Где же ты, Ваня?

      Нервы на пределе. Нужно держать лицо. Не плакать. Не вырываться. Ткнуть ножом, как только представится удачный случай.       В Париже ветрено. Дует прохладный ветер, облака очернены содержащейся в них влагой. Небо полностью затянуто тучами. Где-то далеко расположилась Эйфелева башня, окружённая пылающими жилыми домами.       И только он ликует под громкие «Ja, gut-gut!».       Фашистская Германия.       — Улыбайся, Арловский, иначе башку тебе прострелю.       Беларусь этого не хотел. Его родина также была растоптана, которую и СССР, и Германия использовали как проходной двор. Вся надежда на Советскую Россию. Интересно, Иван заметил его отсутствие? Или все тут думают, чем угодно, но не мозгами?       Арловский выдавил из себя улыбку. Эта фотография станет флагом его ненависти ко всем нацистам. Он смотрел перед собой не моргая, словно марионетка, которая вынуждена подчиняться под угрозой смерти. Краем глаза видел, как доволен и счастлив ФГ. Он победитель. Его никто не остановит. Ваня, где ты?       Фюрер был красавчиком — высокий, в меру атлетичный, в униформе с германским крестом и надписью SS на плече. Мужчина улыбался, празднуя свой триумф. Волосы были выстрижены ирокезом: брито с затылка и по бокам, остальные пряди старательно уложены лаком. Серые глаза смотрели с огоньком.       И только Николай знал наверняка, какая он сволочь. Подчинил себе множество стран-союзников и доволен собой. Чёртов немец.       Когда фото было сделано, Арловский, тоже в униформе, взял бокал шампанского, с тоской глядя на творение Эйфеля.       Осушив бокал, он оставил его на бетонных перилах и закрыл глаза, пока вдруг не ощутил губы Германии на своих.       — Здесь романтично, ja? Diese ist für dich. Может, как-нибудь поужинаем там?       Арловский поморщился от поцелуя, смерив ФГ убийственным взглядом и промолчал.       — Советую говорить, wenn ich gefrage, — с поддельной улыбкой посоветовал фюрер.       Беларусь почти не понимал немецкого, поэтому просто снова скорчил улыбку. По приезде в Германию он обязательно проблюётся от ненависти к себе. Германия, ты сам ублюдок, так зачем делать им меня?       ФГ осушил бокал наполовину и вновь приблизился, чтобы через поцелуй передать напитка. Беларусь вынес и это.       Ваня, где ты?       Было противно до слёз. Особенно когда на собрании в Рейхстаге фюрер сажал Арловского на колени, как декоративную собачку. Он не догадывался о том, что фюрер на самом деле ценил его больше жизни. Склочный, уверенный, своенравный Николай притягивал неведомой силой. Гораздо сильнее, чем тайные сатанинские ритуалы фашистов, пытавшихся захватить все реальности и воспользоваться секретными знаниями.       Эта любовь была безответна. И это здорово бесило фашиста.       Ударами плети и дразнящими словами русских песен Фашистская Германия воспитывал Беларусь, чтобы тот до дрожи полюбил его. Но не получалось, и это бесило.       — Scheiße, Николай!       Арловский походил на ледяное изваяние, несмотря на скромные габариты. Он был в униформе, но боа оставил, чтобы совсем не потерять идентичность. Германия вызывал лишь отвращение. Мерзкий немец. Ты мой самый ненавистный немец.       Комната, выделенная для Николая, была весьма красивой. Широкая двуспальная кровать, письменный стол, книжные стеллажи, удобные диваны и кресла, стол с цветочной вазой, а вид — на торжествующую площадь в Берлине.       Арловский услышал то, что повергло его в тихий ужас.       — Durch die Wiesen kam hurtig Katjuscha, zu des Flusses steiler Uferwand… [Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой…]       Фашист идёт. Он всегда напевал русские песни, из которых Беларусь мало что разбирал. Услышав имя «Катюша», он пропел это про себя на русском. Навернулись слёзы. Парень быстро их сморгнул.       Обернулся. Ну, конечно. Букет алых роз и снова выпивка. Арловскому нравились ухаживания, но его сердце занимал Брагинский.       — Скучаешь, малыш? — немец поставил цветы в вазу, потеснив остальные, и оставил бутылку шампанского там же, на столе.       — Сам как думаешь? — хмуро поинтересовался Беларусь.       — Не будь так холоден, mein lieben.       Германия подошёл сзади — чистый, свежий, опрятный, от него пахло одеколоном и пеной для бритья. Прижал к себе парня и начал целовать его в шею, щекоча кожу языком. Николай задрожал.       Ваня, Ваня, Ваня…       И закрыл глаза. Движения Брагинского были такие же грубые, но от неумения выражать свои чувства, а немец изначально был жёстким любовником. Секс случался часто. ФГ хотел и хотел, чтобы Николай снова стонал.       Беларусь не стал сопротивляться, когда его начали раздевать. Полетела к чёрту вся одежда — и он оказался на кровати, придавленным Германией. Тело Арловского было таким… нежным. Невинным. Соблазнительным. Каждый бугорок, каждая складочка, все сантиметры — их ФГ исследовал и ласкал с большим энтузиазмом.       ФГ подложил руку под поясницу Беларуси, чтобы тот выпятил грудь и взгляду предстали чувствительные розоватые соски, которые мужчина посасывал мягко, оттягивал — чуть грубее. Николай стиснул зубы — ласка отличная, член предательски встаёт…       Полизывая съёживающиеся сосочки, ФГ аккуратно гладит небольшой член парня вверх-вниз, пока мальчишка не сдаётся. Расслабляется. Это изнасилование? Согласия никто не давал, а вот тело говорило иначе. Умело надевая презерватив, мол, сколько ты там трахался с Брагинским? — ФГ начал разрабатывать анус своего любовника. Беларусь насаживался на пальцы, не в силах противостоять этой похоти. Всё не то. Всё не так.       Схватившись за плечи Германии, он уткнулся носом ему в шею, красный и раздраконенный в опытных руках. Когда мужчина протиснулся в тугой анус парня, тот резко выгнулся в спине и задрожал. Чтобы немного успокоить Беларусь, Германия старался двигаться мягко.       Он смотрел на партнёра, и член набухал всё сильнее. Невинное, но хмурое личико, изящное худощавое телосложение… Такого трахать и трахать, чтобы каждый раз с его губ слетало…       — Ваня…       Германию как током ударило. Он отстранился и ударил Беларусь по лицу. Парень этого не ожидал, поэтому получил по полной. Сломав нос любовнику, Фашистская Германия поднялся, бросил презерватив в окно, застегнул штаны и ушёл, злой как чёрт. Беларусь щурился и искренне улыбался.