могло не радовать.
Слава смотрел, как его мечта исполняется у других — но уже не чувствовал такой жгучей, пожирающей, черной боли, как в начале. Он был счастлив, что благодаря психотерапии и таблеткам научился контролировать свою зависть, которая раньше мешала наслаждаться музыкой. Теперь он смотрел на этих юных музыкантов, понимая, что очень многое бы отдал, чтобы стать сейчас таким же и петь где-нибудь на улицах Петербурга — но эта грусть была светлой. Он спокойно, вдохновенно и почти со слезами на глазах вникал в переливы мелодии, зная, что мог бы так же — может и сейчас, если позволит себе вколоть сильное обезболивающее или посидеть с гитарой, игнорируя растекающуюся по телу боль.
Слава не особенно верил в судьбу — или ему
не хотелось верить, что для каждого есть план, и по этому плану кому-то везет, и они могут выкурить себе легкие к чертям и все равно дожить до ста лет, а он сам, всю жизнь пытаясь сохранять здоровый образ жизни, вдруг получил сюрприз в виде неизлечимой болезни. Но так он думал до того, как внезапно начал понимать, что, возможно, всё в его жизни случилось для чего-то, с какой-то целью. Без боли он не смог бы осознать, насколько большое значение для него имеет музыка — даже если бы играл без остановки, достиг бы невероятных высот и прославился своим творчеством. Даже тогда он не понял бы этого так, как понимал сейчас. А еще без боли он, скорее всего, остался бы одинок. Или нашел бы себе партнера просто, чтобы быть, как все — он никогда не верил в то, что в жизни существует настоящая любовь. Полагал, что из-за собственной романтичности у него слишком высокие ожидания, и потому вряд ли когда-нибудь… Так он думал — а потом появилась Анечка. И доказала ему, что — еще как бывает. И он был несказанно благодарен судьбе, что и правда, в ответ на все его мучения, физические и душевные, послала ему такого ангела, без которого он бы наверняка заблудился в темноте. А Аня, словно маяк, освещала путь даже ночью в тумане и терпеливо вела его за руку, помогая не сбиться с пути.
Слава прерывисто вздохнул, поднимая взгляд в небо. Он и не заметил, когда стал таким сентиментальным. Мужчина прижал Аню к себе еще крепче, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в висок. Руку свело внезапной судорогой, но Слава сжал пальцы, чтобы прогнать это ощущение, продолжал смотреть, как сверкают на солнце скрипки, как блестят глаза людей, и — улыбался.
