Цитринитас

      Паролем, отпирающим дверь в кабинет Снейпа, был список ингредиентов одной из усложненных модификаций Дурманного зелья. Об этом Гарри вспомнил сразу же, стоило ему приблизиться к заветной двери, и усмехнулся всегдашней осторожности Северуса. Даже если бы кто-то и узнал о том, какое зелье открывает доступ к его кабинету, эта модификация наверняка была авторским изобретением Снейпа, так что состава, кроме него самого, не мог знать никто, не говоря уже о том, что настолько длинного пароля не имело ни одно другое помещение в Хогвартсе.       Внутри было в точности так же сыро, мрачно и холодно, как в тот день, когда они с Роном впервые оказались в личных апартаментах декана Слизерина, грозившего им отчислением. Тогда ничто из того, что было хоть как-то связано со Снейпом, не могло вызвать в Гарри ничего, кроме неприязни. Теперь же, оказавшись в запущенном, местами поросшем паутиной помещении, он испытывал смешанные чувства. Судя по всему, доступа сюда с определенного момента не имели даже эльфы, производящие уборку, и момент этот Гарри был очень хорошо известен.       После продолжительных мучений ему удалось-таки развести в камине огонь. Отмерив себе четверть часа для короткого отдыха, Гарри опустился в стоящее рядом с камином кресло, мимоходом отметив его удобство. И раз уж ему придется в течение трех дней безвылазно находиться здесь, занимаясь зельем, это кресло вполне годилось для того, чтобы заменить отсутствующую кровать.       Слушая тихий умиротворяющий треск дров в камине и снежный шорох по ту сторону зачарованного окна, Гарри устало прикрыл глаза и отдался в объятия теплой, укутывающей темноты. При всей абсурдности положения, находясь здесь, в паре десятков ярдов под опустевшим замком, за толстыми стенами, в окружении сотни молчаливо взирающих на него банок с ингредиентами для зелий, многие из которых были далеко не самого приятного вида, он чувствовал себя в безопасности.       Гарри осторожно втянул в себя воздух и сквозь плотную пелену затхлости различил густой травяной запах горькой полыни, переплетенный с пьянящим ароматом густого дыма, идущего от хвойных поленьев. Раньше он почему-то совсем не различал таких нюансов. У этого кабинета, не смотря на всю его запущенность, кажется, была собственная душа, со своим неповторимым ароматом. Горькая полынь и хвоя… Такой же, как у…       В глазах защипало, и Гарри плотно прижал к ним основания ладоней, порадовавшись отсутствию очков, к которому уже начинал привыкать. Дамблдор предупредил его избегать взгляда в собственные глаза… Интересно, почему? Стоило об этом подумать, как где-то внутри тут же зашевелилось неуемное желание именно это и сделать. В дальнем углу на каминной полке стоит небольшое зеркало — до этого Гарри его не видел, но наверняка знал, что оно там. Одно невербальное «Акцио!», и тяжелое, потемневшее от времени зеркало оказалось у него в руке. Подняв его на уровень лица, он осторожно открыл глаза.       Собственное отражение уставилось на Гарри с выражением плохо сдерживаемого изумления. Тот, кого он увидел в зеркале, был старше него как минимум лет на двадцать. Похудевший и осунувшийся, он показался себе беспросветным стариком. Единственным, что осталось прежним, были глаза, если не считать залегших в уголках мелких морщин. Впрочем, и они тоже изменились, став как будто даже больше и ярче на худом землистом лице. Въедливо изучая этого нового Гарри Поттера, он думал об одном: где набраться духу, чтобы приблизиться к Северусу, будучи тем, во что он превратился, и сможет ли тот разглядеть на этом лице глаза, которые когда-то так любил?..

31 октября. 1979

      — Я не для того учу тебя окклюменции, чтобы ты таился от меня, Северус, — высокий голос вернул расплывшейся реальности утраченные очертания. Он стоял посреди обглоданного холодным ветром сада у своего дома, в паре шагов от Темного Лорда. — А то ведь я могу подумать, что тебе есть, что скрывать.       Темные глаза вглядывались в него с такой неистовой силой, что, казалось, еще немного и просверлят в черепе сквозную дыру. Однако он стойко выдержал взгляд и даже попытался улыбнуться.       — Что вы, мой лорд. Я всего лишь упражнялся.       — Ты способный ученик, Северус. Настолько же способный, насколько и преданный… я надеюсь.       — Разве я дал вам повод усомниться, повелитель? Меня ввергает в отчаяние одна мысль о том, что я могу в чем-то не оправдать вашего доверия.       — Разумеется, Северус… разумеется.       Странное существо, ростом с годовалого жеребенка, осторожно вышло из-за толстого ствола сикамора, за которым до этого пряталось. Вечерний свет заиграл в длинной темно-золотой гриве, свисающей почти до самой земли. Он не смог сдержать улыбки. Ступая блестящими копытцами по настилу из пожухлых листьев, жеребенок опасливо приблизился к нему и ткнулся теплым носом в протянутую ладонь. Рука скользнула по мягкой, все еще немного по-детски пушистой черной шерсти с золотистым отливом. Под лаской кожа на бархатистых боках мелко дрогнула, жеребенок поднял изящную голову. Теперь все, что он видел перед собой, — огромные чистые глаза цвета изумруда и крохотный, едва заметный сияющий рог во лбу. Уже не в первый раз он замечал, что это невероятное существо смотрит на него таким же взглядом, каким смотрит на луну. Последнее, судя по тому, что ему удалось за прошедшие недели узнать о повадках единорога, было у того любимым занятием.       Вот уже месяц, как он ухаживал за детенышем черного голделия, которого Эйвери с Макнейром принесли ему через несколько дней после того, как был закончен Эмеральд. Он не видел Темного Лорда с того самого утра, когда тот забрал зелье, заказов на новые снадобья не поступало, и потому был счастлив возможности отвлечься от собственных тяжелых мыслей, бросив все силы на то, чтобы выходить несчастного единорога.       От того, чему он стал свидетелем во время облавы, которую Макнейр устроил на его мать, жеребенок впал в оцепенение, будучи не в состоянии ни пошевелиться, ни атаковать, так что Макнейру с Эйвери не составило большого труда забрать его с собой. Однако дальнейшая судьба единорога оставалась неопределенной. Сколь ни мало Пожиратели смерти были осведомлены о тонкостях нрава такой редкой единорожьей породы, каким является черный голделий, даже они знали о том, что эти существа, если вообще и доверяются человеку, то предпочитают не просто девственных магов, но непременно ярких брюнетов — очевидно, оттого, что чувствуют с ними какое-то тайное, им одним понятное родство. Черные единороги суровы, предпочитают одиночество и из-за этого значительно более избирательны, чем их сородичи. И если отыскать в рядах Пожирателей черноволосого волшебника или волшебницу не представлялось такой уж сложной задачей, соблюсти непременное условие девственности было значительно сложнее.       О том, почему выбор пал на него, зельевара, не имеющего существенного опыта в уходе за магическими существами, он понял практически сразу. Эйвери и Макнейр принесли ему единорога в надежде избежать наказания за проваленное задание. Эйвери буквально умолял его сделать что угодно, лишь бы только животное выжило, ссылаясь на то, что заполучить единорога — желание самого Темного Лорда. Так, не имея никаких иных важных занятий, все свое внимание в течение всего октября он сосредотачивал на несчастном жеребенке.       В Хогвартсе студентам доводилось иметь дело только с британскими единорогами и обычными голделиями, черные же голделии были большой редкостью, и правил их содержания в неестественных условиях ни в одной из книг ему обнаружить не удалось. Поэтому было принято решение действовать больше по наитию.       То, что такой подход себя оправдал, стало очевидно уже на четвертый день. Жеребенок постепенно вышел из состояния оцепенения, стал понемногу есть с рук и мог подолгу лежать, положив голову ему на колени и наблюдая своими невероятными глазами за тем, как кружатся в прозрачном осеннем воздухе опадающие листья сикамора. Стоило легонько подуть ему в глаза, как жеребенок начинал смешно моргать и щуриться, но не отворачивался, а наоборот, тянул мордочку вперед и подавался еще ближе. Ему определенно нравилась эта игра. Они могли подолгу сидеть в саду, окруженные согревающими чарами, или играть в расположенной неподалеку от дома дубовой роще. Единорог быстро исследовал местность, но для прогулок предпочитал раннее утро, сумерки, а то и вовсе поздний вечер. В вечерние часы ему особенно нравилось лежать на мягкой пожухлой траве и наблюдать за тем, как его спаситель упражняется в заклинаниях или осваивает очень сложную магическую технику, позволяющую летать без помощи каких бы то ни было посторонних предметов. Это была магия усовершенствованного, высочайшего уровня, и, как дал понять Темный Лорд, совершенно ему необходимая. Он упражнялся, упрямо превозмогая свой страх высоты, по нескольку часов к ряду ежедневно, и вскоре начало получаться довольно неплохо. Во всяком случае он больше не срывался раз за разом вниз, как это случалось прежде, во время занятий с Темным Лордом. Возможно, потому, что теперь, взмывая в усыпанное жемчужными звездами темнеющее небо, знал — снизу на него устремлены прекрасные изумрудные глаза существа, которое его впервые по-настоящему любит. И пока они смотрят на него, он ни за что не упадет.       Как-то раз, вернувшись после очередной вечерней прогулки в дом, он мимоходом взглянул в зеркало в прихожей и обмер. Что-то произошло с привычно обитающем в этом зеркале Северусом Снейпом, причем произошедшее было настолько фантастически невероятным, что он несколько секунд вообще отказывался верить своим глазам. Из зеркала на него смотрел юноша безупречной красоты, подобную которой ему если и приходилось видеть прежде, то лишь на полотнах великих художников, наделяющих своих натурщиков чертами, которыми они в действительности, однако, никогда не обладали. Но тот, кого он видел в зеркале не был портретом. Вне всякого сомнения, это был он, Северус Снейп. Лицо — бледное, изящно очерченное, с тонкими суровыми бровями и прозрачными тенями на скулах, темные волны спадающих на плечи волос выразительно оттеняли кожу цвета слоновой кости. Вокруг глаз исчезли глубокие тени, теперь они пленительно сияли, маня смотрящего в них в неведомые глубины, в черную искрящуюся бездну. Губы непроизвольно приоткрылись, он улыбнулся, и это была самая завораживающая улыбка из всех возможных. Рука потянулась к отражению, идеальной формы пальцы коснулись холодного стекла и взгляд затуманился призраком тоски из-за безнадежности желания коснуться собственной тени. Внезапно опомнившись, он понял, что по ту сторону зеркала ничего нет, оно всего лишь отражает его самого. Впервые в жизни, глядя на собственное отражение, он не мог сдержать ликования.       Картину столь радикальных изменений дополнило совершенно преобразившееся тело, что было замечено во время принятия вечерней ванны.       Причина перемен стала понятна, когда он обнаружил у себя в волосах золотистый волос из гривы единорога, очевидно, запутавшийся в них в то время, как он играл с жеребенком. Это благословенное существо провидело в глубине его души и явило миру образ и отражение его внутренней красоты. По крайней мере, так ему хотелось думать. Не смотря на свою специализацию, он ни разу в жизни не применял хорошащих зелий, в гордости своей считая такие меры чем-то недостойным. Однако теперь все было иначе. С помощью нехитрого заклинания он закрепил волос голделия на своей голове, надежно скрыв его он посторонних глаз. Его новый облик не был обманом. Наоборот, теперь он выглядел таким, каким был на самом деле.       Оценив невероятные свойства волос черного голделия, он надеялся, что через некоторое время, когда единорог чуть подрастет и окончательно окрепнет (пока что не стоило умышленно лишать его силы), он позволит срезать у себя несколько прядей, которые в будущем можно будет использовать как ингредиент для новых зелий.       — И как чувствует себя твой питомец, Северус? — Темный Лорд скользнул цепким взглядом по ласкающемуся к чужой руке единорогу. — Макнейр сказал мне, что жеребенок болен. Я велел им с Эйвери привести обычного британца, а они вместо этого устроили облаву на самку черного голделия. Что само по себе значительно лучше, кто спорит, если бы у них только хватило ума и ловкости ее привести… Этих двух идиотов от моего гнева спасло только то, что они не упустили хотя бы детеныша.       Жеребенок повернул голову к Темному Лорду и осторожно принюхался. В ярких зеленых глазах полыхнула странная вспышка, хотя, впрочем, возможно, это только показалось. Наверняка, учуял невероятную мощь и непреклонную волю этого человека. Он успел узнать, какова бывает воля у людей. Но у того, кого он с таким интересом теперь обнюхивал, она была невероятная, почти нечеловеческая.       — Он чувствует себя превосходно, мой лорд. Макнейр ошибся, жеребенок полностью здоров, это вовсе не травяная болезнь. Он перенес тяжелую травму и именно поэтому впал в оцепенение. Эйвери рассказал, что Макнейр убил мать на его глазах. Я читал, что они очень верны, а некоторые из видов единорогов и вовсе не отходят от тела того, кого любили, пока не умирают сами. Но он крепкий мальчик, с нервной системой у него все в полном порядке. Так что ласка и хороший уход ему были необходимы в куда большей степени, чем снадобья.       Жеребенок отступил от Темного Лорда, помедлил несколько мгновений, после чего, не сводя широко распахнутых изумрудных глаз с Волан-де-Морта, попятился на Северуса, пытаясь встать между мужчинами.       — Смотрю, он привязался к тебе, — жесткие губы дрогнули в усмешке.       — Мы много времени проводим вместе, ему ведь нужно гулять.       — А ты к нему?       Голова привычно склонилась в легком полупоклоне. Заметив не отпускающее тело жеребенка напряжение, он протянул руку и успокаивающе прошелся ладонью по теплой влажной шее. Больше всего хотелось, чтобы ему позволили оставить голделия у себя. Но просить он не смел. Впрочем, может быть…       — По правде говоря, Эмеральд мне дался нелегко, мой лорд… а ему удалось меня отвлечь. И я был бы вам невероятно признателен, если бы…       — Больше, чем просто отвлечь, насколько я вижу, — медленно проронил Темный Лорд. — Выглядишь гораздо лучше, чем когда-либо прежде… Ты стал красив, Северус. Невероятно красив.       Он почувствовал, как к щекам прилила кровь, а по спине пробежали мурашки. Если память ему не изменяла, это был первый раз, когда он слышал комплимент собственной внешности, он никогда не имел иллюзий на свой счет. И пусть своим нынешним очарованием он всецело был обязан магии голделия, в этих жестких устах ценность сказанных слов возрастала в тысячу раз. Темные глаза пожирали его с восхищением, которое можно было бы спутать с вожделением, если бы только он мог себе позволить допустить подобную мысль.       — Ты уверен, что жеребенок полностью здоров?       И этот голос!.. Так говорить мог только он. И только с ним. Никогда и ни к кому не обращался он с такой интонацией, чем приводил в отчаяние многих, и особенно Беллу, которая так и льнула к Темному Лорду всем своим существом, в то время, как во время собраний Ближнего круга именно он, Северус, не смотря на свою молодость, удостаивался самого почетного места по правую руку от повелителя. Только с ним, даже на людях, он говорил так ласково, что, вне всякого сомнения, его ненавидела не одна Беллатриса. Таким всесильный Темный Лорд был только с ним.       — Да, мой лорд, — беззвучный ответ застыл где-то у кромки непроизвольно прикушенных губ. Неспешными скользящими шагами Темный Лорд сократил расстояние между ними и протянул бледную руку к его лицу. Длинные тонкие пальцы жестко сжали подбородок, поднимая голову и вынуждая смотреть в глаза. Большой палец коснулся ранки на нижней губе, размазав по ней кровь.       — Я очень доволен тобой, Северус.       Дыхание Темного Лорда становилось все тяжелее, хотя, возможно, у него просто разыгралось воображение. Зрачки расширились настолько, что поглотили всю радужку, а неподвижный взгляд с хищным прищуром был устремлен только на цель. И этой целью был он… так близко… до покалывания в пальцах, до мурашек на коже…       Какая-то призрачная теневая завеса всегда ощущалась в непосредственной близости с повелителем. Завеса, отделявшая Темного Лорда от всего мира, ничтожной частью которого был и он сам. И все же она колебалась при каждом его мимолетном прикосновении. Временами казалось, что ответное прикосновение смахнет эту тень, и он окажется совсем рядом, готовый принять на себя всю боль повелителя, впитать в себя все до последней капли. И Темный Лорд наверняка узнавал его страстное стремление по пристальному взгляду преданных черных глаз, по беспокойному блужданию рук. В такие моменты он внезапно прерывал разговор, подходил совсем близко и, так же захваченный этой мучительной близостью, молчаливо вглядывался в его лицо. Но чем ближе становился он к повелителю, тем сильнее угнетала его эта разделяющая их тень. Темный Лорд раз за разом дымом ускользал из его рук, чтобы спустя мгновение снова окутать с головой.       — Мне нужно Всевозможное зелье, Северус.       Как внезапный удар под дых. Взгляд переместился с затягивающих в пучину безумия темных глаз на губы, отчего-то произносившие совсем не то, что ему сейчас так отчаянно хотелось услышать.       — Но, мой лорд, я никогда прежде его не готовил, и… — он даже не пытался скрыть недоумения, — у меня нет тауматагории. А без нее…       — Тебе ее доставят через несколько часов, — с показным безразличием ответил Темный Лорд, как будто речь шла о слизи флоббер-червя, а не о редчайшем растении с легендарной магической силой. — Тебе известно, она цветет на праздники, всего четыре раза в год, в том числе на Хэллоуин. Но мне нужна не просто эссенция всех потенций, Северус. Я хочу зелье, которое пробудит скрытые силы моего тела и возвратит ему то, что было отнято временем.       Несколько секунд они стояли молча, просто смотря друг на друга, после чего Темный Лорд резко подался назад.       — Война идет не первый год, Северус, и, ты должен это видеть, я начал стареть. Тело не подчиняется меня так, как это было в молодости. В том, что касается восстановления жизненной силы, ничто не сравнится с кровью единорога, не так ли?.. Почти ничто, — не выдержав обжигающего пристального взгляда, он нервно облизнул губы и снова склонил голову. В шаге от него жеребенок, шумно втянув воздух, поднял уши и повторил его жест, но глаз при этом не опустил, продолжая смотреть на Темного Лорда в упор. — Ты приготовишь мне усиленную модификацию Всевозможного зелья с кровью единорога в составе, запас на двенадцать месяцев. Жеребенок не большой, но, думаю, крови должно хватить.       Точно окаченный волной леденящего ужаса, он отшатнулся. Поднять руку на это чистое доверившее ему свою жизнь существо, даже если это было приказом Темного Лорда, он был неспособен. До последнего хотелось верить, что он ослышался.       — В чем дело, Северус? Боишься проклятия? Но ты ведь сам сказал, что эта тварь к тебе привязалась.       — Нет.       Он испугался звука собственного голоса, прозвучавшего в ответ. Черная бровь удивленно изогнулась.       — Что ты сказал?       — Я не стану этого делать… повелитель.       В самом деле, к его обычному глубокому мягкому голосу примешалось нечто новое, какой-то жесткий стальной тон, от звучания которого он вздрогнул сам.       Единорог прижал уши, тихонько фыркнул и ударил копытом.       — Это твое последнее слово? — Темный Лорд переменился в лице, теперь оно напоминало чужую неподвижную маску. — Что ж, в таком случае попробуем иначе… Говорят, они готовы отдать жизнь за тех, кого полюбили. Поглядим, как долго он сможет на это смотреть… Круцио!       Заклятие сбило его с ног прежде, чем он успел осознать происходящее. Тело пронзила невыносимая боль, выбив, точно раскаленным хлыстом, весь воздух из легких, так что он не мог даже закричать. И все же сквозь толщу ослепляющей боли он сумел разглядеть, как возвышающаяся над ним тень с дрожащими расплывчатыми очертаниями совершила бросок в сторону Темного Лорда, как в следующий момент все пространство сада осветилось яркой зеленой вспышкой, и совсем рядом, всего в паре футов от него что-то крупное с глухим ударом упало на землю, разметав пожухлые листья.       Прошла целая вечность, прежде чем он, наконец, смог вобрать в себя холодный, напитанный смертью воздух, и закричать. Закричать так, что, казалось, треснули ребра. Яростная выворачивающая наизнанку боль разрывала его изнутри, хотя действие Круциатуса уже давно прекратилось. Запрокинув голову, он что было сил вцепился дрожащими пальцами в собственные волосы. Слезы жалили глаза, точно в них залили щелок.       — И что дало тебе твое благородство, Северус? — в тихом шипящем голосе, доносящемся откуда-то сверху, слышалось нескрываемое пренебрежение. — Пожалел глупую тварь? Не захотел замарать рук? Ну что ж, вот она, мертвая. А руки замарать тебе еще придется… и не раз — в этом можешь мне верить. Одного ты не учел. Последнее слово, так или иначе… всегда остается за мной.       Темный Лорд смотрел на него сверху вниз с такой ненавистью, с такой оскорбительной, наотмашь бьющей по лицу отчужденностью, что пальцы невольно впились в судороге бессилия в землю.       — К сожалению, эта туша больше ни на что не годится. Вместо того, чтобы склониться в решимости принять за тебя смерть, он решился меня атаковать. Глупое создание… Тебе должно быть известно, алхимическое вещество в организмах живых существ теряет свойства, если смерть наступает вследствие темномагического проклятия. Ты лишил меня средства, на которое я очень рассчитывал, Северус. И следующий случай неизвестно когда представится, спроси своих друзей, легко ли им удалось заманить в ловушку его и его мать… Однако, кровь единорога вполне можно заменить, Северус. И я думаю, ты хорошо знаешь, чем… — волна повелительной магии жестко подняла его на ноги. Колени подгибались, как будто на ногах были перерезаны сухожилия. — Признаться, я не хотел использовать человеческие жидкости, но ты не оставил мне выбора. И я даю тебе шанс искупить свою вину. Сейчас… Давай. Я хочу видеть.       Темный Лорд, не разрывая взгляда, демонстративно медленно провел языком по губам, слизав при этом, кажется, всю оставшуюся в нем выдержку. Сердце билось где-то в горле, ноги после пережитого Круциатуса все еще предательски дрожали. Он чувствовал себя зверем, загнанным в угол.       Конечно, он знает: чтобы сперма алхимика не утратила свою силу, она должна быть отдана добровольно. Но зачем это все, разве повелитель мог в нем усомниться? Он ведь готов отдать ему всего себя до последней капли, даже теперь, не смотря ни на что. Темный Лорд желает видеть? Что ж…       Собравшись мыслями и сделав глубокий судорожный вдох, он опускает все щиты и на грани сил всматривается в застывшее лицо прямо перед собой. Он не станет даже пытаться защититься от вторжения. Пусть видит. Пусть знает, что испытывает его… а кстати кто — слуга? Сторонник? Друг? Ученик? Фаворит? Что он испытывает всякий раз, когда повелитель смотрит на него вот так. Властно, собственнически, непреклонно. Пусть знает о том, настолько всепоглощающее и отчаянно-страстное чувство прячется за броней, в которую он в своем малодушии себя упаковал, и которую теперь бросал к ногам Темного Лорда, содрав ее, как будто вместе с кожей. Он больше не хотел быть ребенком. Мальчишкой, который трусит, стараясь спрятать свою уязвимость за окклюментивными щитами. Спрятать то, что в конечном счете — он это знал наверняка — способно его уничтожить. Но если Темный Лорд действительно этого хочет, пусть это произойдет. Сейчас. И будь, что будет.       Злая улыбка архаичного демона (губы Темного Лорда были плотно сжаты) сверкнула где-то в глубине холодных глаз. Она оскалилась на него, послужив красноречивым ответом на все его сокровенные мысли, возложенные, точно внутренности жертвенного животного, к ногам повелителя.       — А мальчик, оказывается, стал совсем взрослым, — тихий голос и голова, склоненная набок… Темный Лорд рассматривал его с внимательным пренебрежением, словно насекомое. — В своем ли ты уме, Северус! Неужели ты и вправду мог подумать, что я стану делать это своими руками? Или… ты нафантазировал себе что-то большее? Пользуешься тем, что не могу просто заставить? Напрасно. Это гораздо проще, чем ты думаешь. Вот увидишь, всего несколько минут — и у тебя не останется других желаний.       Еле уловимая теплая волна прокатилась по телу, сметая на своем пути все, что могло бы оказать сопротивление — протесты, вопросы, сомнения… Сейчас было важно только одно: дать повелителю то, чего он так хочет. Чего до кровавых всполохов перед глазами хочет и он сам… Рука медленно потянулась к ряду пуговиц на брюках, неспешным движением высвобождая болезненно ноющую плоть. Холодные пальцы коснулись чувствительной кожи. Шумно втянув в себя воздух, он несколько раз в неторопливом темпе провел ладонью. С губ сорвался рваный вздох, и он прикрыл в изнеможении глаза. Внезапно захлестнувшее состояние блаженства было так непохоже на его собственное… Он хорошо знал этот симптом. Два года тренировок не прошли зря, и реакция была молниеносной. Еще мгновение и он полностью возобновил над собой контроль. Он не станет делать этого под Империусом.       — Даже так?.. — явно впечатленный, но при этом пребывающий в полной готовности получить желаемое, Темный Лорд, до этого томно следивший за каждым его робким движением, в несколько быстрых шагов оказался рядом и застыл в нескольких дюймах от его молящего о прикосновении тела.       — Ты знаешь, что мне нужно, Северус. И не надейся, что окажешься сильнее.       От внезапно резкого толчка он потерял равновесие и снова упал на землю, голова запрокинулась назад. Руки и ноги сковало невидимыми нитями, лишив его последней возможности к сопротивлению. Темный Лорд навис над ним, плотоядно улыбаясь. Сильная ладонь уперлась в его грудь, жестко вжимая в лиственный ковер. В смущении он закусил губу, понимая, что полностью утратил контроль над собственным телом, теперь оно всецело принадлежало Темному Лорду.       За внезапно возникшей вспышкой острой боли где-то глубоко внутри против воли начало зарождаться горячечное возбуждение, в несколько секунд охватившее пламенем все его существо, будто он сам был не более, чем кучкой сухих пожухлых листьев. От Северуса Снейпа не осталось ничего, кроме хриплого дыхания и удушливого жара, который безжалостно заполнил все внутренности. Кипящая кровь прилила к напряженной плоти, он инстинктивно прогнулся в пояснице и надрывно выдохнул. Голова кружилась от нехватки воздуха… Возбуждение, не имеющее ничего общего с наслаждением. Темный Лорд хотел одного: чтобы он, не выдержав происходящего, сам стал умолять повелителя взять — нет не его, сам он был совершенно не нужен — но ту заветную жидкость, которую могло дать его, алхимика, тело. Жидкость, дающую жизнь и восполняющую жизненные силы.       Он понимал, что не может сопротивляться, не может отстраниться. Грудь рвано вздымалась при каждом вдохе, а на выдохе все накрывала плотная удушливая тьма и нестерпимый жар. Все нервные окончания будто разом оголились. Пот градом катился по вискам, заливая глаза, а изнывающая плоть лишь бесплодно лихорадочно пульсировала, грозя вот вот разорваться от невыносимого напряжения. Он не смог сдержать мучительного стона. Сознание уплывало, казалось, он стремительно теряет последние остатки разума. Хотелось только одного — чтобы это все, наконец, закончилось… Пусть лучше он умрет. Пусть все это закончится.       И он сбежал от боли и мучения. В глазах потемнело.       Над ним раскинулось чистое весеннее небо, а в нос ударил такой знакомый аромат дикого клевера. Наконец-то он был дома. Все, что было в нем готово умереть, вдруг ожило и затрепетало, окунувшись в мягкое тепло, принявшее его в свои объятия. Ласковые руки обвили разгоряченное, истерзанное неутолимой жаждой тело, обещая избавление.       Искушение увидеть лицо было невообразимым. Но он чувствовал, он точно знал: всего один взгляд, всего одна мимолетная слабость — и он потеряет ее навсегда. Она безвозвратно канет в бездну, а вместе с ней и все, что стоит того, чтобы держаться за эту жизнь. Из последних сил держа глаза закрытыми, он поддается безумному желанию, с каждым выдохом отчаянно толкаясь в мягкое влажное тепло, повторяя, точно в бреду «я с тобой… я с тобой». Сердце бьется так сильно, будто хочет напоить эту призрачную иллюзию собственной кровью, излить в нее всю свою жизнь. Снова, и снова… и снова.       Наконец, захлебнувшись в сладкой судороге этим ослепительным обморочным светом, он застонал от резкой жгучей боли и мучительного удовольствия. В изнеможении удерживая обращенное к нему и небу лицо в дрожащих ладонях, он накрыл такие желанные губы своими, с почти осязаемым ужасом осознавая, что они совершенно холодны. Не выдержав, распахнул глаза и сдавленно захрипел на пределе сил — похоже, голос ему тоже отказал.       Последнее, что он видел, перед тем, как вернуться — остекленевшие, безжизненные глаза цвета изумруда. Глаза, как у лани.       На долгое мгновение он затерялся в абсолютной пустоте, но вскоре со всей безжалостностью оказался вытолкнут во влажный, топкий холод, впившийся в мокрые от слез щеки ледяным прикосновением. В отчаянных попытках восстановить сорванное дыхание он сделал несколько натужных вздохов, ощутив вместо цветочного луга тошнотворный металлический запах. Все звуки доносились до сознания будто из-под толщи воды: голос ветра в пышной кроне сикамора и хриплое, почти неразличимое дыхание где-то совсем рядом. Долгая минута ушла на то, чтобы понять причину — из ушей, не переставая, хлестала кровь.       В следующую секунду липкий холодный воздух, подобно змеиному жалу, прорезал высокий язвительный голос:       — Даже на это ты, выходит, не способен… Жаль.       Вместе с осознанием смысла сказанного вернулась та же жгучая, безумная боль и то же дикое отчаяние. Измученную плоть, которая, тем не менее, оставалась совершенно чистой, нестерпимо жгло, и он снова натужно застонал. Значит, он кончил, не излив ни капли семени. Все ушло куда-то внутрь, как вода в бесплодный песок.       Но все же было еще кое-что… Нечто, от чего нервы грозили взорваться в судорожном рыдании, в нечеловеческом вое. Его впившиеся в землю пальцы дрожали, как листья на дереве у него над головой, и он не был в состоянии их унять.       Пылая тихой убийственной яростью, Темный Лорд опустился к нему и ледяным шепотом подтвердил догадку, заставляющую сердце загнанно биться в судороге отчаяния.       — Ну что? Понравилось тебе то, что видел? Отныне так будет с каждым, с кем ты пожелаешь соединить свою плоть. Ты возомнил о себе слишком много и зашел слишком далеко, Северус… а за гордыню нужно платить. Тебе стоит быть благодарным. Всякий другой на твоем месте не отделался бы так же легко.       Через секунду убийственный взгляд погас. Загадочно чужая, черная тень поднялась от земли и качнулась высоко над ним на фоне злого багрового неба.       — Я жду Всевозможное зелье, Снейп.       Впервые Темный Лорд назвал его ненавистным магловским именем. А после, взметнув подолом мантии листья, развернулся и ушел, прежде, чем измученным человеческим останкам, в которые он превратился, удалось собраться с мыслями и вымолвить хоть слово вдогонку шороху, удаляющемуся с тихими равномерными шагами.       Очнувшись утром после тяжелого, мучительного забытья, он понял, что лежит на схваченной первыми ноябрьскими заморозками земле, прижавшись к еле теплому боку своего голделия. Ну, конечно, он просто видел дурной сон! Ужасный бессмысленный сон, в котором он бросался на своего питомца, как обезумевший дикий зверь, хрипел и бился, точно в припадке. Они просто снова играли до самой ночи и, совсем вымотавшись, так и уснули в саду. Но почему тогда так холодно, что он едва может пошевелиться?.. Ах, да, разумеется, за несколько часов согревающие чары совсем перестали действовать. И жеребенок, похоже, тоже совсем замерз…       Приподнявшись на дрожащем локте, он легонько подул в широко распахнутые зеленые глаза, с замиранием сердца ожидая, что они знакомо сощурятся, жеребенок потянет к нему свою мордочку и потрется теплым бархатным носом о щеку. Но единорог не шевелился. Подняв похоже совсем утратившую чувствительность руку, он бережно коснулся окоченевшими пальцами гладкой черной шеи, на которой больше не ощущался пульс.       В памяти всплыли безликие строки из книги о единорогах, о том, что если у матери голделия умирает жеребенок, она долго-долго лижет ему нос, лижет уши, облизывает его всего без конца, снова и снова. И случается, что после этого детеныш возвращается к жизни… Но мать его голделия уже давно мертва. А сам он проклят, и никогда не сможет дать жизнь ни одному существу.       Посреди залитого блеклым солнечным светом сада кошмарным воспоминанием все еще стояла призрачная черная тень.