Выбора нет

Девчонка резко открыла глаза, хватая воздух ртом, потому что ей снился какой-то бред, в котором участвовала сестра. Сон моментально забылся, но не забылась лишь одна фраза, крутящаяся в голове: «Рано тебе ещё сюда, Ева». Внутренние части рук невыносимо болели, заставляя ощущать все прелести этого ебанного мира, из которого она так и не ушла. — Сука, — прошептала, мысленно отчитывая себя. Стало тошно от собственной живучести. Настолько, что хотелось засунуть два пальца в рот, выпуская желудочный сок наружу. Но, руки болели, поэтому вряд ли Горячева сможет прямо сейчас поднять хотя бы одну, выполняя задуманное в голове. Зато, девчонка смогла подняться, оперившись о спинку кровати, на которой лежала хрен знает сколько. Осмотрелась вокруг, замечая противные голубые стены, стол со стулом, шкаф, небольшой холодильник и вешалку с… Пушистой кофтой. Помотала черепной коробкой в попытке убрать мираж из воспоминаний. Вернулась в исходное положение, понимая, что это не глюк. Это, мать его, реальная кофта Зуева, находящаяся в каких-то перьях. Самого Гены, естественно нет, тогда какого происходит?! Возникло желание встать с кровати и убежать отсюда, только, она по-прежнему не может шевелить руками. Зажмурила глаза, падая на подушку в наволочке из неприятного материала, которая в прямом смысле царапала кожу, заставляя чесаться некоторые места. — Я умерла и это просто страшный сон, — снова прошептала, пытаясь ущипнуть себя за ногу, покрытую большим количеством синяков. Перебинтованная рука заныла хуже Евы, думающей о том, что — это сновидения. Глупая, глупая девчонка, пытавшаяся вскрыть себе вены. Вышло неудачно, поэтому она сильнее зажмурила глаза, слыша внутри себя противный звук дрожи. Открыла обратно, зациклив взгляд на батарее, покрашенной белой краской, которая потрескалась в некоторых местах. В фильмах всегда есть тревожная кнопка, но тут её не было. Досадно. А так хотелось нажать на неё и ожидать скорейшего прибытия персонала. Горячева бы устроила своеобразное представление, из-за которого её скорее всего бы увезли в комнату с мягкими стенами и полами. Кстати, тоже белого цвета. Прямо под цвет ебучей батареи, что согревала помещение, заставляя девчонку потеть как при тяжелой тренировке. Ева ощущала стекающий пот. Он скорее всего переместиться на спину, а потом заставит извиваться как змея, потому что руки до сих пор болели. Ну да, минут пять всего прошло, а она надеялась на то, что всё пройдет за несколько секунд, испарившись как ни в чем не бывало. Дверь палаты открылась, нагоняя небольшой сквозняк. Брюнетка ещё раз зажмурилась, делая вид, будто спит. Кто-то тихо зашёл и взял стул, передвигая его ближе к кровати, а затем сел. Горячева чувствовала запах железа, похожий на кровь, а ещё нотки табака, принадлежащие одному человеку. — Выйдите в коридор, пожалуйста, — прозвучал женский голос. Решила меньше дышать, лишь бы он ушел, но сердце предательски билось, заставляя мозг открыть серо-голубые глаза, чтобы точно опознать человека. — Без проблем, — ответил, вставая со стула, который скрипнул от облегчения. Тихие и громкие шаги объединились в одно звучание, разносясь по разным сторонам. Медсестра подошла с другой стороны, копошась где-то сверху, а затем отодвинула бинт, доставляя боль, но Ева даже не пошевелилась, лишь бы не выдавать себя. Затем почувствовала входящую в вену иглу, и только затем открыла глаза, понимая, что этого точно не вытерпит. — Здравствуйте, — поприветствовала молодую девушку. Она моментально дернулась от воскрешения девчонки. — Я сейчас врача позову, — сказала испугано, выбегая из палаты. Горячева цокнула, наблюдая за неизвестным веществом, попадавшим прямо в кровь. Если до этого проклинала свою неудачную попытку самоубийства, то сейчас мысленно ругала медицину в России. Ей в прямом смысле помешали люди, поклявшиеся самому Гиппократу! То есть, как эвтаназию делать под подпись так пожалуйста, а как простой суицид — сразу тревога и бунт. Где-то заиграла заставка «Ералаша», с конечным слоганом «Всё!». Ибо по-другому она не могла объяснить происходящее. Капельница перекатывала капли по катетеру, но наблюдать за этим очень скучно. Вот если бы вместо жидкости был огонь, то другое дело. На него всегда приятно смотреть, думая о своем. Девчонка снова цокнула, ожидая прихода того самого врача, который доложит все факты её долбоебизма, потому что другого исхода Ева не ожидала. — …пустите меня к ней! — послышался отдаленный крик из коридора. Брюнетка сразу же узнала голос. Затем послышался ответ того, кому он это говорил, но этого Горячева уже не могла определить, понимая, что подслушивать — плохо. Продолжила наблюдать за капельницей, отвлекаясь таким способом. Хотелось курить и выпить бутылку пива за свое «выживание», но это сейчас скорее всего противопоказано. — Подождите в коридоре, — приказал мужчина в белом халате, а затем хлопнул дверью прямо перед носом. — Добрый день, как вы себя чувствуете? — До того, как очнулась было лучше. Ева ответила, скрипя зубами, потому что знала — сейчас начнется допрос. Как, что, зачем и почему будут фигурировать на фоне, а потом обязательно назначат курс лечения куда входит бесплатный психолог со своими ебучими карточками. Девчонку ещё скорее всего поставят на учёт, которого так боялся отец. — Ева Антоновна, вы потеряли много крови, поэтому потребовалось срочное переливание, — выдал, прожигая взглядом ту, что даже не удивилась. Врач записал что-то в свою тетрадку, ожидая хотя бы какой-то реакции. Не последовало. — Родителям уже позвонили? — поинтересовалась так, будто её это правда волнует. Не хотелось давать им малейший шанс на помилование, потому что девчонка не увидела их в больничной палате. Даже из коридора, блять, не слышала. Зато, слышала, как продолжает ругаться Зуев, умоляя пропустить его в палату. — Так, вы отдыхаете, я попозже зайду, — не ответил на вопрос, вставая со стула, на котором недавно сидел Гена. — Молодой человек перестаньте орать или… Ева фыркнула, желая положить руки на грудь, чтобы точно изобразить из себя обиженного человека. Но, самое странное то, что она не держала обиду на родителей. Скорее, обижалась сама на себя, напоминая сестру из сна, что твердила похожие слова. Попыталась снова подвигать кистями, доставляя невыносимую боль. Сжала зубы, восстанавливая баланс. — Евка… — прошептал Зуев, подлетая к кровати, после того, как дождался исчезновения врача из поля зрения больничного коридора. Приземлился на колени, устанавливая прямой контакт, лишь бы посмотреть в её серо-голубые глаза, наполненные болью, которую он раньше не замечал в упор. Девчонка всегда говорила загадками, не желая делиться пиздецом внутри себя. Ему было жаль. Жаль, что не помог раньше. Жаль, что влип в неприятности, а потом убил двоих мудаков. Жаль, что не попросил Мела передать трубку и сказать о скором прибытии к ней, чтобы уехать вдвоем. А сейчас… Это вряд ли получится. Зуев целовал весь периметр лица брюнетки, не пропуская хотя бы одного кусочка кожи. Ева лишь всхлипнула, сдерживая слезы. Стало паршиво. В основном от себя самой. Она шептала ему простое «извини» в большом количестве, не пытаясь остановиться. Подняла руки сквозь боль, поглаживая подушечками пальцев щеки, а затем затянула в поцелуй. Его губы никак не изменились за все время. Он также пах табаком и нотками чего-то сладкого. Девчонка целовала, целовала и ещё раз целовала, осознавая, что все происходящее — правда не сон, и она явно не в аду, а в каком-то своеобразном раю. Отдалились и Гена сел на стул, стирая слезы с её лица. Умудрился заплакать сам, замечая бледные пятна крови на своих руках, которые тщательно пытался оттереть в туалете больницы. Расправил закатанные рукава зеленой толстовки, закрывая таким образом все возможные вопросы от людей, находящихся за пределами палаты. Ева внимательно следила за действиями Зуева, а потом увидела еле заметную точку на вене. Вспомнила слова врача насчет большой потери крови. Всё поняла. — Какая у тебя группа крови? — спросила, чтобы точно удостовериться в своих мыслях. — Такая же, как и у тебя, — сказал, поставив точку в разговоре на эту тему. Сам понял, что глупо проебался, ведь хотел скрыть этот момент и не строить из себя героя. Гена вспомнил момент нахождения в ванной у девчонки дома, а затем вспомнил её слова в момент нахождения на базе, где они вдвоем накурились, а потом отправились на дуэль с Инной Пановой: — Никто кроме меня не убьет Еву Горячеву. Удивился, понимая, что она пыталась убить себя сама, но для этого финальным моментом послужил именно Зуев собственной персоной. Брюнетка правда копила в себе множество проблем и слов, сказанных в её адрес, но держалась, не уходя из жизни. А тут появился кареглазый парень из приморского города, которого она полюбила, да ещё и взаимно! Гена уткнулся лицом в собственные ладони. Осознал, что любовь и правда зла. Хотя, смотря под каким именно углом. Поднял глаза, встретившись с её. Они были наполнены слезами вперемешку с недопониманием происходящего прямо сейчас. Встал, сел, а затем лег рядом с ней, прижимая к себе. — Прости меня, — жалобно простонал, утыкаясь ей в шею. Извинялся перед ней, перед отцом, которого уже не спасти. Но, он смог спасти хотя бы одного человека. Теперь настала его очередь шептать «извини», а потом жадно хватать воздух ртом, чтобы точно отмолить все грехи перед неизвестным человеком. А он… Смотрит на эту дурную парочку, прощая и отпуская их с поля битвы под названием: «Коктебель». Несколько раз хлопает в ладоши, наблюдая за очередной порцией поцелуев Гены и Евы, а потом дергает за своеобразную ниточку, опуская занавес. — Ты знаешь где моя одежда? — спрашивает Горячева, успокоив Зуева с концами. — Там, — указывает пальцем на деревянный шкаф, — но она вся в крови. Девчонка кивает, вынимает иглу из вены и начинает потихоньку отдирать себя с больничной койки. Еле как садиться на край, а потом аккуратно поднимается на ноги, понимая, что ещё слишком слаба. В глазах темнеет, поэтому хватается за матрас, приходя в норму. Медленно шагает к гардеробу, снова терпит боль, тянется к серым штанам, которые остались чуть-чуть влажными, затем замечает футболку, но оставляет её на месте. Подходит обратно к кровати, натягивая нижнюю часть гардероба. — Помоги… Пожалуйста, — кряхтит, напоминая какую-то старушку. Гена вскакивает, надевая сначала одну штанину, а потом вторую. — Можешь толстовку дать? — Какого хрена происходит? Ты можешь объяснить? Ева цокает, сама не понимая, что творит. Снова встает, подходит к окну, отмечая в черепной коробке высоту: первый этаж. Поворачивается к кареглазому, собирая на языке одно предложение, на которое он вряд ли согласиться. — Давай сбежим, я не хочу больше находиться в этом городе, — быстро моргает, ожидая реакции. А нет, все же шанс на исчезновение вместе с ней есть. Зуев хмуриться, но потом вспоминает про два трупа и быстро снимает с себя толстовку, затем подходит к девчонке, помогает надеть её и бежит в одной футболке к пушистой кофте. Накидывает, а потом хватает одеяло с кровати, комкает его и берет в охапку, подбегая к окну. — Идти быстро сможешь? Отрицательно кивает и Гена понимает, что тело всё еще слабое из-за потерянной крови. Но, небольшая доза обезболивающего помогает ей стоять на ногах, медленно передвигаясь. Осматривает с ног до головы, отдает одеяло, затем выходит наружу, а потом берет Еву на руки. Идет быстрым шагом. Выходят за территорию, опускает вниз и дальше идут к трассе, по которой ездят дальнобойщики. Зуев машет рукой, останавливая какую-то машину. Договаривается с водителем до ближайшего города и тот, соглашается, открывая кузов. Ева садится, накрываясь одеялом. — Что за перья? — спросила так, будто не замечала их до этого. Кареглазый отрывает одно от кофты и цепляет его в волосы девчонке. Думает. Долго думает, а затем улыбается в тридцать два, отвечая: — Завалил Мишу и Сырого. — Не Сырого, а «Хромого», — ухмыляется, наблюдая странную реакцию. — Я его подстрелила вовремя… — не хотелось говорить то, что произошло на ферме у Николая Юрьевича. Гена опускает глаза вниз, вспоминая папу, за которого он отомстил. Они отомстили. Улыбается девчонке, а потом садится к ней ближе, укрывая свои ноги белым одеялом. Оно немного запачкалось снизу, но это не самое важное. Прямо сейчас, Горячева Ева Антоновна и Зуев Геннадий Николаевич отмолили свои грехи перед неизвестным человеком и купили билет в счастливую жизнь без тех, кому до сих пор похуй.