Иные

Зал для собраний был тесным и тёмным: ещё бы, ведь горстка восставших уже давно пряталась по полузаброшенным зданиям на окраинах разных дистриктов. Китнисс опротивели бесконечные переезды, но разве кто-то прислушивался к её мнению? Иногда она даже задумывалась над тем, зачем её присутствие вообще требовалось, если большинство опекунов, ставших ей почти ненавистными, до сих пор воспринимали её как взбалмошную неуравновешенную девчонку. Вот и сейчас Хеймитч вполголоса разговаривал с Плутархом, какой-то малознакомый ей мужчина кивал своему собеседнику, и Китнисс чувствовала себя манекеном, на который любуются первые пять минут, а потом перестают замечать. Был только один человек, который смотрел на неё всё время. Цинна тоже был здесь; он почти всегда приходил и неизменно устраивался в углу, закутавшись в плащ. Обычно на него подозрительно косились, но не прогоняли. Китнисс многое бы отдала за то, чтобы тоже накрыться плащом с головой и спрятаться в угол, но она продолжала сидеть в центре комнаты и, конечно же, костюм сойки неизменно был на ней. Снять бы его с себя прямо во время собрания и разорвать в клочки — может быть, тогда на неё обратят внимание? Скоро бессмысленное действо закончилось, и в комнатушке задержалось лишь несколько человек. — Прекрати строить из себя принцессу, — Хеймитч довольно ощутимо, почти грубо хлопнул её по плечу. — Мы уже дали тебе слово однажды. С тех пор твоё мнение не изменилось, а значит, нет нужды выслушивать его раз за разом. Эвердин нехорошо прищурилась. — Тогда зачем же вы настаиваете на моём присутствии? — Мы хотим, чтобы ты выслушала мудрые советы, — начал было Плутарх, и она рассмеялась ему в лицо. После прошлой их атаки Капитолий перешёл в автономный режим, замкнулся, не пуская в себя никого, даже поставщиков: очевидно, президент повсюду видел шпионов и лазутчиков. Однако город не пал, как надеялись многие, каким-то чудом продолжая защищать свои границы и кормить уцелевшее население. Но ресурсы столицы были на исходе. — Мы выжидали достаточно. Плутарх в очередной раз тяжело вздохнул. — Девочка, — горько начал он, — мы с Капитолием сейчас на чашах весов. Его стены охраняет лишь горстка солдат… — Вот именно. В прошлый раз мы легко пробили в них брешь. — …но тогда они не ждали вторжения, а сейчас положат все силы на то, чтобы уничтожить нас. Китнисс провела ладонью по лицу. Она вдруг поняла, что очень устала — по крайней мере, сил спорить со своим наставником и ему подобными у неё не оставалось. Заметив это, Хеймитч неприятно усмехнулся, и скоро мужчины оставили её одну. Вернее, почти одну. Цинна подошёл к ней, едва слышно шурша плащом. Остановился, выжидательно всматриваясь в её лицо. — Ты никогда не высказываешься, — пробормотала Китнисс. — Едва ли мне позволят. Я удивляюсь, как они вообще меня терпят. — Ты всё равно мог бы сделать это, — попросила она. Ей отчаянно нужна была поддержка. Пусть даже его. Точнее, особенно его. — Не думаю, что ты захочешь услышать мои слова, — отозвался он, и Китнисс вздрогнула. — Ты на их стороне, — сказала она и удивилась тому, что её голос не дрогнул. — Почему? Неужели ты не веришь, что мы сможем прорваться? — О, нет — в это я верю. — Значит, ты трясёшься за Капитолий? — мгновенно вспылила Эвердин. — Не желаешь, чтобы от него остались одни руины? Может быть, тебе хочется вернуться туда в одиночку? Взгляд Цинны изменился почти неуловимо, но Китнисс поняла, что сказала лишнее. Она замолчала, пытаясь заставить себя извиниться, но тут бывший стилист снова заговорил: — Поверь, я не хочу этого, но ещё меньше я хочу, чтобы ты уничтожила всех его жителей. Я жил там, я знаю их — они глупые, бестолковые, наивные и порой жестокие, но они не заслуживают того, чтобы всех их зарезали, как свиней. — Нас они резали, как свиней, нет, скорее, натравливали друг на друга, как быков на показном бою, — Цинна ничего не ответил, и ей захотелось вдруг ударить его или хотя бы встряхнуть, чтобы заставить пошевелиться. — Я думала, ты другой. Но ты всё равно останешься капитолийцем. Это слово и раньше не подразумевало ничего хорошего; в последнее же время стало самым чудовищным оскорблением. — Ты тоже казалась мне другой, — глухо ответил он. — Сильной и смелой, стремящейся к справедливости. — Я желаю справедливости. Цинна покачал головой. — Нет. Ты желаешь мести. Зачем он только ходил на эти проклятые собрания? Если бы он только оставался в жилых комнатах, после она могла бы вернуться и рассказать ему всё, а он бы, наверное, обнял её в ответ, и этого бы вполне хватило, чтобы она рассталась со своими тревогами и страхами — пусть даже на одну ночь. А теперь сказанного уже не вернуть, и Китнисс снова чувствовала себя маленькой глупой девочкой. Маленькой глупой девочкой, собиравшейся во что бы то ни было напасть на Капитолий.