When the sun goes wild

      Эта ночь на Пандоре выдалась особенно темной из-за сезона дождей. Плотные густые тучи затянули небо еще до заката, и легкий дождь теперь размеренно стучал по листьям, создавая особую, понятную одной Эйве, симфонию, переливающуюся в воздухе и будто отдающуюся в каждом всполохе биолюминесценции растущих по периметру округи растений.       Ао'нунг пробирался сквозь густую чащу, осторожно ступая за Нетейамом вместе с еще несколькими воинами. За два года жизни лесах Пандоры он прилично здесь освоился, почти не испытывая трудностей, и даже обзавелся собственным икраном, пройдя повторно церемонию Посвящения или Икнимайя, как ее называли сами лесные. Он никогда подумать не мог, что однажды ему придется оставить своего цурака и духовного брата Раху, чтобы оседлать проклятого голубого дракона, но для жизни в лесах это было вынужденной необходимостью для каждого взрослеющего Оматикайя. Его спину и плечи уже давно украшали замысловатые узоры, обхватывающие левое плечо и шею, плавно перетекающие на скулу и свидетельствующие о том, что он теперь полноценный взрослый член Меткайина. Он получил их в свои семнадцать, почти три года назад, когда жизнь в родной деревне все еще была размеренно-беззаботной, а главное безопасной.       Война становилась ожесточенней, и убивала последние лучи надежды на мирную жизнь. За последние пять лет белые демоны продвинулись в сторону Ава'атлу, строя надводные и подводные объекты, планомерно отравляющие воду залива, и теперь Меткайина были вынуждены просить Оматикайя об ответной услуге Утуру. На на'ви шла охота, и двум пострадавшим от этого племенам нужно было объединиться, ведь члены Меткайина теперь тоже были втянуты в настоящую борьбу. И это было для Ао'нунга вопреки его сильному духу пугающе-унизительно. От прежних воспоминаний внутри делалось ощутимо больно, но он привычно натягивал маску безразличия, пряча истинные эмоции глубоко внутри, глушил тревогу бесконечными тренировками и ненавидел небесных демонов с каждой потерей все больше.       Пожалуй, единственное, как он считал, что объединяло их теперь с Нетейамом – эта жгучая ненависть. Но к ненависти ядовитым плющом приплеталось острое чувство несправедливости. Общая беда объединяет, но Салли были теми, кто принес войну в их дом. Он отчаянно хотел бы забыть, как прижимал к себе плачущих мать и сестру, пока отец с маленьким братом на руках раздавал распоряжения, спешно собираясь покидать рифы. И хоть теперь он наконец понимал, каково было семье Салли тогда, когда они впервые ступили на их прибрежные пески, уязвленные и разбитые, но старающиеся сохранять последние частички самообладания и стойкости, это не умаляло ярости. Он предпочел бы никогда этого не знать.       Ао'нунг твердо знал для себя одно – он все еще не принимал этот лес, и лес, вопреки всеобъемлющей любви Великой Матери будто не принимал его в ответ. Он Ао'нунгу кажется противоестественным с самого первого взгляда, колко брошенного исподлобья. Дышит холодным отчуждением и опасно посверкивает глазами прячущихся тут и там диких зверей. Стоит замешкаться – и ты не жилец. Здесь пахнет совершенно по-другому и этот запах ему противен. Чужд с того самого момента, как он впервые уловил его от кожи и волос только прибывших в Ава'атлу членов семьи Торука Макто. Кажется, он возненавидел его еще тогда. А потом он, ступив на влажную замшелую почву, окончательно понял почему – лес, несмотря на яркое многообразие цветов, фруктов и необычайную красоту деревьев и фауны, окружавших со всех сторон пестрым хороводом, насквозь пропах войной. Лес источал аромат металла, утопающих в пламенной агонии деревьев, запах этих дьявольских отродий, но более явно источал аромат крови, оседавшей густым комком на корне языка. И Ао'нунгу было здесь неуютно. На кончиках пальцев навязчиво зудело твердое желание бросить все и вернуться в родное поселение, пропитанное солеными теплыми ветрами, запахом влаги и опаленного Альфа Центаврой песка, перемешанного с небольшими ракушками, ощутимо впивающимися в ступни при ходьбе. Он хотел вернуться домой. Пусть и один. Лес был холодным, горел отчуждением и опасностью, будто охваченный пламенем, от которого здесь было нигде не укрыться, так как, в толщах родных вод.       И, чего уж там скрывать, испытывал легкую зависть к сыну предводителя лесных на'ви, которому все происходящее, казалось было лишь на руку и приносило неимоверное удовольствие. Тот с большим удовольствием перенял на себя часть отцовских обязанностей, явно соскучившись по своей старой жизни.       Нетейам был в крайней степени счастлив вернуться в родные земли спустя пару лет, проведенных среди чужаков, несмотря на то, что теперь уровень опасности в лесах был выше, чем когда они покидали свой дом. Не опаснее, чем на рифах, близ которых были обнаружены и активно добывались ценнейшие по людским меркам ископаемые. Он ярко помнил, когда впервые увидел корабль вблизи залива, первый прозвучавший взрыв, побагровевшую вмиг воду, бездыханные тела цвета морской волны. Некоторые погибли, часть была схвачена прямо в открытом море, и, как выяснилось позже, молодые на'ви были переправлены на базу, но дальнейшая их судьба к всеобщему горю так и оставалась под завесой тайны. И эта неизвестность пугала похлеще лика самой смерти. А потом был долгий путь домой. Не в таких обстоятельствах он мечтал снова оказаться здесь, но причинно-следственные нюансы меркли на фоне тихого удовлетворения, которое возникало при одном лишь взгляде на такие родные лица клана Синей флейты.        Особенное удовольствие ему доставляли ночные полеты, которые старший Салли заимел привычку совершать еще до их отъезда. Было что-то невообразимо-прекрасное в том, чтобы парить над волнами, освещенными отсветом Полифема, но Аваатлу даже рядом не стояла с зеленым океаном шелестящих от ветра ветвей родного леса. В лесу Нетейам мог дышать полной грудью, густые раскидистые кроны дарили ощущение безопасности, хоть и мнимое, пряча среди зарослей, в то время как у моря он чувствовал себя как на раскрытой ладони, где им, неприспособленным к жизни близ вод, бежать от бдящего глаза врага было попросту некуда. Именно тогда в воздухе поселилась непреходящая тревога, неприятно осевшая где-то в районе груди, за последние несколько лет, проведенных в родных местах, так и не утихнувшая, отзывающаяся прямо на месте давно затянувшегося шрама. Беззвучно вторя «ничто не остается забыто». И он не забывал, ни на минуту, мысленно регулярно приписывая плюс один к миллиарду побед врага.       Белые демоны выбирались в лес все чаще, и отряду на'ви иногда приходилось патрулировать даже ночью, важно было не допустить продвижения глубже в лес, вплотную к поселению. Однако, последнюю неделю дела шли из рук вон плохо. Само подразделение, которое люди решили разбить накануне, обнаружить пока никак не удавалось, собственно как и найти следы присутствия здесь чужаков, но эфемерное чувство постороннего присутствия щекотало кончик хвоста, держа в состоянии напряжения. И оказалось не напрасным.       Нетейам даже думать не хотел о том, что могло случиться с малышкой Тук в том случае, если бы военной все же удалось разглядеть ее в полумраке подступающей ночи. Впрочем, как и о том, что сделает с ними отец, когда узнает утром о причине их самовольно организованной ночной вылазки после запрета в ближайшее время покидать округу их поселения, знает, что ему снова придется покрывать Ло'ака, ведь это была именно его затея. Нетейам сопротивлялся долго, но довольно слабо для того, кто не под каким предлогом не нарушит приказ своего отца, и предпочел умолчать тот факт, что ему, вообще-то, и самому до безумия хотел вычислить, где находится их враг на сей раз. Они здесь явно с одной единственной целью, которую преследовало большинство располагавшихся на территории леса подразделений – патрулирование местности с целью зачистки близлежащей к ним территории от синих «аборигенов», как их часто называли люди, невзирая на то, что добрая треть команды RDA уже давно состояла из рекомов.       До того, как им пришлось в очередной раз уйти на поиски нового дерева-дома Салли часто встречал подобных им существ, таких же высоких, с отливающей оттенками индиго кожей, но пятипалых и имеющих более человеческую анатомию, одетых в форменную одежду с именными нашивками, в специализированных жилетах, обхватывающих торс, лямки которых заползали на плечи, плотно облегая. С автоматами и еще кучей каких-то снаряжений наперевес они шныряли по лесу как рыскающие в поисках добычи ищейки, глаза которых горели яростью и жестокостью. Они всем своим видом будто нарочито хотели показать свою принадлежность Альянсу и готовность исполнять все прихоти руководства. В RDA из них лепили бойцов-машин для убийств, не способных к сопереживанию живым существам. Они были способны лишь уничтожать, нарушать баланс. И потому познание милости Эйвы было им недоступно.       Ло'ак бесшумно нагоняет его, тыча локтем в предплечье и призывая замедлиться, прислушиваясь к звукам. Чуткие уши едва подергиваются, пытаясь уловить больше, оба задерживают даже дыхание. В один момент Нетейам явно чувствует, точно сам эфемерный дух Великой Матери щекоткой проникает внутрь, Лорциалом порхает в груди, посылая четко распознаваемый импульс – чужаки здесь, достаточно близко, и сам указывает путь. Воздух становится металлически тяжелым, будто сам лес через невидимую связь передавал каждому из своих детей собственную боль даже на расстоянии.       Где-то неподалеку слышатся крики, а за ними несколько громких выстрелов. Небесные люди были рядом. Старший кивает Ло'аку, приказывая не следовать за ним.       — Я… — тихое возмущение срывается, было, с уст Ло'ака, но тонет в опасно-поблескивающем взгляде напротив. Нетейам напрягается, малейшая оплошность может выдать их с головой.       — Тише. — едва слышно срывается с его губ.       Лицо Ло'ака едва заметно вспыхивает в полумраке ночи, и он обиженно прикусывает губу, хмуря брови и недовольно пыхтя. Ему бы впору уже самому командовать отрядом, но его старший брат по прежнему его старший брат, который героически возложит всю ответственность на себя. Ло'ак злится, но все же уступает, разворачиваясь и скрываясь в тени широких листьев.       Старший Салли твердо решает идти в одиночку и они разделяются. Нетейам, посылая отряд чуть севернее, чтобы взять группировку военных в кольцо, сам уходит далеко вперед, ступая максимально тихо и ловко огибая корни поваленных деревьев. Они где-то поблизости, он это точно знает и чувствует. Юноша затаивается, наскоро переводя дыхание, так же осторожно достает одну из вырезанных им самим стрел и холодными пальцами натягивает тугую тетиву. Кажется, что все это время он дышал вполсилы, боясь, что чужаки могут уловить даже малейший издаваемый им шум. Сердце гулко отбивает ритм, разгоняя адреналин по венам. Всего в нескольких метрах от него слышится шорох растительности и хруст старой ветки, ломающейся под грубой подошвой чужого ботинка. Салли осторожно выглядывает из своей засады, не моргая, и наводит конец стрелы, готовясь вот-вот отпустить тетиву.       

      

      

      

      Ханна нервно выписывает круги хвостом, как можно тише пробираясь сквозь густую чащу, то и дело огибая свисающие с крон корневидные лианы. Волосы от дождя давно промокли, и от ледяных капель, стекающих с пропитанных влагой прядей, по коже то и дело пробегают колючие мурашки, а мокрые насквозь водолазка и штаны совершенно не помогают, неприятно прилипая к телу. Не удерживал малейшее тепло даже надетый поверх бронежилет.       «Обстановка — дерьмо» — думается ей, и это единственная связная мысль в ее голове. Рейн не может сказать, что ей до ужаса страшно, по крайней мере пока, но что-то ей подсказывает, что пробегающий то и дело по спине скользкий холодок все же не следствие непогоды. Единственный распознаваемый сейчас звук – это шорох дождя по листве. В остальном лес как будто вымер, оставляя лишь фантомное ощущение по(ту)стороннего присутствия, от которого прошибало на холодный пот.       Ханна понимает, почему капитан выбрал именно ночь, но было бы глупо полагать, что им удастся обхитрить дикарей такой нелепой уловкой. Ей повезло наткнуться на одного из на'ви накануне вечером, но Рейн не до конца определила для себя, играло ли это им на руку на самом деле. Не встреться они, то дикари бы, может, и не знали их точного местоположения, оставляя шанс на то, чтобы подойти вплотную к поселению, оставаясь незамеченными, но сейчас, она была уверена, аборигены взяли их след. И самое паршивое, что Каллерман об этом не знает.       Автомат как обычно наготове, но его защитная способность всегда вызывала у нее приступ истерического смеха, когда она представляла их – бегающих по земле с пушками наперевес словно живые мишени, против наблюдающих за ними с высоты многовековых деревьев на'ви, живущих в полной гармонии с природой, которая не даст своих детей в обиду так просто. Почти с рождения обучающихся ремеслу великих воинов, передающегося из поколения в поколение, передвигающихся на горных банши и обладающих, в конце концов, смертоносными стрелами, яд которых убивает тебя за считанные секунды. Каллерман с отрядом сейчас были на их территории и полностью оторваны от связи с внешним цивилизованным миром, и ждать помощи в случае нападения будет неоткуда. Соваться в лес в столь малом количестве – маразм чистой воды, устраивать незащищенную маленькую базу прямо посреди него - явный признак слабоумия. В том, что их командование страдало от вышеупомянутого недуга сомневаться теперь даже не приходилось.       Их силы слишком неравны. Было опрометчиво считать, что в тех условиях, в которых сейчас оказался Альянс, утеряв доступ к анобтаниуму и его нетронутым месторождениям из-за урезанного финансирования, их безопасность действительно могла быть важна для RDA. Больше всего ей не хотелось верить, что об этом могли знать Куоритч, Уокер или Зи, так спокойно отправив их, по сути, на возможную смерть. Ни за что, Ханна твердо уверена, что они не могли бы так с ней поступить. За прошедшую неделю ей все чаще хотелось поскорее закончить здесь со всем и вернуться обратно к ним в Адские врата, чтобы снова приступить к своим предыдущим обязанностям и тренировкам. Она могла бы взять группу, в которой обучался Уэйд Рейн, и тогда они бы виделись чаще. Но пока это всего лишь «бы».       Каллерман в паре метров от нее недовольно пыхтит, из-за роста низкие ветви деревьев то и дело бьют его по голове и маске экзокомплекта, будто так и норовя разбить плотное стекло. Весьма заслуженно, думается Ханне, и эта мысль вызывает у нее на лице едва заметную ехидную ухмылку. Первую за последние пару часов. Проветрить задницу именно этой ночью, слоняясь под проливным дождем было его идеей. Рейн в красках представляет, как по возвращении она обязательно залезет в горячий душ и простоит там не менее часа, просто греясь и пытаясь оттереть с кожи почти впитавшуюся в нее грязь, обход закончится через час и еще примерно четверть, если все пойдет хорошо.       Хорошо – значит спокойно. И Ханна прослыла бы трусихой, если бы заявила об этом публично, но такой исход очередной операции устраивал ее больше всего. Ей не пристало марать руки в крови, которые, несмотря на несколько лет, проведенных на Пандоре, все еще оставались чистыми, если так можно было сказать, не умаляя при этом значимость деятельности RDA.       Но, видимо, ее планам не суждено сбыться. Неожиданно где-то неподалеку слышатся испуганные крики части отряда, за которыми следует пара огнестрельных очередей. Как раз с той стороны, куда пол часа назад отправились, отделившись, Каллермановские юнцы, в то время как Ная с Уэллзом свернули в обход поваленных деревьев двигаясь примерно в сотне метров по левую руку параллельно Рейн и капитану.       — Как думаешь, если сейчас сменим траекторию, то найдем кого-то из них живыми? — Ханна нервно прыскает в кулак, не скрывая некоторого внутреннего удовлетворения, пока ее тело продолжает бить мелкая истеричная дрожь.       — Рейн, если сейчас будешь умничать твой следующий ночной патруль будет одиночным, — он зло выплевывает это, его голос слегка охрип от холода и был скорее похож на скрип одного из растущих здесь гигантский деревьев, норовящих присоединиться к куче поваленных полусгнивших стволов.       Он что-то бубнит себе под нос и до Ханны мимолётом долетает особенно громкое «вот дерьмо», и еще какие то ругательства, угасающие в шуме листвы.       — Если доживу до него, — самоиронии ей не занимать.       — Слушай, хорош паясничать, это тебе не в лагере с подростками хвосты друг другу крутить, — капрал практически рычит, стараясь при этом не нарушать допустимый звуковой диапазон, от злости на его челюсти начинают дергаться желваки и он сухо сплевывает себе под ноги, продолжая путь.       Рейн закатывает глаза настолько, что, кажется, готова увидеть свои извилины, и гневно шлепает себя хвостом по бедру. Не только у него здесь нервы на пределе. Капрал напрасно думает, что Рейн настолько же неопытна, как недавно вступившие в ряды постоянных солдат юнцы, у которых молоко на губах еще не обсохло, но разве ему что-то докажешь. Упрямый как черт, и самодовольный донельзя. Будто игнорирует тот факт, что большая часть состава была выбрана из лучших.       Им приходится повернуть градусов на сорок к югу и свернуть в совершенно непроходимую чащу, туда, где только что были слышны голоса. Корни деревьев здесь вздымались над землей, создавая небольшие арки и углубления, сильно замедляющие движения и заставляющие петлять между ними как в лабиринте. В таких обычно часто можно было наткнуться на змееволков. Возможно, на месте они обнаружат пару растерзанных ими тел, в лучшем случае.       Ханна настолько теряется в мыслях, что не сразу замечает неладное.       В какой-то момент жизнь вокруг как будто замирает, не слышно даже шуршания растений и криков пролемуров, природа затаивается, по загривку вдруг ни с того ни с сего начинает ползать мерзкое ощущение, опускаясь и поднимаясь вдоль позвоночника, грудь неожиданно сдавливает. Становится несколько тревожно, и Ханне хочется расстегнуть свой бронежилет, чтобы дать недостающему воздуху попасть в легкие.       За последние годы, которые Ханна официально была закреплена за RDA, она совершила уже несчетное количество таких патрулей и ни разу ей не было так беспокойно, как сегодня. Должно быть, всему виной навязчиво вертящийся в голове неозвученный вопрос о том, что же они там еще могли найти спустя пару часов после встречи самой Рейн с одним из чужаков. Она всегда была уверенна в своих силах, одна из лучших бойцов, которая могла дать фору большинству мужчин, с которыми проходила тренировку. Она выросла в стенах базы под чутким бдением Жницы, ставшей ей почти как мать, хоть и немного суровая.       Ее с детства учили и стрелять, и драться, и оказывать медицинскую помощь, и ориентироваться по местной карте звездного неба. Не было, наверное, практически ничего крайне важного для выживания в условиях дикой природы, чему ее бы не обучили, за это, пожалуй, нужно было сказать отдельное спасибо. Эти люди многое в нее вложили. И все таки предательская дрожь охватывает ее тело, поэтому она идет чуть позади, чтобы не выдать свой тремор. Хотя самого полковника коробит не меньше, но всему виной холодный дождь, так что у нее хотя бы для себя самой алиби имеется. Если подумать, она не знала другой жизни, и она ни за что не признается, что моментами ей казалось, что что-то внутри нее тихонько хотело сопротивляться всему этому, но Ханна предпочитала засунуть это чувство куда подальше, команда – одна большая семья, так ей всегда говорили. Диктовало ли ей навязанное третьими лицами предназначение, или заговоривший в один момент страх за собственную жизнь, особого значения не играло. Окружен – прими смерть с достоинством, и Ханна даже в собственной голове никогда не позволяла ослушаться приказа.       Правило номер два, переиначенное полковником на собственный лад – если оказался в руках врага, то лучше умереть сразу.       — На'ви — существа агрессивные и узколобые, но ко всему прочему очевидно чрезвычайно паскудные. – полковник Куоритч вышагивает вдоль своего рабочего стола прямо перед замершей у входа Рейн.       Он лично вызвал ее на разговор перед очередным заданием, любезно решив выписать пару житейских наставлений, видимо, расценивая ее в прошлом, как достаточно способного ученика, ныне как почти безупречного солдата, но все еще нуждающегося в том, чтобы его твердой рукой направляли на путь истинный.       — Посмотри на Джейка Салли, почему он так легко повелся, как думаешь? Стоило самке раздвинуть перед ним ноги, как он тут же предал свой народ, променял на обезьянью потаскушку. Он так же жалок, как шайка синезадых аборигенов, потому так быстро с ними спелся. Как тебе такое нравится, а, Ханна. Будь внимательна, чтобы в случае попадания к ним в руки какой-нибудь придурок не напел тебе сказок про чистую любовь богини и высшее предназначение, обдурив как пятилетку, и не затащил на свой отросток, обещая жить долго и счастливо в их секте во славу призрачного идола некой матери. Лучше смерть, Ханна, чем предательство семьи. Альянс — это одна большая семья, верно? – он останавливается напротив, улыбаясь довольно несвойственно для него, и глядя ей прямо в глаза, сурово предупреждает:       — В противном случае я сам тебя пристрелю.       Его рот слегка дергается, а желваки на челюсти то и дело судорожно сжимаются, выдавая напряжение.       Не похоже, чтобы это было шуткой, и Ханна испытывает двоякие чувства, слыша это от полковника, но все же легко улыбается в ответ.       — Так точно.       Гребанный армейский кодекс чести под названием «не раздвинь ноги». С того разговора уже года три пролетело, если не больше, но его голос и сказанные в конце слова наглухо врезались в память. Но Рейн может его понять – Джейк Салли, казалось, преследовал полковника даже во сне с тех самых пор, когда видел его в последний раз на корабле в тот злополучный день. Да и любое действие сейчас – это большие риски. Альянс должен быть уверен в каждом, кто напрямую задействован в военном конфликте.       Они огибают еще несколько деревьев и Каллерман шикает на девушку, призывая замереть и спрятаться за близлежащим стволом, пока сам шаг за шагом планомерно уходит далеко вперед. Ханна спускает затвор и на всякий случай выставляет оружие перед собой. Кажется, вокруг настолько тихо, что слышно только ее собственное прерывистое дыхание.       В этот момент какая-то тонкая веточка с тихим хрустом ломается под ногой Каллермана. Еще мгновение спустя его пронзает стрела, проходя почти насквозь. Его тело тяжелым мешком сваливается в заполненную густой грязью и пожухлой старой растительностью лужу. Ханна слышит, как его грудь с тяжелым выдохом покидают остатки воздуха, сопровождаемые глухим бульканьем поднимающейся по глотке крови, быстро заливающей прозрачную маску.       Сердце в этот момент ухает куда-то вниз, и девушка не издавая ни единого звука движется в противоположную, как она рассчитала, от лучника сторону. По хорошему нужно бежать отсюда сломя голову, и постараться предупредить Хагихару и Уэллза. Рейн искренне надеется, что те живы и смогут выйти на связь. Ее тело начинает мелко трясти, но она лишь покрепче стискивает зубы. Старается двигаться бесшумно, насколько это возможно, и переставлять ноги в легком полубеге, но спустя пару шагов неловко оступается и с тихим хрустом подворачивает лодыжку. Та сразу же отзывается разрывающей простреливающей волной и Рейн сдерживает болезненный стон, но решает позаботиться о ней позже.       Все это больше походит на очень плохую шутку, если бы Ханна прежде уже не имела счастья повстречать лесное племя на их территории. Чувства накалены до предела, и все ее тело превращается в напряженную пружину. Идти тяжело, поврежденная нога постепенно начинает неметь из-за чего быстро идти не получатся, но она не сдается, до крови закусывая губу и очень надеется, что это не перелом. Именно в подобные моменты она вспоминает, как же отчаянно хочет жить. Слишком много ею еще не сделано и не сказано, чтобы просто остаться удобрять лесную подстилку, подобно капралу.       Она огибает особенно толстый ствол дерева и разворачивается, сталкиваясь лицом к лицу с пронзительными и несколько ошарашенными желтыми глазами. Оба стрелка замирают на месте, направив автомат и, точно такую же, как в груди Каллермана, стрелу, с капающим с нее ядом, друг на друга.