Мой капитан

      Презрение — постыдное и унизительное бремя. Вермахт был беспощаден к тем, кого считал недостойными. Осуждение не приговор, но оно способно обречь любого на скитания по мрачным, бездонным глубинам души. Я всегда был уверен, что подобная участь мне не грозит, однако больше меня злила собственная недальновидность, нежели перспектива лишиться навязанных благ. У судьбы свои планы. Она, словно химера, небылица — странная и неосуществимая фантазия — потеряла всякий смысл, утратила остроту прекрасного, оставив лишь непонимание. Мы можем сколько угодно убеждать себя в том, что имеем право на собственную жизнь, но затем подобные чаяния, словно замки из песка, рушатся в одночасье. Я не нуждался в одобрении преступников, воображающих себя героями, но понимал, что мало чем от них отличаюсь. В те дни я впервые задумался о том, что могу не вернуться с этой войны, и признание такой примитивной и лубочной истины меня успокоило.       Келлер передал мне письмо в половине третьего. И хотя прошел всего день, я не удивился подобной прыти: время тянулось томительно долго. Мне было приказано явиться в Минск незамедлительно, однако я не видел ни одной стоящей причины, которая могла бы помешать мне не спеша докурить сигарету. Я не боялся последствий и готов был нести ответственность за неугодные командованию поступки. В сущности, я понимал, что от меня ждали разъяснений, но оправдывать себя был не намерен. Меня позабавила оперативность Штрауха. Он явно не был избалован действительностью.       Прежде чем отправиться в дорогу, я должен был встретиться с Верой и передать ей документ, разрешающий покинуть Вилейск. Рискованно было снова являться к ней, но вариантов было немного. В конце концов, обвинений мне предъявлено не было, а значит, я по-прежнему обладал всеми полномочиями коменданта города. Тем не менее я понимал, что это ненадолго. Существовало нечто важное, и оно было связано отнюдь не с моим будущим. Меня тревожило осознание того, что наша встреча с Верой будет последней. Я искал любой, позволивший бы мне задержаться подольше, предлог, не понимая, в какой опасности она была.       Ровно в тот момент, когда я собирался оставить кабинет, зазвонил телефон. На том конце провода был Рудель. После случившегося днем ранее в Идалино я не сталкивался с ним, однако был уверен, что тот решил сделать упреждающий звонок по поводу моего визита в управление. Подобные ему до одури боялись стать скомпрометированными. Будь он чуть прагматичнее, понял бы, что мерить каждого по себе — провальная стратегия.       — Капитан Рат! Отлично, что я застал вас. Нам следует обсудить важный вопрос.       В его тоне читалось явное удовлетворение, что казалось весьма неестественным, учитывая все неудачи тайной полиции в последнее время. Недоброе предчувствие меня не подвело.       — Переводчица, фройляйн Одинцова, была сегодня задержана и доставлена в гестапо. У меня есть достоверная информация, что она связана с бандитами и неоднократно снабжала их сведениями, добытыми в комендатуре. Чертовка отпирается, но скоро мы развяжем ей язык!       Я был готов к чему угодно, но после этих слов у меня потемнело в глазах. Огромной ошибкой было недооценивать Руделя. Еще большей ошибкой было позволять ей оставаться в городе так долго. Я корил себя. Я чувствовал себя предателем. И я боялся. Это было совсем нерациональное, необъяснимое ощущение. Я мог вынести что угодно, только не чувство страха за ее жизнь.       — Я вас понял, гауптштурмфюрер! Подозрения в отношении персонала не были беспочвенны. Вашей проницательностью остается лишь восхищаться.       Моя лесть подкупила его. Он заговорил быстрее и вкрадчивее, давая понять, что делает мне одолжение.       — Учитывая произошедшее вчера в Идалино, я не уверен, что должен был ставить вас в известность, однако я решил, что это неплохая возможность удовлетворить обе стороны. Этой дряни могут быть известны пароли, явки, имена других крыс из подполья... Если нам удастся вскрыть всю преступную сеть, то это отвлечет внимание от… недавних событий.       — Вы все правильно решили, герр Рудель. Я ваш должник.       Я понимал его мотивы. Руделю была невыгодна очередная рокировка. Движимый желанием продемонстрировать Шнайдеру свою компетентность, он решил идти путем наименьшего сопротивления. Новые назначения и перестановки с обязательными в подобных случаях формализмом и канцелярщиной могли здорово отвлечь внимание от его персоны. К тому же он вполне мог опасаться, что в управлении станут известны детали нашего недавнего разговора. В другой ситуации мне следовало бы оскорбиться, но мелочная предвзятость Руделя в новых обстоятельствах могла сослужить добрую службу.       — В таком случае, Рат, хочу предупредить, что к вам также могут возникнуть некоторые вопросы. Мой человек, что следил за ней в последние дни, видел, как она искала с вами встречи, а затем вы о чем-то продолжительное время беседовали в машине.       Я понял, что Рудель не был осведомлен о моем визите к Вере домой. В противном случае он вряд ли посчитал бы уместным предлагать мне столь ценные козыри.       — Она пыталась убедить меня принять ее обратно на работу, — ответил я.       — Да, Хорвиг говорил, что вы ее отстранили… Тем не менее многое прояснилось. Я наверняка убежден, что девчонка может быть связана и с гибелью капитана Ланге. Если вы ее подозревали, вам следовало поставить меня в известность.       — Дело было не в подозрениях. Она не справлялась с работой.       Я пытался сохранять непринужденный и равнодушный тон, но подобная холодность тяжело мне давалась. Я знал, на что способно гестапо, и меня жутко лихорадило от мысли, что с ней может там произойти. Время, совсем недавно тянувшееся так долго, теперь утекало, словно вода.       — Что ж… — протянул Рудель. — В любом случае вы поступили правильно. А в остальном — дело техники.       — В достоверности существующей информации нет никакого смысла, если фройляйн Вера не подтвердит ваши слова.       Мне необходимо было выведать, что именно ему известно.       — О, она подтвердит, герр капитан! Можете не сомневаться! — самодовольно заключил Рудель. — Вы ведь сегодня отбываете в Минск?       — Возможно. Но сначала я хотел бы лично ее допросить. Нужно разузнать некоторые подробности.       — Тогда поторопитесь, — хмыкнул Рудель. — Мне не с руки терять время. Наибольший урон эта дрянь нанесла именно моей репутации! И уж я заставлю ее за это ответить!       ...После того телефонного разговора я осознал, что обстоятельства снова рискуют оказаться сильнее моей бесполезной морали. Мне не было предоставлено ни единого шанса усомниться в неправильности собственных поступков. Я потерял все возможные ориентиры и мог руководствоваться лишь понятием совести. Мне следовало идти до конца, ведь дорога назад стала бы возвращением в прошлое, наполненное обманом и заблуждениями. А возвращаться туда у меня не было ни малейшего желания, даже осознавая, что впереди могут ждать лишь боль и мрак.