scarlet fjord.

Если волку будет за что бороться, он восстанет из мёртвых, отомстит и костьми ляжет.

      На деревянном, шершавом и с легкими щелями меж досками полу распласталась постель. Белыми, хлопковыми, сотканными талантливыми мастерами тканями накрыта мягкая медвежья шкура. На постели лежит обнажённый омега, прикрывающийся лишь такими же белоснежными, как и его распавшиеся по всей подушке волосы, простыней. Вид у него уставший, измотанный до потускневшей радужки. Он гладит длинными пальцами нежнейший лоб младенца, а тот лишь бегает ярко-голубыми глазками по растянутым в улыбке губам.       Окна в хижине завешаны плотными тканями. Поэтому всю комнату наливают светом только горячие свечи, растекающиеся по выкованным в причудливой форме подсвечникам. Всё помещение заполонил запах болотной фиалки: сладковато-нежный, но прячущийся.       Омега оборачивается на скрип половиц, с трудом приподнимаясь на локти. На пороге появляется волк: оборотень-альфа, большой, однако величественно-утончённый с белоснежной, длинной шерстью. Ярко-голубые, абсолютно как и у младенца, глаза выходят из темноты, и вновь вызывают на лице омеги умиротворённую улыбку. Он возвращается к малышу, а уже через пару мгновений к холодному плечу прилегает не менее холодная ладонь.       — Прости, что задержался, Тэхён, — губы альфы ласково и тягуче касаются щеки Тэхёна, а затем и лба новорождённого альфы.       До этого момента вид у него был нервный, взвинченный, а теперь — тёплый, спокойный.       — Сыёль, — улыбчиво тянет омега, притягивая того за воротник белой рубахи.       Альфа с умилённым смехом припадает ближе, накрывает руками плечи, живот, роется носом в сладко пахнущей шее, прикрытой длинными, распущенными волосами.       — Как прошёл разговор в присутствии патриархов? — в голосе появляется еле уловимая обеспокоенность. — Вы долго говорили, я уж успел пофантазировать о самых худших исходах.       Сыёль быстро мрачнеет, стоит только Тэхёну произнести это самое «патриархов». Он выпрямляется на краю постели и громко выпускает воздух из лёгких. Так тяжело, что ещё больше вводит в беспокойство омегу.       — Джин не хочет компромиссов. Совсем никаких. Признаться если, я даже предложил отдать ему часть правления. У стаи может быть два вожака, в нашей истории такое встречается, — словно цитируя собственные слова тогда, выговаривает. — Я предлагал ему всё, лишь бы не сеять в клане тревогу.       — Не хочет компромиссов? — Тэхён встревоженно выпрямляет спину. — Это значит…       — Да, оно и значит.       — Поединок? — светло-небесного цвета глаза вмиг округляются от испуга. — Не надо. Сыёль, не надо.       От беспокойных ноток в голосе омеги младенец начинает хныкать, он его ладонями гладит, успокаивает, сам старается себя в норму привести, чтобы не пугать.       — Ты знаешь обычаи, Тэхён, — альфа кладёт руку на чужое, худощавое бедро, поглаживает сквозь простынь, легонько уголки губ тянет, глядя на сына, быстро тающего под лаской омеги. — Отказаться я не вправе.       Тэхён поджимает губы, сужает глаза, не спуская взгляда с младенца. Сыёль кладёт голову на плечо омеги, ластится, вдыхает запах, успокаивая. Тот сразу выдыхает, отдаётся этому спокойствию, что альфа для него создаёт.       — Ты мне веришь?       — Верю, Сыёль, — вяло, с печалью.       — Тогда ты должен и в этот раз довериться. Всё будет хорошо. Я выйду из поединка живым и останусь вожаком, обещаю. Добровольно тебя и нашего новорождённого сына я не брошу, ты знаешь. Нам нужно ещё имя ему дать, Богине его глаза показать.       — Знаю. Но только силой тебя всё ещё могут столкнуть с вершины.       — Джин, может быть, хороший боец, но я — лучше. Как никак я сам учил его тому, чем сейчас он может похвастаться.       — Не понимаю, как он может так поступать, — бормочет омега, едва ли не переходя на скулёж. В его голове не укладываются тот самый весёлый, романтичный мальчик из его детства, с которым они бок о бок проходили все прелести и ужасы клана Илахи, в маске того оборотня, что сейчас готов перегрызть его любимому глотку за главенство в стае, позабыв о всех чувствах. Это два разных лица, два разных волка, две разных души.       — Каждый альфа однажды хочет вкусить горечь правления, побывать на вершине, доказать свою важность. Это вовсе не значит, что ты потерял друга, Тэхён. Не думай так. Джин не хочет задеть тебя, я уверен.       — Верю, — Тэхён пальцами нежно накрывает распластавшуюся на бедре ладонь и аккуратно на губах улыбку тянет.

∞∞∞

Undergang — Danheim, Heldom.

      Белые волки постепенно расходятся в большой круг на каменистом выступе горы. Это скорее один сплошной камень с чёрно-серыми вкраплениями. Они ходят по кругу, медленно, вальяжно, словно создавая в воздухе воронку, в которую входит старый, уже с трудом встающий на лапы волк. Вой, пронзительный, громкий, который подхватывают все остальные. Его определённо слышит весь фьорд. Не воют лишь трое: Тэхён, по традициям обязанный находиться в облике человека до окончания поединка, женщина-омега и спокойно спящий младенец у неё на руках.       — Сегодня, под глазом Истинной Матери нашей, — раздаётся хриплым, старческим голосом в умах каждого в воронке, — решится судьба клана, судьба стаи и судьба двух ледяных сердец. Ким Сыёль и Ким Сокджин сразятся до последнего вздоха за место вожака. Пускай Истинная Матерь заберёт в свои объятья душу проигравшего, пускай полюбит и воздаст по заслугам, пускай отпустит и позволит прожить ещё одну жизнь среди нас. Истинная Матерь шепотом ветра, скрипом снега и журчаньем воды донесёт нам своё слово.       Старейшина оканчивает речь, склонив голову, впускает в круг двух оборотней-альф, попятившись назад, к выстроившемся патриархам.       Два белых волка. Они не уступают друг другу в размере, но прищурый взгляд Джина скорее похож на пылающее безумство, чем на присущую белым волкам холодность. Сыёль гордо встряхивает загривком, мимолётом улавливает всё такой же обеспокоенный взгляд Тэхёна, на который может лишь мысленно снова проговорить «всё будет хорошо» и с уважением приклоняет голову сопернику. Джин, широко расставляя мощные передние лапы, лишь громко фыркает в ответ, отказываясь проявлять уважение. Волки вокруг останавливаются, смирно садятся стенами, обрамляя площадь поединка.       Старейшина громко даёт знак о начале.       Джин вместе с пылью рвётся с места, в секунду напрыгивая на соперника. Сыёль лишь отпрыгивает в сторону. В его глазах ни мысли о победе. Он даже будто поединок всерьёз не воспринимает, считает это дружеской шуткой или вечерним развлечением для стаи. Да, такое бывает. Но совсем не в этот раз. Сейчас в глубоко голубых глазах Джина на водной морской глади растворяется кровавое пятно. И кровь эту он когтем из шеи вожака добудет. У него шерсть жёстким дыбом встала. Клыки из-под оголяемой в рычании пасти так и жаждут плоти. И в этом желании он снова рвётся вперёд. На камне остаются белые полосы от раскрытой в угрозе лапы. Сыёль снова уходит от удара.       — «Сражайся!» — рыком доносит до вожака Джин.       — «Я не стану тебя убивать.»       Эти слова только больше злят. Благороднее некуда. И это милосердие, благородство вонью по чувствительному нюху проносятся.       Джин предпринимает ещё одну попытку, но в этот раз уйти просто так не даёт. Клыками впивается в лапу, дырявит сухожилия насквозь, стискивая челюсть. Так нельзя. Это низко для воина. Сыёль пытается выбраться, вцепившегося волка резким поворотом почти откидывает в дрогнувшею толпу, но тот прицепился намертво. Джин не отпускает, пока вожак наконец-то не будит в себе зверя, не кусает его за холку, не начинает сражаться, а потом встаёт на задние лапы и бросается на него с новой силой. Сыёль начинает осознавать серьёзность намерений, пытается уйти, чтобы парировать, но тот в раскрытую пасть вонзается. Это боль. Нестерпимая.              Тэхён с места подрывается, уже почти обращается, чтобы выйти туда, защитить, помочь, но старейшина быстро взглядом приказывает сдерживать взбунтовавшегося омегу.       Попытки выбраться из захвата успехом не пахнут. Джин даже лапами на него давит, пасть к земле тянет, чтобы заставить склониться, умереть носом к земле у лап нового вожака. У Сыёля в голове словно что-то раз за разом взрывается, с треском ломается, звонко лопается. Он сопротивляется, но силы отходят на нет. Это внутренний зверь Джина. Ментально тот его вот-вот задавит, а вернее раздавит. Кости ломит. Лапы слабеют. Клыки в пасти всё больше раны треплют.       Этого он никогда не чувствовал. Попросту не осознавал всей силы альфы в собственном ученике. Она словно скрыта была, словно в укромном месте её прятал ровно до этого момента. Прямо под ухом рычание Джина оглушающее. Оно всё громче и громче становится. Сыёль сопротивляться больше не может. Падает, как и хотели от него, мордой к холодному камню. Джин, вкушая привкус приближающейся победы, хватается за чужие лапы.       Хруст костей, громкий скулёж, сходящий на нет, пропитанный ужасом человеческий крик, плач младенца и победный вой.       Тэхён вырывается из ослабевшей на нём хватки, вбегает в воронку и отталкивает гордо наворачивающего вокруг побеждённого круги волка. Джин рычит на омегу в человеческом облике, но почти сразу успокаивается, делает вид, что не видит его. Он, пронзая всё темнеющими глазами каждого, медленно обходит выстроившихся в круг волков. Даёт себя обнюхать, вбивает в головы лишь одно: теперь он их вожак, теперь он главный, теперь он на вершине.       Тэхён ладонью закрывает от ужаса рот, падает на камне на колени. Изломанное, израненное тело волка лежит прямо перед ним. Он не двигается, совсем. Застыл, прислонившейся мордой к земле. Только зрачки в не меньшем страхе бегают. Бывшая белоснежной шерсть теперь окрашена в алый, но медленно витающий в воздухе снег оседает на ней, возвращает былую утонченность. В ушах омеги уже не слышно ничего: ни воя принявших нового вожака волков, ни громкого и испуганного плача собственного сына, ни своих же всхлипываний. Он опускается к бегающим глазам, кладёт голову рядом, промаргивается залитыми слезами глазами, невесомо гладит грязный загривок. Сыёль едва слышно скулит. От этого в горле омеги ком застревает. Тэхён готов вскочить и прыгнуть мёртвым грузом со скалы, лишь бы забрать всю эту боль, глотку самому себе кинжалом вспороть, чтобы уберечь. Но не успевает он и слова сказать, слезу смахнуть, как зрачки застывают. Они сужаются и сразу расплываются по голубой глади.       Вожака больше нет. На его замену пришёл другой.

∞∞∞

Uppsala — Eolya.

      — Ты знаешь правила обряда, Тэхён, — строго говорит старейшина, грубо снимая с тонких запястий медные браслеты. — Но я обязан их повторить.       На омеге осталась лишь хлопковая рубаха, завязки которой на вырезе небрежно свисают, и такие же белые, слегка желтоватые, штаны, больше него в пару размеров. Длинные волосы не блестят, не заплетены аккуратно с медной заколкой на макушке, как прежде, — они безбожно скомкались, падают на плечи тяжелым грузом. Тэхён стоит вот так, посреди окольцованной хижинами вершины, где мимо ходят оборотни клана Илахи, тыкают в него пальцем, жалятся и презрительно фыркают, а рядом читает нотации старейшина под пристальным взором нового вожака и патриархов, уже где-то два часа. Голые ступни пальцами зарылись в тонкий слой снега. Холода он не ощущает. Белые волки попросту не наделены этим даром. Но он — вообще ничего не ощущает.       — Руки законного возлюбленного должны оборвать род прошлого вожака. И оборваться род должен там же, где и рождался: в морском заливе, в объятиях Истинной Матери.       Голубые глаза потухли. В них нет того света. Они пусты. Абсолютно. И определённой точки взгляда у них нет. Тэхён бесчувственное пугало сейчас. Возьми его за руку и потяни — он неподъёмным мешком падёт на землю и не двинется, если носом упрётся в неё до удушья.       Прямо напротив, у вывешенной для сушки рыбы на связанных верёвками ветвях, стоит Сокджин. Его массивные руки сложены на груди, а взгляд всё это время устремлён только на центр площади поселения. Там, где плавящейся восковой статуей стоит омега бывшего вожака. И взгляд его внимательный, изучающий, задумчивый. Тэхён этого не замечает. Он и слова старейшины-то с трудом разобрать может. У него в голове это лишь обрывки. Хотя и без его объяснений он всё и правда прекрасно знает.       — Ты должен решить сам: уйдёшь ли ты к Истинной Матери за безродным дитём своим или очернённым будешь изгнан прочь.       Старейшина разворачивается, бьёт скрученной палкой, которой пользуется для ходьбы, по земле и кивает вожаку о готовности к проведению обряда. Джин, убирая с лица туго и тонко сплетённую косу светлых волос, подходит ближе, отчего старый оборотень, склонив голову, пятится назад.       — Тэхён, — упирая пальцы в широкий, белый, плетёный пояс, альфа приподнимает уголки губ в снисходительной улыбке. Тэхёна он выше на голову, поэтому его недвижимый взгляд теперь утыкается куда-то ему в грудь, где тяжелый кулон с выбитым солнцем свисает с шеи. — Если сделаешь правильный выбор, я помогу тебе. Ты же знаешь и всё понимаешь, ведь так?       Молчание.       Джин касается расписанными снежного оттенка красками костяшками чужой щеки, по которой течёт солёная капля, смахивает её прочь и большим пальцем вытирает влажное пятно под глазом.       — Тебе нужно всего лишь пройти через это сейчас, — голос становится тише, нежнее, — и потом всё будет обязательно хорошо.       Это не он. Не тот Джин, которому в детстве руку подавал, которому душу свою наизнанку выворачивал, которому единственному о любви к Сыёлю с малых лет в ночи рассказывал.

∞∞∞

      Шествие Илахи вниз по скалам, к заливу, — явление издавна редкое. После разделения оборотней на кланы, в часть которых, кроме них, входят: клан Скарлет и Утару, это стало чем-то невообразимо странным. Именно тогда фьорды Истинной Матери поделились на территории. Вершины забрали Илахи, считая себя предками самой Богини, матери и, оттого же, выше всех остальных. Подножье скал отвоевали Скарлет, а поверженные Утару ушли вглубь леса, за водопад. Именно с тех дней Илахи спускались к заливу лишь единицами для добычи пропитания или для проведения обряда, в котором не было нужды последние сотню лет. Однако теперь время пришло.       Тэхён идёт впереди, медленно, страшась сделать неверный шаг. В его руках изумлёнными глазками моргает младенец. Ему на хлопковые пелёнки падают слёзы, одна за другой, без остановки. Он пальцами пытается их словить, непонятливо хлопает ресничками, глядя на искаженное в переизбытке чувств лицо папы с его же рук.       В темноте леса, в её туманном мраке белоснежные одежды Илахи слишком уж ярко выбиваются. Они идут позади. Чётко за Тэхёном вожак и старейшина, которому тяжело поспевать даже за медленно тянущейся толпой. Когда омега на дрожащих ногах почти что останавливается, всхлипывая всё громче и громче, ведь за деревьями уже видна вода, старейшина его палкой толкает в спину, заставляя идти дальше.       Водная гладь, обрамлённая скалами, отражает лунный свет так хорошо, что, когда они выходят из-за густых зарослей к воде, то вдруг становится светло, словно солнечным днём. Только свет этот холодный, пропитанный зимним морозом и страхом. Этот страх Тэхён кожей чувствует, кончиками пальцев касается той ужасающей тьмы. Босые ноги плавно переходят от поросшей влажным, насыщенным мхом земли к каменистому берегу. Становится неприятно, даже больно. Камни, то мелкие и округлые, то крупные и острые на углах, впиваются в кожу на стопах. Пальцев уже касается слегка волнующаяся вода. Она ледяная. Это уж Тэхён отличить может, хотя и не холодно ему вовсе. Он оборачивается, и старейшина ему одобрительно кивает, когда весь клан скрывается поодаль за деревьями. Всё должно происходить тихо, без лишних душ, поэтому близко они не остаются. Тэхён замечает, как отличаются их взгляды. Большинство смотрит с боязнью, кто-то с отвращением, а Джин, чьи глаза ярче всех светятся голубым в темноте, словно бы зло, гневно до дрожи и выжидающе.       Он всхлипывает снова, разворачивается обратно к воде, вглядывается в полную луну на небе, молит Богиню о пощаде, о помощи. Знает ведь, что именно ей душу своего сына и отдаст, но всё равно надеется. Ему просто некого больше просить. Никого не осталось. Тэхён гладит подушечками нежную кожу сына на щеке, сквозь слёзы улыбается на его заинтересованно раскрытые глазки.       — Папа будет с тобой, — ласково шепчет омега, касаясь розовых-розовых губ, — папа уйдёт вместе с тобой.       Прикрывая лицо младенца углом пелёнки, Тэхён крепко-крепко прижимает его к груди и шагает дальше. Туда, где дороги назад уже не будет. Вода касается ткани штанов, бьёт лёгкими волнами по животу, своими густыми руками обнимает его за плечи. Зажмуривая глаза, он проглатывает последние слёзы и позволяет себе опустится в воду полностью. Ладони прижимают сына всё крепче, даже когда он выпускает весь оставшийся в лёгких воздух наружу. Вода, словно ласковая мать, перебирает пряди белокурых волос, раскладывая их в красивом узоре вокруг, ворошит собою лёгкую ткань и гладит холодными пальцами навечно такую же кожу.       В груди разбивается сосуд. То ли это его замёрзшее навеки сердце, то ли ваза завядших цветов любви, но осколки так больно впиваются в тело изнутри, что хочется кричать. Тэхён распахивает в ужасе глаза и тут же кричит во всю глотку. Вернее, он попытался, но воздуха в лёгких для этого не оказалось. В воде, пронизанной светом луны, лицо Сыёля. Самый настоящий его силуэт. Голубые глаза молебно смотрят в душу. Сыёль тянет полупрозрачную руку к сыну. Тэхён дёргается, ногами в воде бултыхает от страха, лишь бы уйти подальше. Но Сыёль всё равно близится. Глаза у него медленно тускнеют, лицо искажается.       — Не делай этого. Тэхён, прошу тебя. Не делай этого.       Его крик звоном колоколов проносится в голове. Рука всё же успевает дотронуться до щеки омеги, отчего всё тело пронизывает ледяными иглами. Словно сотней плетей разом ударили.       — Не делай этого!       Последний раз это доносится эхом. Силуэта нет. Он растворился в воде. Тэхён со страха с трудом снова находит ногами дно, а потом едва ли скребёт силы оттолкнуться. Когда в грудную клетку уже что-то до страшной боли бьётся изнутри, он наконец ловит ртом воздух, жадно хватаясь за него до комков в глотке. Тэхён спиной, толкаясь ногами, кажется, вылезает на сушу, почти падая ею же вниз. Глаза он так и не успевает открыть. Но что-то, словно камень, не даёт упасть назад. Он врезается так сильно, но это что-то и не пошатнулось. Тэхён оттого ниспадает на колени, впивается ими прямо в острые углы щебня, но, игнорируя боль, в панике раскрывает пелёнки. Оттуда на него всё те же глаза смотрят. Но теперь испуганные, так по-детски неосознанно. Он, кажется, даже ничего и не понял. Тэхён улыбается, обнимает младенца, целует в лоб, благодарит Богиню.       — С чего вдруг ты остановился? — слышно сверху. Так грубо, громко, басисто, что дрожью по спине отдаёт.       Тэхён только теперь видит ноги, окутанные в сшитую между собой кожу, оплетают которую небрежно плетённые верёвки. Он поднимает взгляд наверх и застывает с дрогнувшей нижней губой. Он врезался именно в него. Именно в его грудь. Это оборотень-альфа. Высокий, широкоплечий. Таких размеров, что Тэхёну снизу кажется, что он под три метра высотой. И самое ужасное — он из клана Скарлет. Потому что кровавого оттенка глаза на Тэхёна сверху надменно смотрят, а на оголённой большим вырезом груди чёрные узоры остриём выведены и выбиты. Угольные волосы под светом луны сверкают, а тёмный мех, разложенный на плечах, на лёгком ветру колыхается.       — Я… — сглатывает омега, — я…       Слова в горле застряли. Теперь он испуган пуще прежнего. Этот альфа может взять и убить его вместе с сыном только за то, что тот на его земле, а уж за нарушение обряда — тем более. Тэхён быстро бегает глазами за его спиной. Там в темноте леса теперь и красные огоньки, а голубых почти не осталось. Альфа хмурит брови, держа ладонь на свисающем с пояса мече, и Тэхён прочищает горло, соскребая остатки смелости.       — Я увидел его отца, — он чуть приподнимает младенца, чтобы альфа мог его рассмотреть. — Там, в воде, он просил меня не делать этого. Я… я потерял контроль.       Замечая, что никаких слов в ответ не поступает, Тэхён приподнимается на ноги и чуть успокаивается, хотя на него всё такие же мрачные глаза глядят. Одежда прилипает к коже, а пальцы ног вдруг сводит.       — Но я… я сейчас всё сделаю. Я закончу обряд. Простите.       Тэхён разворачивается вновь к воде, но тут же вздрагивает, чувствует вдруг приблизившееся к спине тепло. Этот альфа сделал лишь один шаг и уже едва ли не касается его мокрой спины своей грудью, дышит почти ему в макушку. Всего словно в лёд превращает, который даже от того тепла не тает. Он не шелохнется. Боится попросту. Наверное, смерть настигнет его сейчас. Просто не в водах залива. Ничего ведь страшного. И так, и так — одна участь. И младенец замолк, взглядом на подбородке папы застрял, а может, и на том лице, что сзади.       — Отдай мне ребёнка и следуй за мной.       Звучит это не приказом, а ближе, предложением. Словно бы этих его слов с лёгкостью можно ослушаться, и он сам этого не скрывает. А подошёл он вплотную, чтобы расслышать всё точно мог, ведь голос внезапно стал тихим, походящим на шепот, но менее жёстким он всё никак не становится. И тут-то Тэхён и рыдать прекратил, и бояться, но всё никак отмереть не мог. В голове вдруг ни единой мысли не стало. Как понимать, как отвечать — не знает.       — Ты смеешь прерывать обряд клана Илахи! — гневный выкрик Джина Тэхён разобрал быстро и не глядя.       Быстрые шаги приближаются и уже через пару секунд омега слышит, как тот, громко опустив ногу на камни, останавливается рядом. Повернуться Тэхён боится, даже попросту потому, что за спиной ощущается такой силы жар, от которого он всё же бы расплавился, если бы был из металла или хотя бы воска. И он всё сильнее делается. Почему-то Тэхён уверен, что это означает одно — волк злится. И если сейчас они начнут грызть друг другу глотки, то находиться в самом центре пламени он абсолютно не хочет.       — Вы ступили на землю Скарлет, — отдающим жестянкой тоном произносит тот самый альфа, наконец отпрянув от Тэхёна. Каждое его движение сопровождается бренчанием свисающих металлических колец с пояса и ударами их об рукоять меча в ножнах, поэтому хотя бы представить их нетяжело, находясь спиной.       — Без разницы, чья это земля. Вторгаться в обряд, в обращение к Истинной Матери, не должен сметь ни один смертный. Тем более, такая грязная псина Скарлет, как ты.       Тэхён всё же оборачивается. Он сам теперь нервничает ещё сильнее. Джин просто взял и оскорбил оборотня на его же территории. Не выйдет здесь ничего хорошего, поэтому он уже готовится уносить сына вон. Но на удивление из-за спины альфы с рычанием выпрыгивает волчонок, зло скалится на Джина и уже собирается на него кинуться, но вдруг останавливается. Тот оборотень едва заметным жестом ладони приказывает ему остановиться, и он послушно пятится обратно ему за спину.       — В качестве ваших извинений за вторжение на нашу землю и неуважение к клану я забираю этого омегу вместе с ребёнком, — размеренно, спокойно проговаривает альфа.       У Тэхёна глаза округляются. То ли от страха, то ли от удивления. Сам он уже абсолютно ничего не понимает. Но тут же его за запястье хватает Джин и рывком тянет к себе, чуть ли не уронив от неожиданности.       — Он никуда не пойдёт.       — Это не предложение и выбора у тебя нет, — прищуривает алые глаза мужчина.       Тэхён чётко видит, как чужая ладонь сильнее сжимается на металлической рукояти меча, как и на его собственном запястье рука Джина, который всё больше начинает походить на убийцу Сыёля. Тэхён запах этот чувствует, по лицу видит, по глазам. Он и сам зажмуривается, боясь последствий, младенца к груди прижимает, чтобы тоже не видел.       — Бери любого, — Джин кивает на Илахи позади. — Это омега вожака.       Любого? Омега вожака? Бывшего вожака, он хотел сказать? Но даже если и так, то зачем ему защищать омегу, который в любом случае больше не в клане? У Тэхёна сквозь зажмуренные глаза слёзы снова наворачиваются. Понимать что-то сил нет, а здесь ещё и кисть начинает неметь от такой сильной хватки.       — Этот омега больше не Илахи, раз уж вы пришли на обряд в глубину фьордов, — Тэхён отчётливо слышит и даже жар снова чувствует, поэтому альфа точно подошёл ближе. — Отдай мне его, и я отпущу вас с миром на вершину. Ты ведь трус, не усложняй себе жизнь.       — Ты мне угрожаешь? — цедит Джин.       Тэхён всё же слегка приоткрывает глаза. И всё становится только хуже. Теперь они стоят нос к носу, дышат чуть ли не друг другу в лицо. Они почти одного роста, но тот, чужой, альфа крупнее, а Джин всё равно смотрит ему в глаза так, словно готов наброситься. И Тэхёну остаётся только молить о хоть каком-нибудь хорошем конце. Хотя бы просто закончить обряд и уйти к Богине вместе с сыном. Так было бы легче. В разы.       — Лишь даю понять, что белым волкам у подножья не место. Вас здесь порвут в клочья и никакая Истинная Матерь не поможет.       Джин молчит, желваками нервно играет.       — Ему и ребёнку в любом случае конец. Так почему же ты так упираешься? — альфа острый оскал на губах выводит, чуть опускается к уху оборотня и тихо шепчет, заглядывая за его спину, на голубые огни средь деревьев. — И как твоя стая отреагирует, когда поймут, что новый вожак предаст Истинную Матерь ради очернённого омеги? Уж будут ли они рады, что ты свою любовь поставил выше всех законов Богини? Уж будут ли они благодарны, мучительно умирая от острых клыков воинов Скарлет из-за твоей упёртости?       Тэхён вязко сглатывает, наблюдая, как на лице Джина выравниваются все морщинки, а само выражение становится походящим на безысходное. Слова альфы он слышать не может, но судя по реакции и слабеющей на запястье хватке, всё весьма страшно.       — Можешь ли ты представить, как мои голодные волки будут отрывать куски плоти не только от всех Илахи, но и от этого бедняги с младенцем? А нравится ли тебе мысль, что я своими руками придушу тебя у него на глазах? Голыми руками, даже не оборачиваясь. И тебе обернуться я не позволю — хочу, чтобы он точно видел твоё синеющее лицо. Мы, Скарлет, однажды ведь уже показали, на что готовы пойти ради своей земли и клана. Ты знаешь историю? Слыхал про великую битву за земли с Утару? Тогда крики, кровь и свежая плоть заполонили всё. Даже сейчас ты, вероятно, стоишь на перегнивших останках. Желаешь вершить историю или остаться живым вожаком? Отдай мне омегу и ребёнка. Поверь клятве воина: если прекратишь упираться, в этот раз я пощажу Илахи.       Альфа отстраняется. Его снисходительный взгляд теперь направлен на опустевшее от эмоций лицо. Не сказать, что там страх. Он просто словно потерял душу, её воин за собой утянул.       Джин отпускает запястье омеги и толкает того в спину к воину Скарлет. Тот же кивает ему, прогоняя прочь. И, как бы это ни было удивительно для Тэхёна, Джин разворачивается, перевоплощается на ходу и воем зовёт за собой Илахи, быстро пропадая где-то в глубине леса.       Тэхён огромными глазами смотрит на воина, гладит младенца по спине. Но он и не поворачивается к нему, не говорит ни слова, а неторопливо уходит. За ним и все остальные Скарлет, оставшиеся тогда в зарослях, плетутся. Тэхён, оглядываясь на последнюю убегающую фигуру белого волка, а потом и на воду, уже думает пойти за ним, ведь ничего больше не остаётся, но в бедро упирается чей-то мокрый нос. Это тот самый волчонок. Ему на вид лет четырнадцать максимум. Он настойчиво носом тычется ему в руки, на которых лежит младенец. Хвостом виляет, даже слегка поскуливает, словно просит отдать его, заботливо предлагает понести, но Тэхён жадно прижимает ребёнка к себе покрепче.       — Я не дам ребёнка, — хоть он и пытался сказать достаточно уверенно, выходит всё равно боязливо.       Волчонок Скарлет жалостливо смотрит на омегу ещё несколько секунд. Словно бы ему по-настоящему его жаль, и он искренне хотел бы помочь, но позже со слегка поникшей головой он следует за тем воином, а Тэхён торопится успеть за ними. Ведь, наверное, они его спасли?