18 декабря. 1998
Он лежит на чем-то мягком, слева от неизвестного источника такого же мягкого приятного жара. Это было первое, что осознал Гарри, когда очнулся от вязкого не то сна, не то видения, а точнее — чужих воспоминаний десятилетней давности. Голова была совершенно пуста, рука безвольно свесилась вниз. Пошевелив пальцами, он почувствовал, как коснулся жесткого ворса. Мантикора. Еще мгновение — и взгляд уперся в высокий резной потолок кабинета профессора Рабанриха. По замысловатому узору плясали рыжие блики — похоже, хозяин наконец-то соизволил развести в камине огонь. Собравшись с силами, Гарри приподнял голову, и его взору предстал сам Рабанрих. Вальяжно расположившийся в своем кресле напротив (кресло, на котором обычно сидел Гарри, он, судя по всему, трансфигурировал в софу) некромант всем своим видом воплощал олимпийское спокойствие. — С возвращением, Гарри, — отсалютовал он серебряной чашей. Гарри попытался сесть, но внезапно осознал, что лежит все еще без одежды, небрежно прикрытый одной только собственной мантией. Вовремя спохватившись, он успел удержать уже было собравшееся упасть на пол черное полотнище и натянул его едва ли не до подбородка. — Все получилось, сэр? Мне удалось? Что с крестражем? — Все в порядке, не волнуйся. Теперь крестраж — это ты, — Рабанрих отпил из чаши, после чего взмахом руки отлевитировал ее на каминную полку. Только сейчас Гарри понял, что некромант ни разу за все время не воспользовался палочкой. Если она вообще у него была. — И, исходя из того, что ты жив, и находишься во вполне здравом уме, я могу сделать вывод, что все прошло прекрасно. Гарри, ощущая сильную слабость во всем теле, откинулся на подушку и, несколько раз моргнув, уставился в потолок. В глазах, не смотря на отсутствие очков, не было привычного тумана — он видел каждую деталь деревянной резьбы четко и ясно. «Возможно, без них ты будешь видеть лучше…» Так странно. — Сколько я проспал, профессор? — Около пяти часов, — отозвался Рабанрих. — Я перенес тебя сюда, предположив, что лежать на софе тебе будет немного удобнее, чем на каменном полу. Итак. Свою часть договора я выполнил. Что намереваешься дальше делать ты? Сердце, до этого натужно отмерявшее удары, казалось, на мгновение замерло, после чего забилось с удвоенной силой. Конечно, помощь Рабанриха не была актом доброй воли. Некромант помог Гарри воссоединиться с крестражем только потому, что был заинтересован в достойной оплате за оказанную услугу. И никакая иная оплата, кроме его, Гарри, души для мага была неприемлема. Что ждало его после того, как это случится, Гарри не знал, и старался об этом не думать. Не один раз он оказывался разменной монетой в игре, последней ставкой в которой была чья-то жизнь. Или же смерть просто держала его за руку с самого рождения… Казалось, он принадлежал ей куда больше, чем жизни. Он, убивший отца и мать еще в колыбели, он, приведший, пусть даже и невольно, к ней стольких людей, которым еще жить и жить, это он-то — Повелитель Смерти?! Смешно. Скорее, она не забирала его себе только потому, что оставаясь в живых, он помогал ей год за годом собирать богатый урожай. Теперь, пережив самого себя на полгода, он больше не собирался изворачиваться или прятаться. Больше ни к чему. И если ему предстояло сыграть в эту игру еще раз, он сделает это по всем правилам. Но прежде сделает то, ради чего только и стоило возвращаться. В тот раз. Гарри попытался перевести взгляд на Рабанриха, но с удивлением обнаружил, что ему это не удалось. Похоже, в обмен на воскрешенное зрение, глазные яблоки просто перестали вращаться в глазницах, так что смотреть он теперь мог только прямо перед собой. — Сэр, я… — Дамблдор сказал мне, что ты пообещал ему завершить некий алхимический цикл, — Рабанрих держался как-то подчеркнуто отстраненно. — И поскольку, как мы уже говорили, обеты, данные мертвым, священны, я даю тебе несколько дней форы. Скажем, до Рождества. Он не должен терять время. Собравшись с силами, Гарри поплотнее завернулся в мантию и поднялся на ноги. Все пути, которыми он когда-либо шел, так или иначе вели его к одному человеку. Хоть по эту, хоть по ту сторону. — Мне нужно с ним поговорить. Я пойду, сэр. Спасибо вам. — Ну нужно благодарности, Гарри, мои старания вскорости будут вознаграждены сполна. Дрожащими от слабости руками Гарри подобрал одежду и направился к выходу. Уже возле самой двери он обернулся и, вперив в некроманта прямой немигающий взгляд, тихо сказал: — За то, перенесли меня на диван. И можете не беспокоиться, ваши услуги будут оплачены той ценой, о которой мы условились. Прощайте. Перейдя в учебный кабинет, Гарри кое-как оделся и натянул обувь. Несколько шагов по направлению к тяжелой двери, ведущей в коридор, дались ему с большим трудом. Стоило Гарри приблизиться к выходу, как дверь перед ним самостоятельно распахнулась, и где-то рядом, как будто над самым ухом, в тишине прозвучало: — До встречи.***
До рассвета оставалось чуть больше часа, и опустевший без студентов Хогвартс спал, погруженный в тихий декабрьский сон. Насилу передвигая ноги, которые, как и все тело, казалось, подчинялись ему теперь ровно наполовину, и погруженный в путаные мысли, Гарри миновал дюжину не менее путанных коридоров и оказался, наконец, у лестницы, ведущей в кабинет директора. Горгулья на входе как всегда без лишних слов пропустила его внутрь. — Гарри, мальчик мой! Как успехи? Дамблдор не спал, и стоило Гарри закрыть за собой дверь, как он тут же встрепенулся в своем кресле и жестом пригласил юношу присесть. Судя по состоянию Гарри, это было бы не лишним, но он проигнорировал предложение, оставшись стоять прямо напротив директорского портрета. — Превосходно, профессор, — при виде замершего в предвкушении Дамблдора, Гарри не смог удержаться от иронии. — Все прошло как нельзя лучше. Профессор Рабанрих предпринял все меры, чтобы я не испытывал неудобств. — Замечательно! — просиял Дамблдор. — Я в Герпии и не сомневался. Когда до Гарри дошел смысл сказанного, он замер с расширенными глазами, при этом, кажется, совсем забыв, как дышать. Было ощущение, что его без предупреждения окунули головой в ведро со льдом. Сколь ни мало Гарри был осведомлен в древней истории магии, это имя кое-что значило для всякого, кто хотя бы один раз переступал порог Особой секции хогвартской библиотеки. Допустить мысль о том, что преподавателем в школе состоял величайший мастер Темных искусств за всю историю магии, чей возраст перемахнул за два тысячелетия!.. У Гарри в голове творилось черт знает что. — Как вы сказали? — ошеломленно переспросил он. — Герпий?.. Герпий Злостный, изобретатель крестража?! Но это же… он же… Не может этого быть… — Я полагал, ты и сам уже успел догадаться, кто он, — невинным тоном ответил директор. — Альбус… — Гарри подался вперед, не сводя глаз с Дамблдора, которому, судя по тому, как он переменился в лице, от этого неподвижного взгляда явно стало не по себе. — После всего, что случилось, вы толкнули меня на то, чтобы заключить договор на посмертие не просто с некромантом, но с самым могущественным темным магом в истории, который, к тому же, еще и фактически бессмертен! Зачем?.. У ваших чертовых мистификаций вообще хоть где-нибудь есть предел?! В лукавых искорках, пляшущих в глазах директора, Гарри увидел ясный и однозначный ответ на свой вопрос. — Это справедливо, что ты злишься, Гарри, — помолчав минуту-другую, примирительно ответил Дамблдор. — Но подумай, не является ли уже одно то, что ты сейчас стоишь здесь, готовый, и, должен заметить, вполне способный разнести кабинет директора древнейшей школы магии, результатом этих самых чертовых мистификаций? Без них ты бы погиб, еще будучи годовалым ребенком. Не сумев сдержаться, Гарри бесшумно рассмеялся. — Неужели вам и вправду было дело до этого? Вы погубили десятки людей! — И спас тысячи, — тут же парировал Дамблдор. — Потому и сейчас, я прошу тебя, просто поверь мне, Гарри, поверь на слово. Впрочем… даже это больше не нужно, в том, что происходит, я уже не участник, — точно желая быть как можно лучше услышанным, Дамблдор наклонился вперед. — Поверь в Северуса. Доверься ему. Я полагаю, что теперь, когда ты начал узнавать его ближе, ты понимаешь, что он совсем не тот человек, которым всегда пытался казаться. Ты можешь ему верить. — Вы хотите сказать, что ему по силам отменить наш договор с Рабанрихом? — Нет, Гарри, этого я не хочу сказать, — откинувшись на спинку кресла, Дамблдор свел в характерном жесте кончики пальцев. — Этот договор заключен по всем правилам, он свою часть выполнил, и теперь дело за тобой. Гарри в ответ лишь усмехнулся. — Значит, у меня нет шансов. — А этого я тем более не говорил, — поспешил заверить директор. — Но поскольку я не хочу, чтобы у Герпия возник хотя бы намек на основание упрекнуть тебя в недобросовестности, я не стану раскрывать тебе всех карт сейчас. Тебе придется умереть. Яркое воспоминание, подобно такому, которое требовалось для того, чтобы призвать патронуса, внезапно воскресло в груди Гарри. Хотя, конечно, именно это воспоминание в последнюю очередь можно было назвать счастливым: семь месяцев назад он стоял на этом самом месте, услышав из этих самых уст эти самые слова. Но почему-то теперь, так же прислушиваясь к ударам собственного сердца и так же сознавая, что удары эти сочтены, он не испытывал страха. Не испытывал тяжести, которая обрушилась на него могильной плитой тогда, в ночь на второе мая. — История повторяется? — улыбнулся он. — История всегда повторяется, Гарри, — со всей серьезностью ответил Дамблдор. — Так или иначе. Возможно, потому, что в этот раз смерть была следствием его собственного выбора, а возможно потому, что Гарри знал — в этот раз его жертва будет принесена не для того, чтобы отнять чью-то жизнь, а для того, чтобы жизнь вернуть, мысль о том, что через несколько дней ему придется умереть не вызывала в нем протеста. Дамблдор пытался заронить в нем зерно надежды на то, что каким-то фантастическим образом у него снова появится шанс вернуться… Хотя какие у него шансы обвести вокруг пальца этого всесильного некроманта? А у Северуса?.. В груди странно защемило. Станет ли Снейп что-то делать для него теперь, когда на кону больше не стоит победа над Волан-де-Мортом и над ним не тяготеют обещания, которых он не в силах нарушить? Сам Гарри совершенно не хотел возлагать на Северуса никаких обязательств, он просто хотел помочь. Помочь человеку, к которому был чудовищно несправедлив, которому оказался столь многим обязан, и к которому чувствовал нечто гораздо более сильное, чем вполне объяснимая признательность или благодарность. Чем было это чувство — Гарри не знал, но чем бы оно ни было — именно оно направляло его с той самой ночи, когда сработал делюминатор. И он, неожиданно даже для самого себя, действительно решил просто поверить старому волшебнику на слово. И хотя Гарри не представлял даже приблизительно, что там у Дамблдора на уме — что само по себе не то, чтобы было чем-то новым, — одно он знал наверняка: Альбус Дамблдор никогда не бросал слов на ветер. Гарри провел рукой по волосам, откинув челку с горячего лба. Не смотря на дикую слабость, он чувствовал, что внутри горит, словно в лихорадке. Вероятно, это не имело сейчас такого уж большого смысла, но все же у него оставались еще кое-какие вопросы. И другого шанса задать их у него, скорее всего, не будет. — Что с моими глазами, профессор? Дамблдор довольно кивнул, как будто только и дожидался этого вопроса. — "Совиный взгляд", Гарри. Ты ведь не можешь посмотреть в сторону, не повернув головы, верно? Если бы ты себя сейчас видел, то узнал бы, что глаза у тебя стали намного ярче обычного, но я тебе категорически не советую пока что смотреться в зеркальные поверхности. Видишь ли, совиный взгляд — очень редкая особенность, чаще всего он появляется у прорицателей в момент, когда они начинают пророчествовать. — Но я ведь не прорицатель, — нахмурился Гарри. — Ты проводил ритуал с зеркалом, и поэтому твоя ситуация так же во многом зеркальна, в сравнении с обычными, — без единой заминки ответил Дамблдор. — После него у тебя открылась способность созерцать внутри себя не будущее, а прошлое. Большинство прорицателей от природы обладают очень плохим физическим зрением, твое же сейчас многократно улучшилось. И в отличие от тех, кто считывает тайные образы, так или иначе касающиеся судеб внешнего мира, твоя магия сейчас по большей части направлена во внутрь. Совиный взгляд останется с тобой до тех пор, пока цикл не завершится. Сейчас ты перешел к альбедо, на этой стадии с души смываются все загрязнения, ее субстанция очищается и просветляется, выкристаллизовывается ее новое качество. Чтобы пройти ее достойно, тебе придется забыть о суждениях, Гарри, забыть о том, что ваш с Северусом опыт очень сильно разнится, забыть о возможности отрицать хотя бы что-то в том, что тебе о нем открывается. Ему самому с этим не справиться, груз пережитого слишком тяжел, и слишком многое он не в состоянии себе простить. Он не имеет к себе достаточной любви для этого. Поэтому сделать это нужно тебе. Пока эта хранящая воспоминания часть его души сплавлена с твоей, у тебя есть такая возможность. С той самой минуты, как он пришел в себя после проведения ритуала, Гарри пытался понять, изменилось ли что-то в его ощущениях. После того, что он узнал из четырех коротких воспоминаний Снейпа, бывшего в то время его ровесником, после того, как увидел Волан-де-Морта его, Северуса, глазами… Все это было настолько непохоже на его собственные чувства и реакции, что Гарри пребывал в некотором замешательстве. Готовясь к воссоединению с крестражем, он настраивался совсем на другое. Он ожидал, что вместе с частью души Снейпа в него вольется его столь привычная желчность, жесткость и холодная язвительность. Но ничего этого он пока что не прочувствовал. Как будто речь была о совершенно другом человеке. С детства склонный к меланхолии Северус привык воспринимать мир как угрозу существованию того, что представляло для него ценность, поэтому все его стремления были направлены на поиск такой силы, которая смогла бы противостоять любой угрозе. И поскольку задача во что бы то ни стало сохранить то, что составляло смысл его жизни, была для Снейпа с детства важнее всех остальных, выходило так, что его выборы и действия не ограничивались ни нормами морали, ни нормами закона, ни привычными представлениями о добре и зле. Будучи ребенком, он, очевидно, не раз подставлял себя под побои отца, чтобы уберечь от них мать, ради нее же отказался от использования великого дара, сулившего ему не менее великое будущее, из-за него же отказался от всяческих попыток раскрыть свои чувства Лили и по-настоящему сблизиться с ней. Он скорее соглашался пожертвовать собой, чем тем, без чего не мыслил своего существования. В школьные годы он, как однажды выразился Сириус, «шнырял повсюду и вынюхивал», чем занимаются те, кто, по его впечатлению, мог представлять угрозу — для него, для остальных, для Лили, за которую боялся больше всех. Но его старания ни разу ни в чем не были востребованы. За все годы учебы никто из преподавателей не сделал ровным счетом ничего для того, чтобы человек, чьи способности впоследствии приводили в восторг самого Волан-де-Морта, почувствовал свою значимость в волшебном сообществе. Винить Северуса за то, что он раскрыл свои таланты вблизи Темного Лорда Гарри не мог. Он пришел к нему не для того, чтобы служить идеалам Темной стороны, он пришел к нему в поисках силы, которая была бы способна отразить любую угрозу, с которой Северуса могла столкнуть судьба. И в этом Волан-де-Морт его не разочаровал. Он сумел раскрыть в нем эту силу, более того, он — первый и единственный — учуял ее сразу, едва лишь на него взглянув. Хотя всей силы Северуса, как и силы Гарри, очевидно, не знал. — Профессор… Я еще хотел спросить, — углубившись в размышления, Гарри устремил взгляд в сторону окна, за которым яркая луна то появлялась, то ныряла в растянутые по небу пятна бегущих темных облаков, и не заметил, что Дамблдор на портрете задремал. При звуке его голоса директор тут же очнулся ото сна и весь обратился во внимание. — Рабанрих сказал, что тело алхимика способно творить удивительные вещи… что эликсир жизни находится внутри меня… Я не совсем понимаю… — Это действительно так, Гарри, — негромко ответил Дамблдор. — Биологические жидкости организмов алхимических существ обладают уникальными свойствами, которые могут быть как чрезвычайно полезными, так и крайне опасными. Поэтому всякому, кто решает воспользоваться этими свойствами, стоит быть предельно осторожным. Главная ошибка, которая в перспективе может очень дорого обойтись искателю подобного сокровища, состоит в попытке добыть эти жидкости силой. Гарри продолжал смотреть в окно, и Дамблдор продолжил: — Попробую объяснить на известном тебе примере. Реддл допустил огромную ошибку, когда взял твою кровь для ритуала возрождения. Алхимия не может использоваться для целей черной магии. Если это происходит по инициативе самого алхимика, он лишается дара, как это произошло со мной, когда я пытался уничтожить кольцо Реддла. Если же алхимическая субстанция извлекается из человека насильно, то того, кто рискнет это сделать, поражает проклятие, в чем-то схожее с проклятием единорожьей крови. Только раз в пятьдесят сильнее. В теле алхимика четыре жидкости являются носителями величайшей жизненной силы, и кровь — одна из них. Так что взяв твою кровь для своего нового тела на кладбище, Реддл сам подписал себе приговор. — И в чем суть проклятия крови единорога, профессор? Наконец-то у него появился повод задать вопрос, вызвавший в нем живой интерес еще на первом курсе. — Видишь ли, Гарри, единороги — это тоже алхимические существа, — Дамблдор говорил тихо и отчетливо. — Все без исключения части их тела обладают удивительными свойствами преобразовывать материю. Они способны не только исцелить любые раны, но и наделить человека совершенным по силе и красоте телом. Правда только в том случае, если единорог пожертвует часть своей силы добровольно. Сделать это может только прирученное животное, да и то лишь в исключительных случаях. Каковы у человека шансы приручить настолько дикое, осторожное и недоверчивое создание, ты, полагаю, понимаешь сам. Они видят людей насквозь и потому сторонятся их… не без оснований. А вот насилие над алхимическим существом неизбежно оборачивается проклятием. В случае с насильным взятием человеком единорожьей крови, его собственная кровь становится проклята. От такого человека отворачивается сама жизнь. А поскольку кровь служит связующим звеном между телом и духом, она оказывает влияние как на одно, так и на другое. От проклятия крови и тело, и дух начинают медленно разлагаться изнутри. — Поэтому Волан-де-Морт не боялся проклятия, используя единорогов? — медленно проговорил Гарри, рассеяно глядя в скованное морозным узором окно. — Когда их для него убивал Квиррелл, он весь удар принимал на себя, поскольку у Волан-де-Морта тогда не было своей крови, ведь так? Так же, как не было и до возрождения на кладбище. Потому ему и понадобилась моя. — Именно так. Но тут он переиграл самого себя. Он всегда был до нездорового осторожен в том, что касалось его личной безопасности. А вот с тобой прогадал. Он не знал, что ты алхимик. — Вы хотите сказать… Погодите, профессор… Кошмарное озарение приложило его по затылку с силой, которой позавидовал бы любой бладжер. По телу пробежала волна ужаса. Выходило, что Дамблдор был заинтересован в том, чтобы Гарри участвовал в ритуале возрождения Волан-де-Морта едва ли не в большей мере, чем младший Крауч? И то, что ему пришлось пережить на том кладбище — совсем небольшая плата за возможность подсунуть Темному Лорду «кровь врага», которая окажется для него разъедающей тело и остатки души отравой… Дамблдор выдержал пылающий праведным огнем взгляд и глубоко вздохнул. Он не смутился, не отвел глаза в сторону. Вместо этого он на несколько мгновений спрятал покрытое морщинами лицо в ладонях. Стыд, боль, усталость?.. Кто поймет! Одно было очевидно — в своем предположении Гарри не ошибся. Никто не решался заговорить первым, никто не нарушал молчания. Тишина прерывалась только надрывным дыханием Гарри и тихим посапыванием директоров на портретах. Выдержав достаточную, по его мнению, паузу, Дамблдор опустил длиннопалые руки и, наконец, произнес: — Мне очень жаль, что так вышло с несчастным Диггори. Но давай оставим эту тему, Гарри. Тебе предстоит нелегкая работа, и будет значительно лучше, если ты сосредоточишься на этом. Я надеюсь, ты нашел в воспоминаниях Северуса необходимый момент? Гарри, призвав на помощь всю свою выдержку и благоразумие, понял, что Дамблдор, как ни крути, а все-таки был прав. Сейчас у него действительно были дела поважнее, чем копание в событиях уже завершенного прошлого, пусть даже теперь оно и предстало перед ним совершенно в ином свете. — Когда Северус готовил Эмеральд для Волан-де-Морта? — уточнил он. — Да, нашел. Я не видел сам процесс приготовления, только то, что было после, но, думаю, смогу вернуться к этому. — Как долго его готовить, узнал? — Три дня. И насколько я успел уловить, оно чувствительно к душевному состоянию зельевара, — Гарри постарался максимально напрячь собственную память, чтобы не упустить существенных деталей. — Эмеральд — зелье отчаяния, зелье действительно алхимическое, и потому качественно приготовить его может только тот, кто может передать субстанции собственное безнадежное состояние. Во всяком случае, закончив приготовление, Северус чувствовал себя ужасно. Правда, я не успел понять, что именно ему помогло приготовить это зелье, что вызвало настолько сильную душевную боль. В то время его положение было довольно устойчивым, для многих в кругу Пожирателей и вовсе завидным… Да, он занимался по заказу Волан-де-Морта довольно страшными зельями, и уроки, которые Реддл ему давал, не были для Северуса безболезненными, но все же я чувствую, что там имело место что-то другое. — Совершенно верно, Гарри, — подтвердил Дамблдор. — Для приготовления Эмеральда зельевар в самом деле сам должен находиться в отчаянии. Чем оно сильнее, тем больше сила самого зелья. И по личному опыту могу сказать — то, что у него получилось, вышло чертовски сильным. Когда Северус сообщил мне, что готовил его в девятнадцать лет, я до последнего самоуверенно полагал, что смогу сопротивляться действию напитка. Но ты видел, как все обернулось. В него была вложена не просто абстрактная меланхолия, но огромная душевная боль, замешанная на чем-то личном. Гарри прикрыл глаза, сосредоточившись на воспоминаниях о том утре, когда Снейп отдавал Волан-де-Морту свежеприготовленный Эмеральд, и ответ вдруг сам собой всплыл в его голове, как будто вынырнул из воды. — В таком случае я, похоже, знаю что стало причиной этой боли… и почему во время разговора с Волан-де-Мортом у Северуса не было ни единой мысли об этом. Он использовал окклюменцию, не хотел, чтобы Волан-де-Морт понял, — Гарри открыл слезящиеся глаза и устремил немигающий взгляд на лицо Дамблдора. — Мама с папой ведь поженились в сентябре семьдесят девятого, верно? Короткий кивок послужил исчерпывающим ответом, и Гарри снова отвернулся к окну. Почему все же Северус скрывал свои переживания от Волан-де-Морта, с которым, судя по тому, что Гарри успел увидеть, у него были довольно близкие и доверительные отношения? Первый ответ лежал на поверхности: Снейп, не смотря на всю расположенность к нему Темного Лорда, а может быть именно из-за нее, не хотел раскрывать того, что в глазах Волан-де-Морта обличало его слабость. Ведь тот крайне презрительно отнесся к чувствам, которые Северус питал к Лили, едва только узнал о них при их первом знакомстве. С другой стороны, стена, за которой Снейп скрыл переполнявшие его в тот момент эмоции, была настолько непробиваемой, что Гарри задался вопросом: не делал ли Северус этого потому, что усматривал в Волан-де-Морте для Лили угрозу, которая могла стать реальной уже тогда, стоило Темному Лорду узнать, насколько сильные чувства обуревают его фаворита по отношению к маглорожденной волшебнице? Реддл мог простить Северусу его глупую юношескую влюбленность, но мириться с ней не стал — он вытравлял ее в Снейпе каленым железом едва ли не с первой встречи, и по прошествии двух лет наверняка был полностью уверен в том, что своей цели добился… В этом случае какие на самом деле отношения связывали Северуса с Волан-де-Мортом, и не ревности ли последнего опасался Снейп, блокируя перед ним свои чувства? Мысли Гарри были прерваны голосом Дамблдора. — Я уверен, что у Северуса в кабинете есть все необходимое для приготовления зелья. Ступай прямо туда и постарайся сделать так, чтобы тебя никто не видел. А Минерве я скажу, что отправил тебя в Лондон с поручением. Искать тебя не станут. Гарри пришлось совершить над собой существенное усилие, чтобы вернуться к предмету разговора. Он сделал несколько шагов к портрету. — Но кабинет Северуса закрыт и не впускает внутрь никого с того самого дня, когда он… покинул школу. — Сейчас для тебя это не будет препятствием, можешь мне верить, — успокоительно проговорил директор. — А вот в отношении процесса приготовления зелья я тебя проконсультировать не могу. Да это и не к чему, у тебя внутри находится консультант гораздо лучше меня. Ты справишься. — Но как быть дальше, профессор? Мне нужно будет выпить зелье сразу, как только оно будет готово или… — Ни в коем случае. Твоя первоочередная задача — понять, что является к нему антидотом. Выпить Эмеральд нужно не раньше, чем ты будешь уверен в том, что тебе доступно противоядие, и ты сможешь дать его Северусу в момент передачи части души из крестража, которая сейчас находится в тебе. Иначе эта часть воссоединится с ним, но его душа по-прежнему останется расколотой. А наша с тобой задача — помочь ей восстановить свою первородную целостность, утраченную в момент убийства. — Но, профессор, — нахмурился Гарри, — Северус ничего не говорил Волан-де-Морту о наличии противоядия, когда отдавал ему Эмеральд. — Возможно, в тот момент он сам не знал о его существовании. — Как так? — Зелье было экспериментальное, своего рода алхимическая импровизация, к тому же у Северуса не было прямой задачи создавать к нему антидот, — Дамблдор снова сложил пальцы домиком и постучал указательными по кончику длинного крючковатого носа. — Покопайся в его более поздних воспоминаниях, Гарри. Я уверен, что противоядие существует. Он сам говорил мне об этом. Но стоит быть предельно осторожным, по его словам получить антидот крайне сложно, к тому же он очень недолговечен. Гарри задумчиво кивнул, прошелся несколько раз вдоль стены с портретами, после чего снова отошел к окну. — Тебя еще что-то тревожит? Не стоило даже надеяться, что Дамблдор не заметит… Гарри тяжело вздохнул. — Я просто не уверен, профессор… я не знаю, как передать ему эту часть души. — Разве? Неужели Герпий не рассказал тебе, каким путем эта субстанция переходит от одного существа к другому? — по тону голоса Гарри слышал, что директор улыбается. Это раздражало. — Он сказал, что люди в этом смысле мало отличаются от дементоров. — Технологически — так и есть. Хотя я бы на его месте выбрал более жизнеутверждающее сравнение, — про себя Гарри согласился. — Так что тебя смущает? — Мне нужно будет… поцеловать его? Дамблдор медленно поднял брови. — Только не говори, что тебе самому этого не хочется. — Я не об этом, Альбус! — взгляд у Гарри оставался твердым и ясным, но щеки пылали. — Просто… я не уверен, что он вообще захочет меня видеть… после того, что я ему наговорил… Он так на меня смотрел… — Ох, уж эта молодость! — всплеснул руками Дамблдор. — Гарри, ты, практически не раздумывая, согласился на смертельно опасную сделку с некромантом, добровольно пошел на темномагический ритуал воссоединения с крестражем (не думай, что я не знаю, чего он тебе стоил), решился собственноручно приготовить и выпить эссенцию отчаяния — и ни на одном из этапов я не наблюдал в тебе ни капли сомнения или смущения. А теперь что же? Гарри дышал, как после долгого забега. Дамблдор сжалился. — Я попрошу Аберфорта поговорить с ним, подготовить. Не волнуйся, он не оттолкнет тебя. — Разве в Кабаньей голове тоже есть ваш портрет, сэр? — осторожно спросил Гарри. — Разумеется, — бодро отозвался директор. По проницательному взгляду можно было догадаться — он наверняка знал, о чем Гарри хотел его спросить. — А вам известно, как там… ну, я хочу сказать… — Северус в порядке, Гарри, — улыбаясь, ответил Дамблдор. — Но ему очень не хватает тебя. За окном начинало светать. Гарри понял, что если он хочет добраться до подземелий незамеченным, ему стоит поторопиться. К тому же, в любую минуту могла прийти МакГонагалл, а вступать в разбирательства о том, каким образом он снова вошел в кабинет директора без пароля, Гарри сейчас хотелось меньше всего. Он уже направился было к двери, как в голове внезапно возник еще один вопрос. — Профессор, я все-таки не понимаю. Вы сказали, что алхимику нельзя проводить темномагические ритуалы. Как же тогда я смог провести ритуал воссоединения с крестражем? Да и Северус… Северус ведь, когда создавал его, тоже прибегал к темной магии. И не только тогда. Вряд ли для Дамблдора этот вопрос мог быть неожиданным, но, судя по тому, что он как будто даже побледнел, так оно и было. Хотя, возможно, Гарри это только показалось, и виной всему были первые рассветные лучи, осветившие лицо директора. — Гарри… Ты уже достаточно взрослый, и потому я хочу, чтобы ты твердо усвоил одну вещь. Такие понятия, как белая или темная магия существуют только для классификаций и биографий. Меня всегда называли самым могущественным белым магом современности, но задайся вопросом, можно ли сражаться с силами, природы которых не понимаешь и методами которых не владеешь? Действовать так — значит заранее обрекать себя на поражение. Не забывай, Волан-де-Морт — не первый темный волшебник, с которым мне пришлось иметь дело. Так что можешь не сомневаться, я не только был прекрасно осведомлен, но и владел темномагическими искусствами на достаточно высоком уровне, чтобы быть с ними на равных. Само по себе это не лишает дара. Его лишает спесь, алчность и иссушающая душу жажда могущества. Если человек не несет в себе этих пороков, ни наличие крестража, ни взаимодействие с ним не изменит его сущности. К тому же, и в тебе, и в Северусе есть сила, которая способна не только нейтрализовать последствия любой темной магии, но даже стереть следы убийства. — И что же это такое? — неуверенно спросил Гарри. — Снова какая-нибудь алхимия? Лик Дамблдора в одно мгновение обрел былую величественность и теперь, казалось, светился изнутри. — Любовь, Гарри. Любовь.