ФБ-сборник

Название: Человек человеку Автор: fandom Pandora Hearts 2013 Начитка: fandom Pandora Hearts 2013 Форма: начитка фика Пейринг/Персонажи: Винсент Баскервиль, Гилберт Баскервиль Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: NC-17 Размер: драббл, 580 слов Краткое содержание: волка лучше уничтожить до того, как он нападет... Примечание/Предупреждения: * текст написан специально для челленджа * в названии подразумевается латинская поговорка «Homo homini lupus est» («Человек человеку — волк») Ссылка на аудиоверсию: http://pleer.com/tracks/6828220Wjhp Читает: Rina Dia (Rina Dia aka terra inc) Он тонет в крови как в маковом море. Он, Винсент Баскервиль, брошенный, использованный, обманутый. Пламя льется на него сверху — пламя пылающего замка Баскервиль, красное, страшное, обреченное, пламя рухнувшего мира, его последний проклятый закат. «Я здесь ни при чем. Правда ведь? Правда?!» Кровь пахнет солью и медью — алая ржавь на языке, на руках, на лице. И люди вповалку — тут и дальше, будто глупые марионетки, которым разом обрубили все ниточки, лежат, безвольно раскинув руки и ноги, в лужах ржавчины, тошнотворной и липкой. Все вокруг красное, а в голове — белым-бело… — Холодно. Как же холодно, Гил... Январь бросается изголодавшимся зверем — колючий, злобный, выхолощенный от всех цветов, кроме больного белого, хищный и жестокий. Январь не любит компромиссов — или ты жив, потому что под защитой каменных стен, или мертв, потому что на улице. Третьего не дано. — Гил... помнишь, тот богатый человек... Он предлагал нам кров и еду. А взамен требовалось всего лишь... — Нет! — Почему? — Потому. Взамен — ты понимаешь, что он с нами сделает? — Можно и потерпеть. — Нет. Продавать... продавать свое тело... мерзко! — Гил... это тело — кому оно надо? Только есть просит. Слабое, никчемное... бесполезное. Тело-обуза... А могло бы принести пользу... — Тогда проще сразу умереть. Но я тебе не позволю. — Вот как... — Слушай, братишка… Слушай. Я расскажу тебе одну историю. Зубы у Гила стучат дробно-дробно, выбивая рваный неправильный ритм. Но, склонившись над сжавшими грязную дерюгу руками Винсента, — кто-то выбросил ее за ненужностью, а двум детям, бездомным, ненужным, сгодилась, — он согревает дыханием пальцы брата: единственная забота, которую он, как старший, способен сейчас дать. — Я не помню ее целиком. И смысл наверняка другой, но... Слушай, Винс: однажды волк прикинулся человеком и заманил в свое логово доверившегося ему ребенка. Наплел чепухи — вот, я твой друг, и не смотри, что у меня острые уши и длинные зубы... И с потрохами сожрал. — Ожидаемо... Но к чему ты это? — Волки хорошо умеют изображать из себя людей. Слишком хорошо, Винс... Оглянись — где они, настоящие люди? Они вообще есть? В этом мире, где один только голод, стужа, камни, летящие в спину?.. Кха... — Гил, плохо? — Ничего, нормально... Пусть мы здесь в холоде — мы сами по себе, Винс. Мы сами за себя. И мы — вместе. «Я не виноват. Я ни в чем не виноват. Я хотел спасти брата. О, пожалуйста, пожалуйста, не надо...» Труп, скалящий зубы в закостеневшей улыбке, насмехается над маленьким Винсентом — ну-ну, мальчик, ты убил волка раньше, чем он сожрал кого-то, тебе дорогого и важного? Или ты — сам этот волк? «Я не виноват. Не виноват!» Живот у мертвеца вскрыт от пояса до горла — как след от ножа сумасшедшего маньяка-повара, задумавшего выпотрошить и нафаршировать. Расходятся веером желтоватые ребра — сломанный ксилофон, открывающий потемневшие легкие. И этот разрезанный, мертвый, отвратительный, смеется своим искореженным ртом — смеется над Винсентом. И смотрит, так укоризненно смотрит… Не сметь! Мягкая, уже неживая, остекленевшая упругость глазных яблок под злобными пальцами — все равно что застывшее плотное желе. Надавить сильнее, пропарывая ногтями высохшую пленку, помутневшую радужку, податливый белок. Вот так, так — и не вздумай больше обвинять меня, не вздумай на меня смотреть! Что ты знаешь о любви, что ты знаешь о страхе — ты, груда мяса, обеденный стол для червей! Струйки бесцветной сукровицы алеют — смерть, грех, боль сочатся по линиям Жизни и Судьбы. Винсент глубже запускает пальцы в глазницы, выдавливая, выцарапывая, разрывая. В его ладонях глаза, эти мерзкие обвиняющие глаза умершего человека, лопаются, словно спелые плоды. Никто не смеет порицать его. Никто не смеет! Ведь когда-то был январь, была стужа и было обещание, данное не вслух, но уткнувшись носом в шею замерзающего, храброго, гордого, самого-самого любимого брата — одними побелевшими губами, одним беззвучным шепотом: защищать его от любых волков.