когда закончится зима

Он следил за ним сквозь разноцветные стекла в витраже замка. Каждый кусочек отличался по форме от остальных, и не было двух одинаковых. Глядя через светло-голубой, ему казалось, будто вокруг один лед. Внутри жарко, но руки начинали мерзнуть. Сон знал, что за ним наблюдают. Дай мне хоть что-то, дай посмотреть, подглядеть одним глазком, как ты стужей проплывешь в окне, увидеть, как снежинки не тают на щеках. Хотя бы прикоснуться дай, урвать касание белых пальцев летящей не в том направлении руки, поцелуй не туда, слова мимо, не те истории, не те сны. Все не то, но теперь мало, и надо еще и еще, и еще. И снова мало — вжимая лицом в матрас, чтобы не видеть, не верить, не соблазняться лишний раз. Чтобы они перестали дразнить его, чтобы не чувствовать холод, исходящий от звезд. Чтобы не слышать, как он может чувствовать, так сильно, будто это вовсе и не он. Можно подумать, словно он кричал, бурно реагировал или говорил хоть что-то. Нихрена подобного, но уши Коринфянина были чувствительны к любому вздоху, и каждый раз ему казалось, что он вот-вот умрет. Что может быть отвратительнее преданного сердца? Бедный кошмар, ты совсем замерз, иди сюда, я сделаю хуже. Наизнанку вывернись, вынь бумажник из внутреннего кармана, вытащи надежду, убери. Больше не понадобится, тут не играют краплеными картами, спрячь, хотя нет, отдай сюда, вот тут ей самое место. Похороним между и мечтами и сладкими-сладкими снами. Вот, теперь ты готов. Коринфянин тянет на себя черные волосы, и он терпит. Сносит шлепок по белоснежной заднице и укус за шею сзади. Как будто эта комната была заколдованной. Как будто ему правда нравится. Он виляет, в странном движении то ли пытаясь насадиться, то ли уклоняясь. — Что это было, Сон? — Замолчи, — голос не такой строгий, подавленный подушками и простынями. Розовый след руки медленно исчезает, позволяя полюбоваться им, запечатлеть на подкорке. Он никогда не пытался собрать эту мозаику и даже не помнил, когда именно его кольнуло в сердце. Наверное, он был таким всегда, с самого начала в плену, в клетке, в этой злой сказке. Вот только никто не придет, не будет искать тебя, стирая голые ноги о камни. Никто не помолится за тебя, не поплачет, роняя на грудь горячие слезы, чтобы ты наконец оттаял. Зашевелился, сделал хоть что-то, чтобы это остановить. Хотя слез и так уже было предостаточно, а прекрасные когда-то розы покрывались изморозью. Когда же закончится наконец эта чертова зима? Он любуется спиной, сотканной из снега, хлопки тел разрушают идиллию ледяной комнаты. Морфей кусает себя в сгибе локтя, утыкаясь туда лицом. Коринфянин хочет тоже, как ребенок, который увидел у кого-то мороженое. Вгрызаться в это редкое, мягкое, бархатное местечко, рвать его зубами, как Сон, который делает это вместо поцелуев, полагающихся ему. Вместо воплей, которые он честно заслужил. Он любит вот так себя доводить, терзаясь и плача, не поймешь отчего, будто он не здесь вовсе и вспомнил вдруг что-то ужасное. Стекать в матрас слюнями, слезами, кровью — ведь никто не увидит, никто не скажет, никто не попросит прекратить. Я тебя смущаю? Хорошо, отлично. Я такой скучный? Так грустно, что слезы наворачиваются? Не выдержав, он разворачивает его на себя, греясь о безупречный иней кожи. И теперь — кто первый кого зацелует до смерти. Коринфянин, сжираемый страстью, или Морфей, чьи поцелуи мигом разрушали душу, или то, что от нее осталось. Глотая его слезы, пока они не превратились в лед, он вколачивается из последних сил. Так больно и холодно не было еще никогда и он не может больше, слишком боится замерзнуть насмерть. Он загнан, как загнанное дыхание Сна над ухом. Последнее облачко пара с тихим стоном покидает его рот. И теперь хорошо, только на мгновение, а потом снова мало, но сил уже нет. И тогда, наконец, встречается с ним взглядом — с этим морозным узором на окне, каждый раз зачарованный им, как в первый. Будто бы никогда не видел звезд на небе. Дурачок. Что же теперь делать? Не знаю, спроси у цветов. — Ты доволен? — нарушает тишину Сон. Коринфянин никогда не устанет поражаться. Совсем уже крыша поехала. Ты счастлив теперь? Счастливый? Хоть раз был таким в этой поганой жизни? Как будто он сам не трясся и не стонал минуту назад. Как будто Коринфянин был тут один. Рассматривая зацелованные красным губы короля, он не знает, что сказать. Ему кажется, что говорить он разучился. Прекрасные когда-то розы рассыпаются снежной пылью. Почему ты так печален, Коринфянин, разве ты не получал все, о чем просишь? Он не может вспомнить ни себя, ни что за горе с ним приключилось. Он понимает, что зима и не собиралась заканчиваться. Что зима, наконец, стала вечностью. Он берет его ладони и прижимает к своему лицу, но руки давно отнялись вместе с ногами и всем остальным. Он уже не чувствует холода.